Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
18.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[11-07-00]
Атлантический дневникАвтор и ведущий Алексей Цветков Право наследияПредставим себе, хотя бы на одну фантастическую минуту, что "Современник" и "Отечественные записки" пережили все исторические невзгоды и просуществовали до нашего времени. История русской литературы, а вместе с ней и всей России, была бы совершенно иной: трудно вообразить, насколько иной, но наверняка она отличалась бы от реальной в хорошую сторону. И не потому, что в плохую уже трудно, и уж вовсе не потому, что великая литература каким-то образом обязательно облагораживает население и страну. Мы сохранили бы контакт с живым прошлым, его не надо было бы реставрировать с нуля, как динозавра в музее естественной истории. Выдвинутая гипотеза конечно же абсолютно беспочвенна: история прокатилась по России как паровой каток, оставив от прошлого лишь миражи и муляжи. "Литературная газета", якобы воскрешенная Горьким через сто лет, не имеет с пушкинским оргиналом ничего общего, кроме названия, а "Наш современник" - совсем не тот "Современник". Ситуация в Европе, несмотря на все ее замки и мемориальные надгробия, во многом сходна, по тем же причинам. Как ни странно, непрерывность периодической печатной традиции, за очевидным исключением Великобритании, легче всего обнаружить на противоположном берегу Атлантики. "Харперс", один из старейших литературно-публицистических журналов США, только что справил полуторавековой юбилей. Специальный номер, посвященный этой дате, снабжен общим заголовком "150 лет американской литературы". Журнал основали Харперы, четыре брата-книгоиздателя, уроженцы буколического в ту пору Бруклина. Все они по очереди перебрались на шумный Манхэттен и открыли там собственное книжное дело, дожившее до наших дней как издательство "Харпер энд Роу". Старший, Джеймс, был даже избран мэром Нью-Йорка и придумал полицейским медные пуговицы: современное разговорное название полицейского "коп" происходит от слова copper - медь. С 1850 года братья стали выпускать литературный журнал - во-первых, чтобы не простаивали дорогие паровые печатные машины, а во-вторых, чтобы создать некоторое культурное пространство для сбыта своей основной продукции. Вот что пишет о младенчестве журнала его нынешний редактор Люис Лэпхам во вступительном ретроспективном эссе. "Новое периодическое издание обильно заимствовало из европейских журналов, поскольку никакое авторское право не мешало перепечатке рассказов Диккенса или Теккерея, и поскольку весной 1850 году республика американской литературы еще практически не возникла. Натаниэль Готорн опубликовал летом этого года "Алую букву", и книга в десять дней разошлась в количестве 4000 экземпляров, но Эдгар По умер в 1849 году, а Мелвилл погрузился в безвестность, откуда его не извлекла даже публикация "Моби Дика" в 1851 году. Торо еще не написал свой "Уолден", а Уитмен - "Листья травы". В Нью-Йорке чересчур изощренный литературный журнал "Никербокер" конкурировал с одиннадцатью газетами...". Я бы сказал, что такое описание звучит нарочито скромно для эпохи, когда американская литература, пусть еще и не достигшая критической плотности, впервые встала вровень с европейскими соперницами. Особенно бросаются в глаза параллели с историей русской словесности, практически ровесницы американской. Уже погиб Пушкин, вошел в полную силу Гоголь с тиражом "Мертвых душ" в 3500, но Толстой, Достоевский и Тургенев еще фактически предстоят. Русские журналы, между прочим, тоже обильно перепечатывали материалы западноевропейского происхождения, пока отечественных не хватало. К этой параллели мы еще вернемся. За долгие годы существования журнала "Харперс" на его страницах увидели свет произведения авторов первой величины: проза Германа Мелвилла, Генри Джеймса, Джека Лондона, Уиллы Кэзер, Джеймса Тербера и Уильяма Фолкнера, стихи Роберта Фроста, Эдны Сент-Винсент-Миллей и Лэнгстона Хьюза. Здесь печатались такие светила политики и истории как Теодор Рузвельт, Уинстон Черчилль и Лев Троцкий. Тем не менее, полтора века не прожить на одном дыхании, и журналу часто приходилось прилагать все усилия, чтобы удержаться на плаву. Он был современником кровавого конфликта Севера и Юга, великого промышленного подъема, сопровождаемого всплеском коррупции, освоения Запада и вовлечения страны в мировую войну. Аудитория менялась, и журнал не всегда за ней поспевал. В конце XIX века на выручку "Харперс" и его издательству пришел знаменитый финансист финансист Джон Пирпойнт Морган, не желавший допустить гибели столь замечательного культурного института. Надо сказать, что "Харперс", если прибегнуть к спортивному термину, начал свой полуторавековый пробег с серьезным гандикапом. Нью-Йорк середины прошлого столетия был преимущественно портовым и торговым городом, без особых претензий на культуру, и оставался им до 20-х годов нынешнего столетия, прозванных "ревущими двадцатыми" или "позолоченным веком". Главным очагом просвещения и искусства на протяжении многих десятилетий была Новая Англия, и именно там, в Бостоне, примерно в то же время стал выходить другой журнал, "Атлантик", которому тоже скоро предстоит справлять стопятидесятилетний юбилей, и который претендовал примерно на ту же читательскую нишу. Таким образом "Харперс", хотя и вышел на дистанцию первым, большей частью был вынужден бежать вторым. Судя по всему, это подорвало его силы, может быть уже бесповоротно. Последняя попытка вырваться вперед была предпринята в 60-х годах, когда "Харперс" без оглядки принял сторону эстетического и социального бунта. Очень вскоре, однако, стало понятно, что страна простирается далеко за пределы Манхэттена, и что не все ее жители разделяют новейшие революционные идеи. С тех пор журнал пребывает в постоянном кризисе, пытаясь преодолеть его периодической корректировкой курса и передачей редакторского штурвала. Нынешний редактор, уже упомянутый Люис Лэпхам, возглавляет "Харперс" во второй раз, а "Атлантик", ставший к тому же популярным сетевым журналом, ушел далеко вперед, и сюрпризов ожидать не приходится. Но Лэпхам не упоминает об этом досадном обстоятельстве, предпочитая брать на мушку главного соперника периодической печати: приземленную и оглупляющую журналистику ведущих телекомпаний. "Волшебники страны Оз, управляющие механизмами вездесущих средств массовой информации, вообразили, что им известны все ответы, которые нужно знать, и они предпочитают использовать образы, соответствующие их записанным наперед программам для всего мира. Журнал "Харперс", в той форме, в которую он был перепроектирован в 1984 году, базируется на принципе, что ему известно лишь очень немногое из того, что первоиздатели охарактеризовали как "многообразные интеллектуальные течения нашего столь бурного и творческого века". В соответствии с давним принципом журнала, согласно которому действующая демократия требует максимального количества вопросов, адресованных облеченной полномочиями мудрости, ...[его авторы] считают своей задачей скорее стимулировать работу воображения, чем поставлять готовые ответы". Заключая юбилейное эссе, редактор выражет надежду, что энергии хватит еще на 150 лет. Но об этом лучше судить современникам возможного трехсотлетнего юбилея. Меня куда больше интересуют минувшие 150 - и не только в Америке. "Харперс" как правило открывает свои номера списками курьезной статистики. В юбилейном номере вполне кстати приведено количество журналов из 155, выходивших в США на момент основания "Харперса" и существующих до сих пор: их осталось 15. Мне неведомы их названия, хотя широко известные "Атлантик" и "Нейшен" - почти ровесники. Я не претендую на энциклопедическую эрудицию, но думаю, что, за исключением Великобритании, вряд ли можно назвать европейскую страну с таким набором живого и даже актуального периодического антиквариата. Слишком много революций и войн прокатилось по этому континенту. Что же касается Соединенных Штатов, то последней крупной социальной катастрофой на их территории была Гражданская война в середине прошлого века, и хотя для Юга она была безусловным бедствием, Север, напротив, переживал в эти годы промышленный подъем, отчасти именно из-за военных заказов. США принимали участие и в других войнах, в том числе двух мировых, но театр боевых действий всегда располагался за пределами страны, по ту сторону одного из ее двух океанов. В результате возникает странная ситуация: в стране с таким недолгим прошлым, как у США, удельный вес истории на душу населения куда выше, чем в большинстве стран Европы и тем более в России, и речь идет уже не просто о журналах с полуторавековой биографией. К журналам еще будет время вернуться. Интернет позволяет окинуть взглядом предметы, которые еще не так давно требовали от любопытствующего немалой энергии. В частности, можно проследить интерес населения разных стран к собственной и мировой истории. При этом, конечно же, необходимо делать серьезную поправку на то, что в России распространение Интернета на сегодняшний день гораздо уже, а доступ в него гораздо дороже, чем за океаном. Как бы то ни было, сразу бросается в глаза, что российский любитель истории предпочитает самые широкие масштабы, как пространственные, так и временные. Его занимает история средних веков, развитие военного дела и крупнейшие батальные кампании, классическая древность. Велик также интерес к истории страны в ХХ веке, причем особо пристальное внимание уделяется ее узловым моментам, будь то революции или кремлевские путчи первых посткоммунистических лет. Еще один крупный раздел имеет к исторической науке лишь призрачное отношение: это так называемая "история древних славян". Здесь интерес к факту подчинен чувству национальной гордости и чести - большей частью это разработка тоталитарно-шовинистической мифологии, исходящей от таких разномастных корифеев, как Сталин и академик Лихачев, Эйзенштейн и Прокофьев. Реальная история древних славян не отдает предпочтения ничьей национальной гордости и сводится большей частью к археологии, для которой необходимо специальное образование. Гораздо более скуден раздел местной истории, конкретных городов и сел, не прославленных деяниями государей, полководцев и комиссаров. В российском Интернете можно найти интересные страницы, посвященные прошлому, скажем, Мурома, Иркутска или Уфы, но в целом областные интересы резко уступают глобальным. Даже со скидкой на элитарность отечественной Всемирной паутины история, какой она видится из России, напоминает перевернутую пирамиду, центр тяжести которой расположен вверху и извне: чем ближе к дому, тем сильнее одолевают быт и будни. Картина американских исторических интересов предстает в Интернете совсем иной: пирамида здесь перевернута с вершины на основание. И всемирная история, и деяния великих полководцев не оставлены без внимания, но главным предметом всеобщего гражданского любопытства является происхождение дома, улицы и города, собственных предков. А если учесть, что городом в Америке считается каждая община, получившая соответствующую юридическую хартию и способная оплачивать собственные коммунальные службы, речь порой идет о деревеньках с населением человек в пятьсот. Кое-что я знаю об этом и из собственного опыта, прожив и проработав четыре года в американском городе с населением в 15 тысяч человек. Жители американской глубинки нередко являются одновременно членами нескольких добровольческих организаций и лож, не считая церковных приходов и прямых краеведческих кружков, и все они неминуемо пересекаются в одном поле, в области интереса к родному краю. Если российская местная история еще в значительной степени остается делом рук дипломированных специалистов, то ведущим историком какого-нибудь заштатного Спрингфилда на американском Среднем Западе может оказаться зубной врач или начальник пожарной команды - тоже как правило добровольческой. И все эти "повести временных лет" теперь выставлены на всеобщее обозрение в киберпространстве. Истоков такой разительной разницы не обязательно доискиваться в загадочной национальной психологии соответствующих народов - скорее опять же в их истории. Революция, война и советская власть, не признававшая частной собственности даже на информацию, перепахали российское общество до основания, передвигая реки и города, депортируя социальные слои и целые этносы, подрывая человеческие корни. Американцу, который не помнит своего прадеда, нередко достаточно развернуть приходские книги и найти там всю родословную - у россиянина эти книги давно сожжены, а церковь, если уцелела, десятилетиями служила картофелехранилищем. Американцы, осваивая новые земли, творили собственную нехитрую историю вдали от столичного надзора, сами создавая себе и полицию, и горсовет. В России, да и в большинстве стран Европы, благодеяния, да и не только благодеяния, обычно приходили сверху: с какой стати вести всему этому учет и запись - и без того где надо записано. В письмах слушателей порой поражает, что некоторые составляют себе впечатление об Америке по третьесортным фильмам из жизни фиктивного дикого Запада или саблезубых преступников. Но удивление проходит, когда вспоминаешь, что и собственную историю заслонили киноэпопеи об Александре Невском или Иване Грозном, где все ложь, от начала до конца - каждый кадр, каждое слово и жест, и даже музыка. Историю отняли и оболгали, а чтобы неповадно было сомневаться, пустили на растопку и церковные книги. Литература и пресса - лишь один из коридоров в реальное прошлое, но он важен как может быть никакой другой, потому что служит законным предметом гордости, духовным стержнем нации. Русская и американская литературы, эти поздние пришельцы в западную культуру, неожиданно во многом параллельны, и тем разительнее пути, которыми они разошлись. "Харперс" и "Атлантик" - национальные сокровища, живые реликвии Америки, и пусть реликвия порой теряет прямое назначение и функцию, как это случилось на мой взгляд с "Харперсом", она остается свидетельством непрерывности, как свод летописи. У "Современника" или "Отечественных записок" таких шансов никогда не было, потому что финансовые проблемы были для них далеко не главными. Американцы набрели на свою золотую жилу в "ревущих двадцатых", с Фитцжералдом, Хемингуэем и Фолкнером - в России двадцатые стали началом расправы, утечкой мозгов через пулевые отверстия в черепе. Салтыков-Щедрин поносил лапотную Россию, возвращаясь из красивой заграницы. Генри Джеймс, один из лучших прозаиков своего времени, заявил, что в Америке не хватает культурной плотности, и навсегда удалился в Европу с ее замками и герцогами, а к концу жизни принял британское подданство. Но реальны именно они, и гордится стоит только ими, а не придуманными белокурыми и окающими пращурами. Набоков, навсегда покинувший Россию, остался патриотом родной Выры, а многие из оставшихся и возвратившихся без зазрения предавали и собственные родные места, и лежащие по соседству. Люди становятся народом, нацией, создавая историю своими руками, возводя собственный дом, деревню и город. Государи и полководцы имеют на нее право в той же мере, в какой этим правом обладает любой житель, но право не должно становиться прерогративой. Американцы отняли свою страну у заморского монарха, когда он впал в подобное заблуждение. Но в России на этой развилке произошла трагедия: и у монарха, и у народа отняли страну самозванцы, истребители истории, которая лишь начинала, усилиями "Современника" и "Отечественных записок", переходить в общую собственность. У людей есть право наследия, согласно которому они вступают в законное владение всем тем, плохим и хорошим, что накопили за века их предшественники, и лишь таким образом становятся теми, кем себя сами считают. Это право неотчуждаемо - его можно лишиться лишь по легковерию, если примешь самозванца за того, за кого он себя выдает. Пришло время перевернуть пирамиду с вершины на основание, как диктуют законы равновесия. Это и есть национальная идея, которую несколько лет назад кинулся искать прошлый президент: как раз его-то она меньше всего касалась. Полуторавековой юбилей журнала "Харперс" не обошли вниманием ни президент США, ни мэр Нью-Йорка - их поздравительные депеши приведены в номере. Это, конечно, тоже история, но лишь декоративная, лишь дань настоящей, запечатленной на тысячах и тысячах пожелтевших страниц. Высочайшие грамоты не создают время, а лишь свидетельствуют о нем. История - это сумма человеческих жизней, или даже просто слов, потому что речь все-таки идет о журнале. Так или иначе, она исходит из основания, растет от корней, как живое дерево. Ее легко почувствовать, как простую жизнь вокруг себя, если стряхнешь иллюзию, что она творится где-то наверху полномочными агентами. В мире, где истории возвращено подобающее место, политика исчезает. Прошлое - это наш собственный дом и семья, а не продукт государственного института. Забывая об этом, мы рискуем проснуться в чужой стране, в чужой литературе, которая говорит с нами на нашем языке о непонятном и невозможном. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
