Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
18.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[24-06-03]
Атлантический дневникАвтор и ведущий Алексей Цветков Сон о ЕвропеПредлагаю изобрести простую цветовую шкалу, некий примитивный спектр всего из двух основных цветов: зеленого и коричневого, с переходным желтым посередине. Допустим, что мы произвольно присвоили зеленому положительное качество, а коричневому - отрицательное. Теперь возьмем глобус и раскрасим его в эти цвета в зависимости от того, как мы оцениваем перспективу развития событий на той или иной территории. Доля различных оттенков коричневого будет, скорее всего, очень высокой, и темнее всего будет в Африке и на Ближнем Востоке. А что касается зеленых пятен, то самым ярким, если усреднить разницу мнений, может оказаться европейский континент. И не столько потому, что там высок уровень жизни и неплохо обстоит дело с правами человека (Европа в этом смысле не уникальна), сколько в предвидении замечательного будущего: здесь проходит небывалый в истории эксперимент по созданию наднационального сообщества равноправных и миролюбивых народов, Европейского Союза. От кандидатов в это сообщество совместного процветания просто нет отбоя: только что было принято решение о приеме десяти новых членов, а у дверей уже толпятся следующие. Даже Соединенные Штаты не дадут такой яркости цвета, потому что война с терроризмом - это всего лишь попытка устоять на месте, в то время как Европа устремлена в будущее. Этот европейский энтузиазм Соединенные Штаты до недавних пор не то чтобы полностью разделяли, но по крайней мере относились к нему в целом благожелательно. Сегодня картина изменилась, в особенности после недавнего конфликта с Францией и Германией по поводу Ирака, и отношение окрасилось озабоченностью и тревогой. Параллельно внимание к европейским процессам резко обострилось. Однако в статье "Состоится ли Европа", опубликованной в журнале The New Criterion, особой тревоги не чувствуется. Ее автор - Лешек Колаковский, поляк, ныне живущий в Великобритании и в свое время получивший достаточно широкую известность как критик марксистской философии. Иное дело - настороженность. В этом смысле Колаковский разделяет взгляды значительного слоя образованных людей как на своей новой, так и на бывшей родине, и это не случайно, потому что именно Великобритания и Польша менее всего склонны поступаться своим суверенитетом. В частности, автор статьи категорически настроен против расширения сферы действия единой европейской валюты, отмечая, что она лишает национальные правительства свободы управления экономикой. Впрочем, Колаковский очень быстро покидает эту тему, оговариваясь недостатком профессиональной квалификации, и обращается к главной: какой должна или может стать новая Европа? Хорошо известно, откуда эта Европа вышла, и гораздо менее понятно, куда она идет. О Соединенных Штатах Европы первым после войны заговорил Уинстон Черчилль, полагая, что такая организация позволит в будущем сдерживать агрессивные инстинкты Германии и положить конец ее извечному соперничеству с Францией. Иными словами, основы будущего Европейского Экономического Сообщества, а затем и Европейского Союза, были заложены не ради будущего, а ради прошлого, чтобы избежать его повторения. И поэтому будущее остается туманным. Что такое единая Европа, каким будет это беспрецедентное сообщество? У нас пока нет никаких четких идей по этому поводу - именно потому, что ни с чем подобным мы прежде дела не имели. В поисках идеала и прецедента Лешек Колаковский, с его консервативными взглядами и классическим образованием, неизбежно обращает взгляд в прошлое. "Европа как особый культурный феномен начала формироваться в XVI веке, отчасти в ответ на турецкую угрозу. Эразм, этот странник без роду и племени, был европейцем par excellence: он хотел быть, и был, гражданином мира, подобно древним стоикам. Это столетие было свидетелем возникновения духовной территории, гордо именовавшей себя Республикой письменности, Res Publica Litterarum - этого круга ученых, любителей древней литературы, которые знали друг друга и друг с другом переписывались, и писали не на схоластической, а на классической латыни. Это была небольшая, но исключительно важная группа людей, представлявших собой интеллектуальную элиту Европы. И где бы они ни жили, они сознавали свою принадлежность к чему-то наднациональному. Эта республика просуществовала все XVII столетие, но затем умерла, словно ее каким-то образом парализовало создание современных наций". Как ни удивительна эта попытка, Лешек Колаковский, судя по всему, ищет возможности построения идеологии новой единой Европы в прошлом, у истоков ее возникновения. Более того, он даже рекомендует воскресить классическое образование, латынь и греческий, в расчете на то, что возвращение великого прошлого будет способствовать строительству великого будущего. Идея, надо сказать, приобретает отчетливо комическую окраску: при всей любви к латыни и греческому руку даю на отсечение, что в истории завтрашней Европы их роль будет еще менее заметной, чем в Европе сегодняшней, то есть просто никакой. Лешек Колаковский, конечно же, имеет в виду вполне реальную проблему: каким образом возможно существование наднационального сообщества нового типа в условиях отсутствия общего языка? Язык, конечно, есть, все тот же английский, но он практически не имеет шанса получить главенства в Европейском Союзе - к этому прилагают титанические усилия Франция и Германия, да и с какой стати давать такую льготу Великобритании, которая предпочитает держаться на задворках великого проекта? Впрочем, проблема языка - это лишь часть общей проблемы суверенитета, которую Европейский Союз ставит перед своими членами. Что будет с суверенитетом каждого из составляющих государств по мере консолидации союза? Не подлежит никакому сомнению, что этот суверенитет будет становиться все более ограниченным - это и без того видно из истории введения единой валюты, которая лишила национальные правительства возможности принимать многие самостоятельные решения в экономической сфере. В действительности же размывание суверенитета простирается намного дальше. Если определить государственный суверенитет в самых узких терминах, он представляет собой право объявлять войну и принимать собственные решения в вопросах национальной обороны. Смехотворно полагать, что какая-нибудь Дания или Польша в рамках завтрашнего союза будет иметь полномочия не только объявить кому бы то ни было войну, но даже провести резкий дипломатический демарш. Все эти прерогативы постепенно прибирает к рукам Брюссель. А коли так, что случится с нациями, добровольно поступившимися суверенитетом? Лешек Колаковский уверен, что любая нация в демократическом сообществе сумеет сохранить себя, если только не отречется от национальной идеи добровольно. Тут он, конечно, прежде всего думает о Польше, для которой национальная идея исторически крайне важна и которая практически первой приняла лозунги национализма. Уж если она сумела сохранить стойкий национальный дух в крайне враждебных для него условиях, под игом трех империй, а затем в советском плену, неужто у нее не будет шанса в свободном сообществе наций, где на ее права никто не посягнет? Минутное размышление покажет, что шанса как раз не будет, и что дело обстоит совершенно иначе, чем думает автор статьи. Колаковский приводит в пример ирландцев, корсиканцев и басков, которые никогда не имели государственности, но сумели сохранить национальную идею. Странным образом он не замечает, что они сумели сохранить ее лишь в процессе многолетнего кровавого конфликта с внешним сообществом, и что любая упрямая национальная идея внутри такого сообщества ведет на путь конфликта. Сегодня во французской Бретани попытки пробуждения регионального национального сознания тоже ведут к инцидентам террористического свойства, пусть пока почти незаметным. Демократия всегда апеллирует к индивиду через голову нации, тогда как национализм - к насилию, подминая индивида. На месте Колаковского я, для полноты списка, привел бы еще в пример Чечню. Иными словами, доводы Лешека Колаковского кажутся мне крайне неубедительными, а в чем-то и смехотворными. Из его выкладок никак не понять, в чем состоит принципиальная новизна Европейского Союза, какую реальную форму он может принять в будущем и, наконец, почему он внушает такие опасения американцам. К счастью, есть и другие авторы, как среди сторонников, так и среди противников Европейского Союза, чей анализ - глубже, а доводы - смелее, чем только что перечисленные. Один из недавних номеров журнала New Republic поместил даже две статьи по этому поводу, в которых американцев призывают, так или иначе, обратить серьезное внимание на европейские события. В статье под названием "Броненосец" Филипп Легрэн предпринимает попытку развеять бытующий в Америке миф об экономической отсталости Европы ввиду ее более либерального социального законодательства. Во всеоружии статистики он доказывает, что европейский экономический рост, даже в период недавнего американского бума, фактически превышал американские показатели, и что нет никаких оснований полагать, что эта тенденция не простирается в будущее. Поскольку он экономист, а я нет, у меня нет возможности оспаривать эту статистику. Полезно, однако, обратить внимание на то, что Легрэн - главный экономист политической кампании "Британия в Европе", выступающей за более тесную интеграцию Великобритании в ЕС, и поэтому его доводы вряд ли особенно беспристрастны. Можно, в частности, заметить, что он избегает анализа проблем, которые могли бы поставить его тезис под сомнение. Так, народонаселение Европы катастрофически стареет по сравнению с американским по той простой причине, что Европа куда враждебнее настроена к иммиграции, и в связи с этим европейские правительства пытаются предпринимать радикальные реформы пенсионного и социального обеспечения. Впрочем, я еще вернусь к этому анализу. Другая статья в том же номере принадлежит перу известного консервативного обозревателя Эндрю Салливана и носит характер прямого предостережения - она называется "Евроугроза". Салливан относится к европейскому проекту исключительно серьезно, но он видит в нем не просто попытку улучшить жизнь обитателей континента, а прямую антиамериканскую направленность. Не оспаривая оптимистических тезисов Легрэна, он обращает внимание на то, что одним из главных двигателей проекта является Франция, для которой антиамериканизм уже давно является краеугольным камнем внешней политики, и которая теперь сумела заручиться поддержкой Германии - демографически и экономически крупнейшего государства Европы. В преддверии войны с Ираком американцам удалось сыграть на противоречиях между тем, что министр обороны США Доналд Рамсфелд назвал "старой Европой" и новыми кандидатами, возвратившимися из коммунистического заключения. Но консолидация Европейского Союза, который намерен принять новую конституцию и усилить центральную исполнительную власть, в ближайшем будущем сделает подобный маневр невозможным. "...Будущие Соединенные Штаты Европы в некоторых отношениях специально спроектированы так, чтобы избежать расползания более крупной организации в шаткую федерацию государств-наций, частью проатлантических, частью антиамериканских. Укрепляя сердцевину, расширяя голосование большинства (чтобы ни одно из членских государств не могло наложить вето на важную инициативу), французы пытаются втиснуть новую и более разномастную Европу в старую франко-германскую формулу. Да, неприязнь среди малых европейских стран по отношению к Франции и Германии существует, в особенности на востоке. Но в ближайшие годы они будут нуждаться во франко-германской помощи больше, чем в американской военной поддержке, и их способность оказывать сопротивление Брюсселю будет резко ограничена. Новая конституция еще больше их маргинализует. Сегодня для такого предложения есть только одно логическое обоснование: поставить препону американской мощи. Французы надеются, что в случае нового глобального конфликта американский президент уже не сможет позвонить британскому или испанскому премьер-министру или польскому президенту и договориться с ними. Ему придется звонить президенту Соединенных Штатов Европы в Брюссель. И беседа будет не из приятных". Голос Салливана, между прочим выходца из Великобритании, - не единственное предостережение, которое можно найти в сегодняшней американской прессе. Но и ему, хотя и в меньшей степени, чем Колаковскому, не удается обосновать свои прогнозы, потому что у него нет времени проанализировать принципы и причины возникновения Европейского Союза. А такой анализ может пролить свет на многое. Исторически, если забыть о марксистских догмах, можно выделить три реальных типа организации человеческого сообщества: племенное сообщество, империю и государство-нацию. Последние стали возникать, прежде всего в Европе, после эпохи Возрождения и сегодня преобладают во всем мире. Именно с государством-нацией связаны такие современные понятия, как суверенитет и, конечно же, сама нация. Но исторический опыт у представителей этой категории - весьма различный. В Европе по окончании Второй Мировой войны образовалась целая группа государств, для которых национальная история послужила печальным уроком, а суверенитет стал непосильным бременем - в первую очередь Германия, в каком-то смысле Италия и Испания. С другой стороны, были также государства, суверенитетам и репутации которых был нанесен урон военными поражениями и оккупацией - например, Франция. Эти две категории государств и стали основателями будущего Европейского Союза, но их цели были изначально разными. В то время, как Германия преследовала цель растворения своей скомпрометированной национальной идеи в европейской федерации и была полна готовности поступиться значительной частью своего суверенитета, Франция, напротив, добивалась некоего супер-суверенитета во главе супергосударства, вобравшего в себя экономическую мощь той же Германии. Есть, однако, и государства третьего типа - в первую очередь та же Великобритания, которой вчерашнюю кругосветную империю заменила трансокеанская дружба с Соединенными Штатами, основанная на общности языка, культуры и истории. Со временем ей тоже захотелось в союз, но ею, в отличие от государств-основателей, двигали исключительно экономические идеи, и это хорошо понимал националист Шарль Де Голль, дважды налагавший вето на допуск островного соседа в Европейское сообщество. История подтвердила его правоту: как только запахло прямой политикой, Великобританию стали одолевать сомнения. Сегодня появилась целая категория новых кандидатов - страны центральной Европы. Для них суверенитет, обретенный после полувекового советского гнета - большей частью не обуза, а почти праздник. Но они слишком хорошо понимают экономические выгоды членства в Европейском Союзе и сегодня, преодолевая сомнения, выстроились в очередь с заявлениями о приеме. Завтра они могут решить, что плата, которую взимают за вход - выше предполагаемых выгод. В конечном счете, если отбросить в сторону пропаганду и мифологию, Европейский Союз - это утопический проект, и нет никаких оснований полагать, что его не постигнет участь всех других утопических проектов, известных из истории. И это хорошо видно из утопической идеологии, порождаемой проектом, участникам которого свойственно смотреть на исторически сложившиеся общности, то есть на государства-нации, как на нечто отсталое, подлежащее преодолению. И совсем не случайно, что предметом особой подозрительности и неприязни для сегодняшних энтузиастов новой Европы стали два наиболее самоуверенных и лишенных болезненной рефлексии государства современного мира: Соединенные Штаты и Израиль. Их случай можно считать особым именно потому, что государства-нации были построены ими сознательно, по плану, но не утопически, а в соответствии с существующими историческими моделями, и поэтому служат для них предметом законной гордости. Вот как пишет об этом в последнем номере New Republic профессор Чикагского университета Марк Лилла. "Каждый, кто знает историю XIX и XX столетий, хорошо осведомлен о патологиях государства-нации и идолопоклонстве, которое оно провоцирует. Законность государства-нации не следует путать с преклонением перед ним. Но для многих в сегодняшней Западной Европе усвоение мрачных уроков современной истории принесло с собой также забвение всех издавна существовавших проблем, которые государству-нации, как современной форме политической жизни, удалось решить. Традиция сионизма знает, что это были за проблемы. Она помнит, что значит не иметь родины, каковы унижения племенной организации и империализма. Она помнит мудрость государственных границ и нужду в коллективной автономии для самоуважения и требования уважения со стороны других. Она признает, что существует цена, моральная цена, которую платишь за защиту государства-нации и соблюдение суверенитета; но она также признает, что, принимая во внимание существующие альтернативы, эту цену следует платить". В отличие от Европейского Союза или коммунистической утопии нация и суверенитет - не умственные конструкции, а исторически сложившиеся категории. Такие категории имеют свойство разрывать путы, наложенные на них утопическим сознанием, и отвоевывать свою прежнюю территорию. Достаточно вспомнить небывалый взрыв суверенитетов после падения коммунистической Бастилии. Чечня - это отголосок крушения утопии, наверное не последний. Европейский Союз, от начала до конца плод человеческой выдумки, не несет ничего на смену национальной идее, как бы ни уродлива была эта идея в некоторых своих проявлениях. Более того, для того, чтобы свою предполагаемую новую идею сформулировать, у него даже нет языка - каждая из стран-членов настаивает на своем собственном, и это порождает разбухший паразитический институт штатных переводчиков. А поскольку главный продукт сегодняшней экономики - информации, для которой необходимость перевода всегда служит препятствием, это ставит под сомнение и тезис Филиппа Легрэна об экономическом процветании. И сюда же следует отнести взрыв ксенофобии и вражды к иммигрантам, без которых экономика просто немыслима - абстрактная идея братства и дружбы не в состоянии противостоять реальным предрассудкам. Вспоминается известный сюжет о похищении Европы быком, допустим из Тициана. Пухленькая и аппетитная Европа плывет на быке в неизвестном направлении. Над ней парят амуры с луками, море спокойно, вдали горит заря, и героиню переполняют сладостный испуг и предвкушение. Но в конечном счете это всего лишь древнегреческий миф, а художник моет кисти и подсчитывает выручку. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
