Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
18.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
С христианской точки зрениВедущий Яков КротовБольшинство культур и религий не придают особого значения счастью. Ветхий Завет лишь мимоходом говорит о блаженстве исполнения Божьих заповедей. Мусульманину обещается наслаждение за праведность, но - загробное. Только с Нового Завета, с Христа возникает в мире представление о счастье, как о сути нормальной земной жизни. Ведь заповеди блаженства есть заповеди именно счастья, а не просто правильного поведения. Почему христианство придает такое значение переживанию счастья, переживанию глубоко личному, переживанию, в котором раскрывается вся полнота личности? И почему тогда так мало счастливых людей, среди христиан, по крайней мере, - в глазах окружающих? Яков Кротов: Этот выпуск нашей передачи будет посвящен счастью, счастью - с христианской точки зрения. Мы живем в удивительное время, когда кончается целая эпоха веры в счастье. И сегодня иногда бывшие идейные противники объединяются, и объединяет их именно стремление к счастью. Вот недавно, когда в Праге праздновали юбилей "бархатной" революции, бывший коммунист Михаил Горбачев говорил: "Коммунисты хотели сделать счастливыми каждого, теперь нас делают счастливыми по другой модели". И, видимо, Михаил Сергеевич имел в виду какую-то западную модель счастья. И там же присутствовал бывший и антикоммунист Лех Валенса, который был еще более скептичен; он говорил: "Запад не имеет концепции того, что делать с нашими странами, а между тем, жизнь людей здесь не стала лучше". То есть выходит - плохо, если нам навязывают какую-то концепцию счастья. Еще хуже, если вовсе нет никакой концепции счастья. Подразумевается, в любом случае, что концепция счастья у лидеров должна быть. Лидер и есть тот, кто знает, как достичь счастья. Теперь в конце второго тысячелетия это - только слабые отголоски того мощного порыва к счастью, который овладел Европой, христианской Европой, от Балтики до Средиземного моря, 500 лет назад. Если - не раньше, когда зародилась вера в то, что счастье достижимо, и достижимо не только для каждой культуры, но для каждого конкретного человека. Вот тогда на рубеже Средневековья и Возрождения стали очень популярны сюжеты про фантастические страны-утопии, где все люди счастливы, радостны и спокойны. Такие сюжеты были известны задолго до этого. Тут к древним сказаниям прибавляли новую нотку: кто-то вел людей к счастью, какие-то мудрецы или князья, или священники, или политики, кто-то организовывал. Христианские богословы часто критиковали эту веру в прогресс, да еще - в насильственный прогресс, особенно, когда эта вера принимала антицерковную форму, вроде коммунизма или нацизма. Но ведь нельзя отрицать, что свою каплю меда мы, христиане, в эту бочку дегтя подбавили. Потому что именно в христианстве счастье получает особое место. Другие религии ставили вопрос об избавлении от страданий, о существовании Бога, говорили о блаженстве верности Богу: счастлив муж, который не идет на совет нечестивых. Но только Христос начал свою проповедь, Нагорную проповедь с заповеди блаженства. Что имел в виду Спаситель, когда говорил о счастье нищих духом, милостивых с чистым сердцем, гонимых за его имя? Говорит Валентина Кузнецова, православная, библиист. Валентина Кузнецова: Если брать греков, там два слова для счастья. Там есть "эвдемония", этимология - совершенно кристальна, "эйо" - хорошо, "даймо" - божество. Значит, вероятно - благоволение божества, выражающееся во всяких дарах, которые есть у человека - в богатстве, счастье, мире, любви и так далее, и тому подобное. Есть второе - "макария". У Матфея Нагорная проповедь начинается тем, что Иисус провозглашает, что люди - такие бедные, униженные, плачущие, голодные и так далее, что они - "макариой". На еврейском вообще существительное - "эшре". Это типа - "о, счастье". Вот что мне говорил по этому поводу Михаил Георгиевич Селезнев, который является переводчиком Книги Бытия; он в наше время - один из лучших знатоков древнееврейского языка. Он говорил, что передать по-русски это можно, вероятно, лишь междометием, типа "эх, повезло!". Так что вопрос о том, счастлива я, или блаженна - просто отпадает сам собой. Здесь - перевернутые представления. Все то, что было ценным для людей того времени, Христос переворачивает, ставит с ног на голову, или с головы на ноги, это зависит от того, как вам больше нравится. Помните - все, что ценно в глазах, все, что любят люди, отвратительно в глазах Бога. Так и здесь: то, что всегда пугало людей - голод, нищета, униженность, рабство, зависимость, и так далее - Христос переворачивает. И он говорит, что вот эти люди счастливы, но счастливы они - не в этой земной жизни. Это было бы совершенным безумием - тебя бьют, а ты говоришь: "Боже, как приятно, как хорошо" - это называется мазохизм. Но это означает, что в ином мире Бог сделает все по-другому. Есть некоторые представления, коренящиеся где-то в глубине человеческой души, что есть как бы некие весы. Здесь вам было хорошо - зато там вам будет плохо, здесь вам плохо - зато там будет хорошо. Но христианство, Христос, кстати, вовсе не говорит о том, что всякий бедный будет одарен дарами, всякий плачущий будет утешен лишь за факт своей бедности. Когда он говорит о том, что - как счастлив, повезло бедным, плачущим - это все ради Христа. Те, кто выбрал эти путь, когда им представился выбор. Понимаете - быть богатым, быть, в земном смысле, счастливым, ходящим по трупам других людей и ставящим на первое место свое благосостояние, и горе, и страдание, если так нужно, чтобы идти за Христом. Яков Кротов: В христианском языке практически каждому понятию обычного языка есть соответствие. Если я гляжу телевизор, то - глазами, если я поднимаю эти глаза к небу, то это уже - очи. И так мы осмысливаем и наш религиозный опыт. Это реальный опыт, во всяком случае - для меня, для множества людей. И отсюда в европейских языках, в языках христианских народов раздваивается представление о счастье. Когда мы говорим "Блаженный Августин", ведь это все равно, что сказать - счастливый Августин. Но - нет, именно: "блаженный". В английском языке, по крайней мере - 4 слова для обозначения понятия счастливый, и одно обозначает какое-то совсем уже неземное, высшее счастье. Потому что опыт нам подсказывает, что в следовании за Христом мы получаем счастье. Даже люди, которые не читали Евангелие, а на протяжении всех средних веков его читали только богословы, а для большинства Евангелием служили фрески в храме, - не читавшие Евангелие люди, молясь Христу, впуская его в свою жизнь, получали вот этот опыт, который они обозначили как опыт блаженства. И встает вопрос: в чем же отличие вот этого религиозного опыта счастья, христианского опыта счастья в общении с Богом, от опыта дохристианского и нехристианского. Зачем понадобилось создавать особое слово для обозначения высшего религиозного счастья? Говорит Евгений Рожковский, православный, Библиист. Евгений Рожковский: Библейское слово "ашир" - счастлив, блажен, по всей видимости, не охватывает всю раз и навсегда совершенную полноту человеческой радости и полноту человеческого самоудовлетворения. Человеческое счастье - это не платоновская сущность, которая дана раз и навсегда, на все времена, безотносительно ко всему. Наше счастье - это вспышки нашей коммуникации с Богом и с людьми. Мы должны каждую минуту нашей жизни, каждый шаг нашей жизни бороться за эту "вольтову дугу", чтобы ее наладить, за вспышку контактов. Яков Кротов: Но каким образом то, что описывается в заповедях блаженства - гонение, несчастье, нищета, как это может способствовать коммуникации? Евгений Рожковский: Каждое из блаженств знаменует какой-то коммуникационный акт. Чистота сердца - это все-таки отношения, милость - это отношения, миротворчество - это отношение, это какое-то действие, непритязательность к людям, нищета духа. "Шалруах" древнееврейская, которая трансформировалась в нищего духом, это, прежде всего, скромность, это - скромный, вот кто такой нищий духом. Эта скромность - тоже состояние, тоже коммуникативный акт. А если тебя гонят, умей пережить радость именно в этот момент, радость о Господе. Яков Кротов: Я думаю, что надо разорвать вот этот слой двух тысячелетий, который нас отделяет от времен, когда сам Спаситель стоял и говорил. Для слушателей вначале слова "блажен" и "милостивен" - это тоже была дичь, это была чепуха, потому что весь реальный жизненный опыт нам подсказывает, что милосердие и милость не делают человека блаженным. Может быть, лучше обнищать, чем быть милостивым, потому что милосердие привлечет на нашу голову несчастья. Так же и чистота сердца - никому еще это особого счастья вот так вот, по факту, не доставляло. Вот эти две тысячи лет жизни, после заповеди блаженства, дали людям новый опыт - опыт счастья. И оказалось, что быть милостивым действительно рождает внутри счастье. Хотя мы перечитаем, может быть, всех дохристианских мыслителей - вот этой идеи не найдем. Как говорил Борис Пастернак: "из тьмы дохристианской истории выплывают на нас какие-то сытые рожи, окровавленные руки и всюду - хапок, большой хапок, кто смел, тот и съел". И вот это - реальный религиозный опыт. В то же время точно такой же реальностью является и другое. В том христианстве, которое нас окружает, очень мало счастья. Мы приходим в церковь: какое у нас представление о христианине - заунывная музыка, люди бьются головой об пол (явно у человека какое-то огромное несчастье) и выходят с постными лицами. Пускай там где-то в церковных гимнах говорится, что во время поста надо умыть свое лицо, как говорил Спаситель, вы должны быть веселы и радостны, счастливы. На практике постная мина - это мина, на которой легко взорваться, обругают, отпихнут - не до тебя, я с Богом. Почему христианство ассоциируется именно с несчастливым, унылым лицом? Говорит Светлана Коначева, преподаватель философии и богословия в Российском Государственном гуманитарном университете. Светлана Коначева: Ну да, в общем, традиционный образ христианина для среднего неверующего человека - это существо довольно мрачное, с опущенными вниз глазами и постным выражением лица, уж никоим образом - не радостное. Само слово "Евангелие" - это радостная весть, хорошая новость, в конце концов. И вот вдруг эта "хорошая новость" превратилась в довольно мрачную систему запретов, постоянных "нельзя", "нельзя", "нельзя". Определенным образом понятый аскетизм и борьба с грехом из радостной встречи с Богом превратились в довольно тяжкую борьбу с самим собой, в борьбу со злом, в борьбу с грехом. Блаженный Августин как-то в споре с манихеями говорил о том, что не надо бороться со злом, надо увеличивать добро. Это действительно приносит радость. А вот этот акцент на подавление страстей, постоянное внимание к этому, оно и приводит к тому, что жизнь превращается в постоянный, довольно неутешительный самоанализ, постоянные поражения, потому что иначе быть не может. Та цель, которая изначально ставилась в этой борьбе - назовем ее спасением, или совершенствованием, - она фактически уходит. И уж, по крайней мере, она перестает приносить человеку вот эту самую радость. Яков Кротов: Вот тот импульс к счастью, который возник в 15-16-м веках в христианском мире, который, в конце концов, сделал этот мир нехристианским, потому что счастье стали искать на других путях, на путях самостоятельной жизни, самостоятельного творчества, - этот импульс к счастью в 18-м столетии оформился в целую политическую философию. И мы, в общем-то, живем в цивилизации, которая определяется именно этой политической философией. Как написал Томас Джефферсон, один из отцов-основателей современного политического строя Соединенных Штатов - у человека есть право на счастье. "Право на счастье" - так назвал свое эссе, статью знаменитый английский эссеист Клайв Льюис, которого в России хорошо знают по сказкам о волшебной стране Нарнии. Льюис писал это эссе на закате своих дней, незадолго до смерти, и он писал о совершенно конкретной вещи. В Англии обсуждалась проблема развода, и Льюис писал, что мужчина, который бросает свою жену и уходит к человеку, которого он полюбил, потому что он влюбился, и он говорит: я имею право на счастье. На политическом уровне уже мало кого это вдохновляет, мы знаем, что жизнь сложнее. Опыт тоталитаризма 20-го века, который пытался всех загнать железной рукой к счастью, оказался поучительным. Но на личном уровне мы по-прежнему отстаиваем эту идею - у человека нет права на счастье, у него есть долг. И если вдруг на него свалилась любовь, но он обязан оставаться с тем, кто разделяет с ним супружеское ложе, заботиться о детях, и так далее, и тому подобное... И выходит, действительно, что мы, христиане, проповедуем не счастье, проповедуем отказ от счастья как право человека. И действительно, многие люди говорят... Не только о православных - о католиках: что католики зануды, католики хмурые, вот у протестантов - повеселее. Так ли это? Говорит Наталья Трауберг, переводчица, православная, в том числе - переводчица сочинения того самого Льюиса, статьи "Право на счастье". Наталья Трауберг: Любой католик, если вы поймаете такого, скажет вам: ах, простите, это - протестантская ненависть. Про кого сказал, предположим, Маколей, что протестанты не любят травлю медведей не потому, что медведю больно, а потому, что людям весело. Так вот, а мы, католики, обожаем травлю медведя и потому, что медведю больно, и потому, что людям весело. Выдумала сейчас, но горжусь. Я на свете мало чем горжусь, а вот это - истинная правда. Вы поймайте католичку под жабры, равно как православную, равно как любого религиозного человека, который не блудный сын, а наоборот, - и он вам такого наговорит, что протестанту стыдно станет. Это все, все, все - такие. Только католик при этом расплывется, как чеширский кот - мы вот очень любим, когда люди радуются, мы так это любим, у Фомы Аквинского посмотрите. Вот кто любит - тот любит. Не случайно люди так ненавидят религию, и правильно делают. Потому что человек, в данном случае... Представим себе человека, который выразил бы это лучше, чем Христос, за что они ее ненавидят, я еще не встречала. И я боюсь, что при всех его замечательных свойствах, при том что он - дядька умный, очень искренний, очень любивший правду, он не стал христианином, он не стал, он стал мальчиком, который еще "пытается". Но ведь это же надо, ведь этому Льюису было лет около 60, все бывает. Представьте себе, что он написал это эссе, когда ему было 35. Представьте себе такую историю, что через год он женился бы на поэтессе Рут Питер, например, с которой дружил, и представьте себе еще более печальную историю, что через два года он безумно влюбился. И я бы хотела на него посмотреть. Видит Бог, что слова Христа - по жестокосердию вашему Моисей разрешил давать разводную - прожигают сердце. Но здесь акценты на чем? На жестокосердии - что оставлять другого человека жестоко. Он об этом и пишет в своем эссе - правда, ничего не скажу. Но ни один человек не может говорить даже своей любимой жене: не оставляй меня, это жестоко. Дружба с миром есть вражда с Богом - все верно. Но пусть говорят наоборот, пусть брошенная жена говорит: да, но что же делать? Да, это очень грустно, но человек так слаб, так жалок, но вот - полюбил. А пусть бросивший муж говорит: Господи, - и принимает приятную позу блудного сына. Почему - наоборот, почему мы думаем, что мы - христиане, когда мы делаем все, с треском натягивая одеяло на себя? И потом еще чего-то хотим от кого-то. Яков Кротов: Можно ли прийти к счастью на путях страдания? Все-таки вот наша современная цивилизация: она и тянется к счастью и в то же время - отшатывается от него, потому что уже обожглась на всевозможных проектах принудительного "осчастливливания" людей. Но означает ли это, что дорога к счастью в этом мире для нас закрыта? Этот выпуск нашей передачи, напомню, посвящен счастью, его достижимости, представлениям христианства о счастье и о том, каково место счастья в жизни современного человека - верующего, и не верующего. Есть ли, возможен ли здесь взаимообмен? Когда речь идет о счастье в русской именно традиции, мне кажется, здесь, по крайней мере, два гениальных произведения. Одно - у Короленко, когда он рассказывает о детстве и вспоминает: к ним на дачу приехали нищие, бродяги. Один из них был инвалид, у которого не было рук, и он зарабатывал на жизнь тем, что, усовершенствовав свои ноги, мог делать что угодно ногами. И вот он пишет по просьбе матери детям наставление, показывая, как он умеет писать ногами. И он пишет: "Человек рожден для счастья, как птица - для полета". Эту фразу ведь знают многие, но мало кто знает, в какой саркастический контекст ее поставил писатель начала нашего столетия, предвидя как бы все несчастье нашего века. Потому что в стремлении к счастью были уничтожены миллионы и десятки миллионов людей. А второе произведение (я бы сказал - просто гениальное) - это рассказ Чехова "Крыжовник", которое, к сожалению, проходят в школе, поэтому большинство из нас вытесняют его из памяти. А в "Крыжовнике" ведь описан счастливый человек. И там Чехов говорит, что весь ужас в том, что, в сущности, много счастливых, довольных людей, какая это подавляющая сила. Вы взгляните на эту жизнь - наглость и праздность сильных, невежество и скотоподобие слабых. Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные. Счастья нет и не должно его быть. А если в жизни есть смысл и цель, то смысл и цель - вовсе не в нашем счастье, а в чем-то более разумном и великом. Делайте добро. И надо заметить, что эти слова Чехов говорит не от себя. И он говорит, что его главный герой, призвав делать добро, при этом имел на лице жалкую просящую улыбку. Он не сочувствует этому призыву, чтобы у каждого счастливого человека стоял кто-то с молоточком и напоминал о несчастьях. Именно наш век поставил проблему счастья во всей остроте, что счастливый человек - часто очень подлый человек. И призыв к самопожертвованию для достижения всеобщего счастья приводит к огромным подлостям и несчастьям. И, тем не менее, к исходу нашего 20-го столетия из концлагерей Германии и России восстает, словно Феникс из пепла, новое представление о счастье. Восстает гуманистическая психология. Один из ее основателей, Виктор Франкл, сидел в немецком концлагере. И в России именно эта гуманистическая психология хорошо прижилась, думаю, благодаря и опыту ГУЛАГа. Потому что там, где ради счастья человек уничтожен, почти физически истреблен, вдруг оказывается, что все-таки тяга к счастью остается. И когда ничего нет - человек может быть счастлив. В концлагерях выживали счастливые люди, и там были счастливые люди. Как же это получается? И может ли христианство найти общий язык с современной гуманистической психологией, которая опять делает счастье - но уже понятое по-новому - центром человеческого существования? Мнение Константина Левицкого, православного, психотерапевта из Самары. Константин Левицкий: Уже даже естественно-научная психология пришла к выводу, что в иерархии потребностей главной определяющей потребностью человека является потребность в смысле своего существования. Таким образом, именно решение этого вопроса и придает, и окрашивает, так сказать, в положительные и отрицательные тона все остальные события. Если просто болит голова - это плохо. Но если (мне приходилось работать, скажем, с наркоманами) я говорю наркоману: ты будешь испытывать те же самые ощущения, но за каждый час, который ты переживешь в ломках, 10 наркоманов на планете Земля сойдут с иглы и больше к наркотикам не вернутся, то он говорит: я буду терпеть это сколько угодно. Ощущения - те же, смысл другой. И человек получает удовлетворение, уже не глядя на то, приятно это или неприятно, имеет это физический или психологический комфорт или дискомфорт. Потому что потребность в смысле перекрывает даже потребность в самосохранении. Яков Кротов: Вот человек, который реально сидел в концлагере - священник Глеб Якунин. Отец Глеб, когда вы были в лагере, в тюрьме, по вашему личному опыту - совместимо ли это со счастьем? Глеб Якунин: Как ни парадоксально - конечно. Мы с вами беседуем 1-го ноября. Это такое совпадение: я как раз был арестован в этот день как правозащитник, стал узником совести как раз 1-го ноября, ровно 20 лет назад. Я был тогда арестован. Я должен сказать - как ни странно, у меня такие моменты в моей жизни бывают, когда у меня появляется некая ностальгия, по этим лагерным временам. Яков Кротов: Но это вы сейчас ностальгируете, это счастье "задним числом" - явление довольно известное, а вот когда вы были именно там - что вас поддерживало, было ли тогда ощущение счастья? Глеб Якунин: Да, ведь понятие счастья - это не внешнее благополучие. Да, я видел вокруг себя очень много людей, которые ни за что страдали, ни за что были арестованы, часто - по наветам. И даже, с точки зрения квалификации вот этого советского права, за то, что они занимались антисоветской агитацией и пропагандой, то, в общем-то, брали случайных людей - "для галочки" и для количества. То есть - ни за что, невинных людей, которые действительно не противостояли этому режиму, не обличали его. Так что я считал, что я заслуженно, с их точки зрения, сижу и страдаю за правду. И это было для меня большой нравственной поддержкой, что не зря я живу, и не зря я боролся за свободу, за права человека и за свободу нашей православной церкви. Яков Кротов: И это очень хорошо иллюстрирует то, о чем говорил Виктор Франкл, что счастье - там, где смысл. И поэтому, между прочим, в концлагерях - не будем лукавить - сохранялись и были иногда счастливы не только христиане, не только старообрядцы или баптисты, как это описано у Солженицына в "Архипелаге". Были счастливы и аристократы, потому что у них смысл жизни был в сохранении родовой чести. Были часто счастливы и коммунисты, потому что, невзирая на то, что они были несправедливо арестованы, подверглись пыткам, они знали - страна идет к строительству коммунизма. Да, здесь - оазис несчастья, произошла трагическая ошибка, но посмотрите - выставка достижений народного хозяйства, посмотрите, мы разгромили фашистов. Да, здесь, но это - личная беда, а страна счастлива, и мы идем навстречу заре. Где же различия тогда между светским, коммунистическим, аристократическим представлением о счастье и христианским представлением? Константин Левицкий: Здесь как раз и встает вопрос о содержательном понятии слова "смысл", о содержании этого понятия. Потому что, если мы говорим о смысле, если мы будем логически последовательными, то смысл - это то, что дается свыше. Потому что самому себе человек изобрести смысл не может, это - духовная лента Мебиуса, она замыкается сама на себя, духовное самоудовлетворение своего рода. Таким образом - смысл - это то, что дается свыше. И вот здесь встает вопрос: "свыше" - это общество, государство, человечество, мировая гармония Вселенной, или "свыше" - это смысл Творца, Создателя этой Вселенной? Вот здесь - секулярно - гуманистическая психология как непоследовательный материализм, который говорит о свободе человека, но молчит о происхождении, в конце концов - терпит фиаско, будучи логически завершенным, либо он скатывается на позиции последовательного реализма, детерминистского, либо он выходит на уровень метафизической парадигмы. И в этом случае понятие смысла обретает личностный смысл. Яков Кротов: Один из величайших дохристианских философов, которого, надо сказать, богословие христианское слегка приватизировало и сделало почти святым - Аристотель - писал: "Хорошо жить, значит - жить добродетельно, в этом - цель, счастье и высшее благо". Теперь же, когда мы говорим о счастье, вот этот двухтысячелетний христианский опыт ведь многое меняет. Вот Борис Пастернак, "Больничный опыт"; он написал стихотворение, но, мне кажется, что намного ярче он выразил этот опыт в письме из больницы, когда писал: "В промежутках между потерями сознания и приступами рвоты меня охватывало такое спокойствие и блаженство. Господи, шептал я, благодарю тебя за то, что ты кладешь краски так густо и сделал жизнь и смерть такими. И я ликовал и плакал от счастья". Что же произошло за эти две тысячи лет, что, оказывается, счастье не в том, чтобы жить благодетельно, не в том, чтобы грешить, а в том, чтобы чувствовать рвоту, потерю сознания и ощущать себя в присутствии Божьем. Как описать такое счастье? Наталья Трауберг: Но ведь это же совсем на других уровнях, ведь эту стереометрию, эту бутылку Клейна описать нельзя. Потому что мы можем человека представить в виде многомерного пространства, многопластового пространства. Но ведь радуется тот, кто одновременно очень страдает. Ведь это же неслучайно, что иногда человек в больнице, или где-то еще, познает вот это - то, что Пастернак написал в стихах, он далеко не все "досек" больше, чем Ренар, но тут все больше значительно. Потому что когда больной думал: "Господи, как совершенны пути твои", вот это правда, я много лежала в больницах, это правда. Вот это чувство блудного сына иногда приходит в очень большой беде. Дай Бог, чтобы лично пришло, не дай Господь, чтобы это тронуло хоть кого-то еще. Да, это удовольствие. Я была в этой фазе, когда я, в основном, жила удовольствием после многих болезней, именно потому, что сгорело очень много в этом ветхом человеке. Потом другие части ветхого человека идут в работу, и ты удовольствие испытываешь реже. Но мы же живем не для удовольствия, удовольствие - это продукт того мира, который, если возьмете, то обретете покой душам вашим. Но - крест же одновременно, какое там удовольствие! Да, обретете покой, но - держа крест, впрягшись в это иго, как бы удобно оно ни было, потому что вообще не поедет плуг, оно же натирает, оно все же - нечто. Яков Кротов: Почему же для христианина проблема счастья так же актуальна, как и для неверующего? Почему среди нас так же мало счастливых людей, как и среди атеистов? Константин Левицкий: Здесь это определяется вопросом - кого мы будем называть христианином. Христиане бывают разные. Христиане могут быть продвинутые, не продвинутые, начинающие, могут быть плохие христиане, могут быть хорошие христиане. То есть, если мы говорим о людях верующих, то вот эта способность радостно и спокойно воспринимать любые жизненные обстоятельства, любой психологический и физический дискомфорт, это один из критериев, определяющих верующего человека - не самый главный, конечно. Самый главный критерий - верующий человек рядом, с которым хочется верить, и начинаешь верить больше. Но именно это и определяется отчасти его способностью нести радость. И вот эта радостность, заповеданная, кстати, христианам Иисусом Христом, эта радость и является одним из отличительных признаков христианина, настоящего, хорошего, "продвинутого" христианина. Яков Кротов: Тот же вопрос: почему так много несчастных христиан? Мнение Олега Степурко, православного, композитора, преподавателя Гнесинского училища. Олег Степурко: Я думаю, счастье - это жизнь с Богом, и делай то, что он тебе говорит. Христиане несчастливы только по одному - по закрытости. Они боятся, они не хотят идти к ближнему, разделять его внутренний мир и его эмоции, его радости, не хотят идти к молодежной культуре, не хотят идти в другую культуру - негритянскую, мусульманскую, какую угодно. Потому что только эта полнота дает настоящее счастье, дает настоящую радость. Потому что только открытость всему миру и всем культурам и вхождение в них дает огромную радость и полноту. Яков Кротов: И тот же самый вопрос: почему так мало счастья среди тех, кому заповедано счастье и кому счастье дано, распахнута сокровищница? Говорит Владимир Ерохин, православный, публицист и преподаватель школы "Ковчег". Владимир Ерохин: Счастье - это некоторое определенное состояние души. Это радость, легкость, это полетность. Если человек сознательно или бессознательно нарушает какие-то определенные законы природы, я имею в виду божественную природу, проще говоря, если он грешит, сколько бы он ни молился, ни клал поклонов, он не будет счастливым, потому что есть Бог. И Бог, я бы сказал, это - объективная реальность, данная нам в ощущениях, в ощущениях счастья тоже. Иногда истина является путем к счастью. Я думаю, что счастье - вещь глупая, как глуп ребенок. Счастье - вещь очень хрупкая, нежная. А истина - это что-то очень мужественное и твердое. И надо на истине стоять и радоваться, что нам дается, как комфортное ощущение, счастье. Счастье не может быть целью. Человек, который гонится за счастьем, подобен тому, кто убегает от своей тени. или гонится за своей тенью. Я вспоминаю слова, если я не ошибаюсь, Лао Цзы: "Глупый человек стремится к счастью, а мудрый осуществляет истинный путь". Но древний мудрец не досказал еще одну вещь, что достижение истинного пути, дао, истины, дает нам на каком-то очень примитивном уровне ощущений - ощущение счастья. Яков Кротов: Наверное, не грешить у нас не получится, но - несчастливое лицо, несчастливая жизнь, а я призван к счастью. Как же тогда быть христианином, не испытывающим счастья, не испытывая блаженства райского, а все-таки надо проповедовать Евангелие? Как соединить свою греховность с призывом к счастью? Наталья Трауберг: Важно, не то, что ты испытываешь счастье, а - давишь ли ты своим несчастьем других. Вот что для христианина важно. А то, что в данный момент испытываешь, чувство - это стодесятая штука. Яков Кротов: У меня много знакомых христиан, которых я спокойно назвал счастливыми людьми, во всяком случае, более счастливыми, чем я. Но только двоих людей в своей жизни я встретил, которых я бы просто назвал счастливыми людьми, без сравнения с собой. Которые, как фонтаны, как родники счастья для окружающих людей. Один из них, к сожалению, уже скончался, был убит, это - вященник Александр Мень. Один из лучших очерков о нем назывался "Приходило живое счастье", очерк Владимира Леви. Очерк можно и не читать, потому что вот этой фразой - "Приходило живое счастье", он абсолютно точно передает то главное, что было в отце Александре Мене. Давалось это огромным, конечно, духовным трудом и огромным духовным опытом, которым он делился. А со вторым человеком счастливым, счастливой христианкой, я познакомился совсем недавно в Тбилиси. Это Марина Васильевна Нозадзе, преподаватель грузинской консерватории, 90 лет. Более счастливого человека я не встречал. Марина Васильевна, вы можете глядеть на всех нас, озабоченных, несчастных христиан с высоты своего опыта. Вот ваша жизнь - она счастливая? Марина Нозадзе: Конечно. А что меня держит в 90 лет? Нет сомнения, нет чувства, что я потеряла что-то самое главное в ней. Но я к ней не сразу пришла. Меня помотала советская действительность, но у нее тоже, когда говорит дорогой мой Анатолий Иванович, когда он говорит, мне хочется ему сказать: дорогой, ну зачем же ты еще подливаешь? Нам же больно. Я поняла, в чем счастье. Вот это счастье - это счастье не такое, что вы его придумали. Раз вам тепло оттого, что я вижу вас, если я могу запомнить ваш голос, а это - не подарок. Хотите Бога, хотите небо, в кого вы верите? Вы - в Магомета, Магомет послал? Каждый разделил почему-то Иисуса Христа, я за него очень обижаюсь. Яков Кротов: Ваше счастье и ваше христианство - они связаны? Марина Нозадзе: Я вам признаюсь, я очень необразованна в Евангелие, я очень плохая христианка, христианство ко мне пришло от крепостничества бабушкиного. Она крепостная была, она за целый год кушала кусочек сахара, который помещик давал ее папе, когда он ему на Новый год давал камзол. Вот откуда мое христианство, мое негрузинское христианство, мое русское крепостническое христианство. Терпение, любовь к человеку, невероятная любовь к человеку, абсолютное бесстрашие перед нуждой. Пойду просить, мне не стыдно. Я и сейчас говорю: мы сядем на мель, я пойду к церкви, и ничего мне не стыдно. Кто меня помнит, тот мне протянет. Яков Кротов: И вот, когда мы перебрали всевозможные пути к счастью: счастье как общение, как выход к ближнему, счастье как сострадание, счастье как возможность чем-то поделиться, что отдал - то твое, как говорится... И тогда мы все-таки приходим к тому, что - последнее и высшее счастье, когда делиться нечем, когда приходится просить милостыню. И вот это и есть нищета, нищета материальная, но и - нищета духом. Когда среди мрака, среди несвободы, среди угнетения и нужды мы получаем Христа. Иногда говорят, что не приходят в церковь, потому что думают о вечности. Вот как - в раю, там будет счастье? И рай кажется местом несчастливым, скучным. Потому что если счастье чему-то противоположно, то не творчеству, а именно - скуке. Счастье несовместимо со скукой, а христианство - совместимо, может быть. Но Христос несовместим со скукой, с ним интересно, потому что здесь сущность бытия. А само слово интересно происходит от латинского "inter esse" - внутри бытия. Интересно то, что касается сердца нашей жизни. И вот эта наша жизнь - она скучна, скучно там, где есть "Я" и вытесняют Бога. А там, где вытесняют меня, но есть Бог, там - интересно и там счастливая жизнь. И христианин, по определению, человек, счастливый по природе по всякой погоде, потому что природа христианина - это уже не человеческая природа, а природа Бога человеческого, природа человека, соединившегося со Христом и в горе, и в радости, и в сострадании, и в богатстве, и в здоровье, и на кресте. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
