Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
18.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
С христианской точки зренияВедущий Яков Кротов Образ Христа в мировой культуреАнатолий Стреляный: В России есть люди, которые убеждены, что Христос был русским. Есть и люди, которые полагают, что христианство отравило, расслабило русскую душу. Они же с гордостью говорят, что Россия, как бы защищаясь, создала собственный, годный к военному употреблению, образ Христа, знаменитый Спас Ярое Око из Успенского собора. Им не хочется знать, что и это, и практически все другие изображения Христа навеяны Западом или Востоком, Византией. Со времен Петра Великого Христа стали чаще писать в западном духе, чем в духе Андрея Рублева. За давним спором образов Распятого - противостояние культур. В Рождество, которое в России отмечают по старому стилю, будет передача о русском иконописном Христе, а сегодня, когда отмечается Рождество по новому стилю, разговор пойдет о роли, которую сыграл образ Христа в православной Византии и на католическом Западе - до того, как он стал известен на Руси. Яков Кротов: Эта наша передача будет посвящена образу Христа в мировой культуре. В Евангелие не описано, каким был Иисус, и это вполне соответствует библейской традиции, которая, в отличии от греческой или римской, не знала жанра описания внешности. Некоторые проповедники христианства первого и второго веков - Тертуллиан, Святой Иустин, Климент Александрийский - говорили, что Иисус был невзрачным лицом. Они полагали, что вот это уничижение Бога Воплотившегося, относилось и к его внешности. И противник христианства Цельс, писавший в 170-м году говорил: разве Иисус мог быть Богом? - Если бы в нем был Дух Божий, то он бы выделялся ростом, красотой, силой, а между тем, говорят, его лицо не выделялось ничем. Эти слова Цельса цитирует один из первых христианских богословов Ориген. Почему - так, почему же у первых христиан не было никакой потребности изображать того, кому они посвятили свою жизнь, и, более того, почему они иногда писали и говорили, что Иисус был некрасив? Иван Лупандин: Когда из иудейского окружения передавалось христианство в языческое, вот тут возникали разные аберрации. Тертуллианцы римского центуриона (то есть, в общем, полицейского), а римляне в то время уже разорили иерусалимский Храм и были в культуре эмоционально враждебны тому окружению, которое сначала окружало Христа - и, тем не менее, они приняли христиан, христианство. И по этому поводу Сенека говорит: "Побежденные дали законы победителям". Римляне - победители, а приняли христианство, то есть, сын центуриона принимает еврейскую религию. И уже тут как Тертуллиан себе представлял Иисуса, может быть, как все римляне вообще считали евреев в каком-то смысле уродами, по римским канонам. Вообще принять еврея в качестве Бога - это пойти на такую жертву, понимать, что уже не до красоты. Но вот этот античный идеал прекрасного божества, Аполлон - видимо, по контрасту с этими греческими красивыми богами, может быть, полемически заостренно прозвучало - а наш Христос урод, он не похож на этого Аполлона. Яков Кротов: Самые первые образы Христа - это не фрески, это не иконы. Это - слова. Евангелие, в сущности, похоже на школьные диктанты, изложения или, наверное, сочинения. Видели Христа, проповедуете его воскресение - опишите кого проповедуете. Поэтому в евангелиях нет ничего о внешности Иисуса, это было безразлично для целей проповеди. Но с Евангелиями та проблема, что их слишком много. Кроме четырех канонических, как мы теперь говорим, евангелий, которые были включены в состав Библии в четвертом столетии, есть полтора, даже два десятка - евангелий так называемых апокрифических, запретных и отреченных. И многие люди полагают, что вот там, в запретных евангелиях - вся-то правда о Христе сказана, да господа от нас ее утаивают. За последние 25 лет в России апокрифические евангелия издавались неоднократно, но большой популярности не снискали. В этих евангелиях, прежде всего, изображается детство Иисуса, например евангелие Фомы Израильтянина, израильского философа, написанное во втором столетии нашей эры, позже канонических евангелий. И там, прежде всего - о том, как Иисус-ребенок наказывает своих сверстников, совершает жуткие чудеса. Кто-то его обидел - засохла рука, другой упал мертвым на месте. Как говорил отец Александр Мень, изучавший апокрифические евангелия, - прямо все в Назарете были терроризированы таким Христом. И автору не приходило в голову: почему, если Иисус был такой мощный в детстве чудотворец, его потом не приняли односельчане, почему его выгоняли. Автору очень хотелось, чтобы Христос всегда умел за себя постоять, и когда его обижали сверстники, он мог бы им так ответить, чтобы только пыль оставалась. И конечно, отмечал отец Александр Мень, все это говорит не о Христе, а о характере самого писателя. И такой душевный тип человека, которому нужен Христос, могущий стереть всех противников в порошок, очень распространен. Именно этот тип и помогает существовать апокрифам. Но вот, во втором веке, особенно в третьем столетии, появляются первые изображения Иисуса. Каковы они, и в чем причина их появления? Ведь часто эти изображения, которые находятся в римских катакомбах (сейчас в Москве проходит специальная выставка копий этих фресок), отнюдь не изображают Христа таким, каким мы его привыкли видеть. Это - символы, аллегории. В чем их смысл? Татьяна Шумова-Шмидт: В первые века христианства Христос часто заменялся изображением рыбы. Потому что по сокращению первых букв Иисус Христос как раз можно было это прочесть как по-гречески "рыба". И вместо того, чтобы писать эти буквы, рисовали изображение рыбки, этого было достаточно - как напоминания. Постоянное воспоминание о том, что это есть. В католичестве, например, есть такие сувенирчики в виде крестика, которые носишь в кармане, полез за платком и наткнулся на крест и вспомнил - вот оно есть, надо это держать в памяти, надо все время себя проверять на крест: соответствуешь, не соответствуешь. То есть вот этой символики было достаточно как напоминания. Яков Кротов: И, тем не менее, эти образы Христа в 4-5-х веках сменяются совершенно другими изображениями, происходит своеобразная революция. Мозаики 6-7-го веков уже изображают не просто какого-то красивого молодого человека. Почему произошла вот эта революция, 4-5-й века? Георгий Чистяков: Я думаю, очень многие помнят замечательную роденовскую мозаику "Добрый пастырь". Иисус сидит среди овечек - красивый, безбородый юноша. Таких изображений до христианства можно найти очень много. Везде, где была фреска, где была мозаика, и в Помпеях, и по Ближнему Востоку, абсолютно везде есть такие фигуры. Я сейчас буду говорить не как историк, не как специалист, а просто как человек, который - смотрит. Но, честно говоря, этот образ на меня не производит большого впечатления, он меня не задевает. Я думаю, что все-таки революция - а это была действительно революция - произошла тогда, когда, быть может, впервые, развернули Туринскую Плащаницу. Потому что все-таки тот образ средневековый, к которому мы привыкли как по византийской иконописи и книжной миниатюре.... Я подчеркиваю, что очень важна византийская книжная миниатюра. Потому что в византийской иконописи Христу очень часто придается такая суровость, некоторая массивность. Византийский Христос - довольно пожилой, ему 45, может быть 50 лет, он изображается с таким расчетом, чтобы, смотря на него, житель Византии думал не только о власти царя Небесного, но и об императорской власти. А вот в книжной миниатюре той же самой византийской, мы видим образ, который гораздо больше напоминает западное средневековье. Это худощавый, даже изможденный Иисус, тот Христос, которого мы знаем по русской иконописи, по иконописи 18-19-го веков, по живописи 19-го века, по Александру Иванову, я имею в виду, прежде всего, "Видение воскресшего Иисуса Марии Магдалине", по Репину, если вспомнить замечательную картину из Русского музея "Воскрешение дочери Аира", и так далее. То есть, вот этот Иисус, которого мы знаем, которого действительно не узнать не сможет никто, этот образ, я думаю, что он появляется именно с того момента, когда впервые вгляделись христиане 5-го века или 6-го (не знаю, не берусь сейчас говорить, наверное, если подумать, можно сказать) в Туринскую Плащаницу. Яков Кротов: Второе открытие Туринской Плащаницы произошло в начале 20-го столетия. Но вот что удивительно - за ним не последовал такой взрыв живописного изображения Спасителя, как это было в раннем средневековье. А тогда саму Туринскую Плащаницу практически не изображали, она стала основой для многочисленных икон, мозаик, произошли огромные, часто кровавые столкновения в Византийской империи, возник спор о том, можно ли изображать Христа. И обе стороны в этом споре защищали богочеловечество Иисуса, что в нем соединились две природы. Другое дело, что противники изображений Иисуса в живописи, в скульптуре и так далее - говорили, что именно потому что во Христе божество соединилось с человеком, его нельзя изобразить, божество - неизобразимо. А защитники икон говорили, что именно потому, что - соединилось, можно изобразить, ведь человеческое-то изобразимо. Странный, очень тонкий, схоластический, пожалуй, спор еще до появления схоластики, за которой стояло живое переживание Христа. Как был разрешен этот парадокс в истории византийской иконописи? Владимир Сарабьянов: Уже в катакомбах появляются изображения Христа в том историческом виде, который принято называть историческим образом Христа, то есть, в образе средовека, что называется. Средовек - это человек средних лет, условно 30-33-х лет. Длинноволосый Христос с бородой, с русыми волосами, такой, как мы его привыкли видеть на любой иконе. Такие образы появляются уже в очень раннее время. Знаменитая есть икона синаевская 6-7-го века. Этот один из самых впечатляющих образов Христа, где он изображен именно в такой иконографии, как пантократор, как судья, как владыка мира. В нем есть абсолютно человеческая природа, он очень эмоционально наполнен. Существовал целый ряд изображений, где Христос изображался в разных обликах, необязательно в облике средовека, он мог изображаться в качестве юноши, прекрасного юноши. Эта традиция шла от античности, когда всех героев изображали в облике прекрасных юношей. Вот этот образ идеализированного юноши, постепенно трансформируясь, превращается в образ Христа Эммануила. Христос Эммануил - это Христос, изображенный юным, безбородым. То есть, он как бы и младенец, как обычно его изображают у Богородицы на коленях в образе младенца. Вот этот Христос Эммануил - это прекрасный, идеальный Бог, который явился в облике младенца, воплотился от Богоматери и Святого духа и, воплотившись, он принимает на себя. Ведь главная его миссия - страдание и через эти страдания освобождение человека от грехов. Еще сохранилась одна икона, где Христос изображен уже не в виде такого вседержителя традиционного, не в виде Эммануила, а он изображен как старец, седовласый старец. Это еще одна иконография Христа, называется "Ветхий денми". Название это взято из пророчества пророка Даниила из библейской книги пророка Даниила. Здесь Христос изображен седым. Сам этот термин - "Ветхий денми" - "ветхий от дней". То есть подразумевается, что это Христос, родившийся прежде всех дней, прежде всех век. Иконография подчеркивает его равнозначность Отцу, он является создателем всего мира. И там он изображается. Как известно, Бога-отца изображать нельзя, Бог-отец неизобразим, поскольку он не воплотился, он не облекся плотью, а Иисус Христос облекся плотью, поэтому изображается только Иисус Христос. Но вот это изображение показывает, через изображение Иисуса Христа как бы показывается Бог-отец. Яков Кротов: На Халкедонском соборе в середине 5-го столетия был принят так называемый халкедонский догмат о богочеловечестве, который практически никто из православных или католиков не знает, между тем как огромная часть христианского мира не приняла этот догмат. Это тоже богословский образ Иисуса, попытка описать Христа в философских понятиях, в понятиях классической греческой философии. Какой смысл имело создание такого богословского образа Христа для истории человечества, которое исповедовало Евангелие? Александр Кырлежев: Нашли какую-то формулу, которая настолько парадоксальна, что позволяет потом еще веками созерцать эту тайну и даже размышлять о ней, искать новую, привлекать какую-то новую терминологию и так далее. Ипостасный союз, даже очень хорошо и красиво можно думать об этих терминах. По существу это - абракадабра, потому что люди не могут понять этого. Для более широкого сознания верующих христиан самых разных конфессий сегодня, естественно, ближе или монофизисткий уклон или монофизисткое понимание Христа или понимание нестерианское. Монофизист - такое понимание, что человек целиком охвачен Богом, он тонет в этой божественности, Бог как бы затапливает собой, своей энергией человеческое, человека. И это монофизистское понимание Христа и отразилось политически в Византии. У меня такое ощущение. Не только в Византии, но и у нас. Вот идея Христа как Вседержителя, как Всевластителя - это источник всей власти, власти религиозной, и одновременно - светской. Царь царей, слишком он становится сильным, всесильным слишком, несмотря на его человеческий лик Христа, человеческий облик, он становится... прежде всего, он - Бог, который имеет прерогативы выше человеческих и земных. Можно ли изобразить Христа? Каждый человек, в силу того, что Бог, который очеловечился... может быть образом Христа, то есть, каждый человек может быть образом Христа. Уподобляясь, идя по этому пути, мы знаем, что есть люди, которые продвинулись по этому пути, они в какой-то степени уподобились Христу, хотя бы некоторые, вот они и являют собою то, что такое Христос. Это Христос-вера, Христос-догмата. Христоподобный, если взять Златоуста и других, там бесконечное количество такого рода слов, тем более что это связано и с таинством. Яков Кротов: В самом Евангелии Иисус призывает своих последователей увидеть себя в другом человеке. Причем Иисус не говорит: посмотрите на хороших людей, в каждом из них есть отблеск Божества, в каждом из них есть что-то от Меня. Иисус говорит - посмотрите на преступников, посмотрите на тех, кто достоин презрения, Я - и в них. Вообще, если бы Иисус был человек и призывал видеть себя в других людях, это бы была сатанистская гордыня. Если же он - Бог, то это - сверхчеловеческое смирение, это действительно очень деликатное напоминание о том, что он - богочеловек, и по его образу создан каждый. Христос призывает видеть себя не только в хорошем человеке, но и в плохом. В этом весь парадокс христианства, и поэтому на протяжении многовековой истории церкви христиане вновь и вновь обращаются к образу Иисуса, не всегда к живописному образу, иногда только к Евангелию, но ведь и это образ Иисуса, которого не было, скажем, в первые годы христианства. Этот образ помогает христианам строить свои отношения с миром, с ближним, с самим собой, увидеть в себе то начало, которое от Бога и который пришел спасти все человечество. На протяжении второго тысячелетия христианской истории восприятие Иисуса, его изображение начинает резко меняться и быстро развиваться в западной части христианского мира. Что за этим стоит, как отразилось вот это развитие в восприятия Христа на судьбах человечества? Мы продолжаем передачу, посвященную истории образа Христа в мировой культуре, прежде всего, конечно, в христианском мире. Потому что в 10-11-м веках никогда бы не пришло в голову нехристианину изображать Иисуса, в наше время - сплошь и рядом. На протяжении первого тысячелетия христианской истории практически во всех частях христианского мира Иисуса изображают довольно одинаково. Возникшие живописные традиции возникают на Востоке, но быстро распространяются и на Запад. Возникает так называемое романское искусство. И оно действительно объединяло христианский мир, расположившийся на берегах Средиземного моря. Это довольно спокойное искусство, из-за чего бывают иногда комические моменты. На распятьях 6-го, 7-го, 10-го, да еще и 11-го века, во многих местах Иисус изображен как царь, он даже не изогнут, он словно спокойно стоит, прислонившись к распятью, он одет в длинный царский хитон, на нем корона, а не терновый венец. Он действительно простирает руки так, словно благословляет мир, но он нимало не страдает. С этим, между прочим, связано недоразумение в истории церковной науки о святых, потому что в 10-м столетии в Испании родилось предание, что была у одного испанского короля дочка-принцесса, которая хотела стать монахиней. Отец навязывал ей брак, и тогда она взмолилась Богу, и Бог превратил ее в мужчину. Возмущенный отец ее распял. По всей Западной Европе можно встретить распятие, на которых изображена девушка в платье с бородой. Это - отражение, отголосок этой легенды в разных европейских странах, эту святую зовут по-разному. Но, конечно, смешение, такое недоразумение могло произойти только потому, что Иисус на этих распятиях, Иисус романского искусства, это Иисус величественный, Иисус спокойный. И вдруг только в Западной Европе происходит взрыв. Что изменилось в изображениях Иисуса в Западной Европе на рубеже двух тысячелетий? Татьяна Шумова-Шмидт: Средневековое мировоззрение было принципиально отличным от древнего мировоззрения, когда весь мир был твой, в отличие от античного города, где город-полис, как государство, то есть громадное, а здесь город как очень компактное население и один громадный собор, общий собор для всех, и туда приходят все. Этот собор уже, помните, готика, романское искусство как бы остается там, в древности, когда весь мир добр и светел. И светлое романское искусство практически не дает крупных образов Христа для утилитарного потребления. Этот один храмовый образ, один-единственный на весь храм, практически без росписи храма. А готический храм уже полон этими фигурками всякими, какими-то изображениями. Громадный мир, огромный космос, который недоступен человеку, который очень далеко, человек в этом космосе просто микрочастица. Верх всегда недоступен, всегда слишком далеко. Вот там, в этом далеком - и сидит Христос. Недаром были боренья о том, что такое Христос - человек или божество? Может ли он страдать, или не может? Яков Кротов: В чем суть и смысл того изменения в изображении Иисуса, которые происходят в Западной Европе в 11-м столетии? Георгий Чистяков: Я совсем недавно в Штудтгарте видел такое деревянное распятие 11-го века - и это уже был готический Христос, с впалыми щеками, страдающий, изможденный. В Европе в это время начинается готическая эпоха с новой архитектурой, с новым пониманием человека, с новым пониманием боли. Ведь в византийской культуре никогда не было такого чувства боли, какое появляется в западном средневековье. Яков Кротов: В чем причина раздвоения христианской художественной традиции в изображении Иисуса? Иван Лупандин: Действительно, мы ничего подобного не замечаем на Востоке. На Востоке действительно есть канон, начиная с конца иконоборческих споров иконописный канон составился и продолжает только воспроизводитьсяэ. Тот же Рублев - он ничего нового не придумал, он рисовал того же Христа, которого рисовали византийцы. Мы не видим ничего такого надсоновского, допустим, то есть Христос как страдающий человек, интеллигент, мученик, или как у Крамского - "Христос в пустыне", ничего этого нет. Это появилось гораздо позже в России. Собственно до раскола, до Никона был такой Христос Спас Вседержитель, Спас В Силах, вот он изображался на боевых знаменах Дмитрия Донского, вождь, победитель, пантократор, то есть, подчеркивалось все-таки божественное в Христе, хотя не отрицалось и человеческое. А на Западе, я думаю, в связи со святым Ансельмом, который в 11-м веке сформулировал такую идею искупления нас муками Христа, четко очень, пролитой кровью, появилось такое почитание страстей Христовых, почитание именно язв Христовых, тернового венца. Потом постепенно возникла эта идея, которую в 20-м веке возьмет на вооружение митрополит Антоний Храповицкий, - это идея, что Христос в Гефсимане, а не на Голгофе, вот все это на самом деле было именно в Европе в то время. Тогда как раз мистики обращали внимание на гефсиманское боренье, на кровавый пот. И все эти детали, связанные именно со страстями, особенно подчеркиваются на Западе. Россия этого, насколько я помню, не знала. Вот эти пассии, то есть служба великопостная, служба почитания страстей Христовых, акафия страстям Христовым, проповедь на эту тему - сейчас это элемент Великопостного богослужения, но на самом деле у старообрядцев никаких пассий нет, пассии пришли из Киева, из 17-го века, то есть через Запад опять, через Польшу. То есть, это опять западное влияние. Вот эта знаменитая икона, сейчас опять вижу ее в церквях, "Моление о чаше", она - чисто западного происхождения и, думаю, что Крамской, Антокольский питались, в данном случае, западными источниками. Как это появилось на Западе? Может быть, святой Ансельм, может быть святой Франциск, может быть другие мистики, женщины-мистики, Екатерина Сиенская, то есть много было мистиков на Западе, которые видели Христа, потом влияли соответственно на живописцев, на окружение. Яков Кротов: Вообще может ли быть единый образ Христа хотя бы у христиан? Александр Кырлежев: Я думаю, что никакого такого единого, консолидированного образа быть не может. Этот образ распадается исторически, потому что ясно, что люди, которые сидели в концлагере, христиане, ясно, что у них образ Христа - распинаемый. Он солидарен с ними, потому что они тоже распинаемые, с другой стороны, обращаются к нему как к сильному, Богу, который даст им силу и даст им благодать. Если мы возьмем 20-й век другой аспект, Южная Америка и вся теология освобождения, и совершенно понятно, что здесь Христос выступает именно почти в марксистской интерпретации. То есть, Христос солидарен с теми классами, которые борются за свое освобождение. Христос может быть интерпретирован даже в марксистском смысле или, говорили, Христос - первый коммунист. Возьмем обновленцев, послереволюционные - тоже из Христа делают первого коммуниста, общину и так далее. Я думаю, что неопределенность образа Христа позволяет его включать в самые разные культурные контексты, в самую разную ситуацию и в каком-то смысле использовать для самых разных целей. И, в частности, для поиска Бога единственное остается, что остается постоянным, это евангелиевский текст. Евангелиевский текст, поскольку он остается постоянным, всегда к нему возвращаются. Для того чтобы видеть Христа догматически, надо отождествить себя с историей церкви как континуумом и сказать, что вот эти сборы и были точным продолжением Евангелия, это тоже выбор, интерпретация. Можно остаться на уровне Евангелия, тогда не будет никакого догмата. Мне кажется, кинообразы, которые создают западные режиссеры, грешат таким евангелизмом. Есть материал - текст Евангелия, и давайте мы изображаем. Берем реалии эпохи, овечек, надеваем плащ-хитоны и так далее. Они грешат, и поэтому они неубедительны. Потому что все-таки в памяти, в культурной памяти, даже не просто церковных людей, есть и все другое. Есть и средневековье, есть и богословие, есть масса других вещей. Яков Кротов: Наверное, в принципе, искать какую-то причину надо очень осторожно, слишком легко все списать на внешние обстоятельства и вывести с железной необходимостью из какого-то фактора западной истории, что должен был произойти этот взрыв 11-12-го веков. Взрыв, который изменил очень многое в экономике Запада, в богословии, в праве и, в том числе, и в образе Христа, может быть, именно с этого начиналось. Но, пожалуй, когда мы сравниваем восточную и западную половины христианского мира на рубеже первого и второго тысячелетия, в глаза бросается главная разница: западный мир - это мир намного более скудный, бедный, намного более раздробленный, чем мир восточный. И очень может быть, что именно в этих условиях поражения, слабости, раздробленности, когда человек часто был предоставлен самому себе, когда он не был включен в огромную централизованную систему, вдруг творческий импульс человека реализовался вот так вот, он обратился к Иисусу страдающему, к Иисусу униженному. К Иисусу - такому же, как он, заброшенному, не имеющему земного царства. Это обращение произошло внутри прежней византийской, романской традиции. Именно из слабости Западной Европы, какой она была тысячу лет назад, выросла вот эта традиция индивидуального, разнообразного обращения ко Христу, когда каждый сам, на свой страх и риск, творит его образ. Но, конечно, само отношение к образу Христа при этом тоже меняется. Николай Бердяев в 1914-м году писал, что для католика Христос он всегда вовне. Он говорил, например, о дневнике католической испанской святой Терезы Авильской 16-го столетия, что она обращается к Иисусу как к Жениху, но она смотрит на него снизу вверх. "Русский мистик, - писал Бердяев, - принимает Иисуса внутрь себя". Можно было бы добавить, как писал Николай Лесков, что, может быть, самое лучшее выражение русского отношения ко Христу это поговорка "Как у Христа за пазухой". То ли Иисус во мне, то ли я у него за пазушкой, во всяком случае, здесь какое-то очень теплое взаимопроникновение, здесь нет такого преклонения, какое сквозит у западных мистиков. Насколько справедливо такое противопоставление западного и российского отношения к образу Иисуса? Татьяна Шумова-Шмидт: Для католика образ Христа сильно отличается от того, как это воспринимают православные христиане, например. Нет необходимости молиться на конкретную икону, нет необходимости обращаться к этому лику, ведь можно обращаться просто к тому, который есть, и вовсе необязательно его видеть. Конечно, воспринимать Христа в себе или себя в Христе - это обыкновенное христианство. И просто в некоторый период жизни воспринимаешь себя более в Нем, а в некоторый период жизни понимаешь, что Он настолько в тебе, что не надо поступать так, потому что оскорбишь. Если говорить о Терезе Авильской, которая воспринимает Христа вовне и поклоняется ему как жениху, есть известное изображение в Бернини, эта скульптура часто воспроизводится, и христиане православного толка особенно возмущаются тем, насколько она сексуальна эта самая скульптура, как неприлично так относиться к Христу. Но это - ее собственное восприятие. Если Господь его допустил, значит, он считал, что это возможно. Далеко не все католики и католички воспринимают Христа таким образом, и, надеюсь, никто не обязан воспринимать его таким образом. Но, видимо, имеет право. Это просто продолжение развития искусства. Когда оно все такое романтичное и вырастало из сурового послеготического искусства пред-Возрождения, вот в этот сложный период, в некоторых странах это несколько десятков лет, а в некоторых полтора столетия пришлось на этот период. И вот выросло такое спокойное, доброе, открытое Возрождение, и оно развивалось в этой своей открытости и стало настолько открытым, что нарочитым, вывертывающим душу наружу. Вот это и было началом барокко, когда душу начинают выворачивать на показ, то она постепенно закручивается, идет этот процесс, вращаются колонны, поворачиваются ангелы. Яков Кротов: Начиная с конца 17-го века и в Россию проникает западная традиция образа Иисуса. Росписи храмов повторяют западное изображение Иисуса, что вызывало огромные конфликты в том же 17-м веке. Протопоп Аввакум писал, что "Христа Спаса пишут яко жидовина". Это его возмущало - как может быть Иисус похож на еврея, как он может быть "мясистым"? Между тем, это тоже часть русского православия, русского православного образа Иисуса. Насколько остро, конфликтно и неизбежно противостояние двух традиций образа Иисуса - русской и западноевропейской? Георгий Чистяков: Западный Христос - это тоже очень разный образ, это очень разные картины. В последней четверти 19-го века появляется суперреалистический образ Иисуса во французской, прежде всего, религиозной живописи. Затем он переходит в кинематограф, не знаю, какое слово подобрать, чтобы это звучало не слишком агрессивно, но это какой-то совершенно не входящий в мое сознание, в мое сердце Иисус Дзеффирелли или современных протестантских фильмов, суперреалистический. Я буквально на днях видел икону, обычную русскую икону рубежа 19-го и 20-го веков Спасителя, в черно-белом варианте, и меня она поразила, она действительно прожгла меня, потому что там не было ничего лишнего. Краска - иногда здесь оказывается лишней, потому что краска что-то стирает, что-то собою закрывает. Как раз после фильмов Дзеффирелли и тех протестантских, баптистских, в основном, режиссеров, которые снимали бесконечные фильмы на евангелиевские сюжеты, действительно, человечество остановилось, оно почувствовало, что перейден какой-то рубеж. Но, останавливаясь, мы всегда возвращаемся, чтобы идти дальше. Я и думаю, что в этот момент возврата стал бесконечно нужен тот образ, который все, надеюсь, знают по картине Николая Николаевича Ге "Что есть истина" или "Иисус перед Пилатом". Все-таки это противопоставление Христа русского Христу западному очень условно, оно работает только в какие-то эпохи, только на каких-то примерах, которые, конечно, можно подобрать. Но на самом деле и в образе Иисуса на Западе есть очень много от той мистики исихазма и исихазского восприятия Христа, которой отличается русская иконопись, а потом и наша религиозная живопись. Но и в России есть у совершенно безупречных мастеров Иисус, так скажем, готического типа, Иисус изможденный, Иисус, язвам которого нас призывал поклоняться святитель Димитрий Ростовский. Яков Кротов: Подводя итоги развитию образа Иисуса за пределами России, о российской традиции - это отдельный разговор, но за пределами России, можно сказать, что та традиция, которая сформировалась во 2-3-м веках, традиция, прежде всего, восточная, вдруг в 11-м веке дополняется изнутри традицией западной, когда образ Иисуса из образа родового, объединяющего, становится очень личным, адресованный к каждому отдельному человеку. Это образ вдохновляет на мистический поиск, на бурные переживания эпохи барокко 17-го столетия, когда Иисус, словно сгусток эмоций, страстей, предстает перед человеком. Затем - 19-й век, Иисус спокойный, величавый, и в то же время Иисус - революционер, Иисус в очень красивых лохмотьях, отправляющийся делать социальную революцию. И вдруг в 20-м веке все заканчивается, образ Иисуса отдается неверующим. Во второй половине 20-го века, когда церковь, иерархи церкви больше не диктуют окружающим миру веру в Христа, вдруг у художников пробуждается интерес к образу Иисуса. И самые, может быть, выдающиеся живописные произведения 20-го столетия созданы не христианами практикующими, а околоцерковными художниками, да и не очень-то околоцерковными. Например, великий Марк Шагал создал целый ряд распятий, которые почитаются христианами. Кто бы мог в 19-м веке предсказать, что выходец из еврейского местечка, отнюдь не становясь христианином, будет изображать распятие? Один из самых излюбленных многими современными христианами образов Христа - это Христос в изображении христианского апологета Клайва Льюиса, написавшего несколько сказок, "Сказки Нарви", они уже в последние десять лет неоднократно издавались в России. Школьники, которые идут к Богу, аллегория духовной жизни, написанная в классических традициях английской литературы, и там Иисус изображен в виде льва Аслана, добрый, лучезарный, отдающий свою жизнь. Таким образом, христианский образ Иисуса возвращается к тому, с чего начиналось во втором столетии, тогда Иисуса изображали как рыбу, потому что первые буквы греческого "ихтис" совпадают с выражением "Иисус Христос Сын Божий Спаситель". Теперь Иисус как лев, в любом случае - аллегорический образ. А сами христиане именно в 20-м веке обращаются к образу на Туринской Плащанице, еле видимой, черно-белой, открыт полный простор фантазии. Иисус настоящий - вот чего более всего, оказывается, жаждут христиане конца 20-го столетия на Западе. И на пороге третьего тысячелетия христианской истории образ Иисуса возвращается к тому, с чего начиналось - обогащенный переживаниями, опытом, искусством двадцати веков. И, видимо, этот опыт - залог того, что история не кончилась, она продолжается, но уже не на уровне диктата, не на уровне глобальной, макросоциальной активности, когда мы повелеваем народами, а на том уровне, который называется частной жизнью и который, может быть, и является единственным плацдармом Христа в этом мире. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
