Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
18.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
С христианской точки зренияВедущий Яков Кротов Православный мыслитель против православного обер-прокурораАнатолий Стреляный: Православный мыслитель против православного обер-прокурора. Владимир Соловьев и Константин Победоносцев. Последняя треть 19-го века - не самая яркая эпоха российской истории. Уже задохнулись реформы, утомились "шестидесятники", еще не приступили к делу буйные социалисты. В учебниках это время обозначают словами Блока: "Победоносцев над Россией простер совиные крыла". Константин Победоносцев - обер-прокурор Синода, стал символом реакции, отката к худшим временам самодержавия. Тогда же писал и философ Владимир Соловьев, отнюдь не питавший к Победоносцеву евангельской любови. Их противостояние показательно для России кризисных эпох. Какие политические, духовные, личные обстоятельства стояли за Шипкой этих мужей? Почему только они, быть может, и останутся в истории России от того отрезка? Яков Кротов: Эти две фигуры освещают весь конец 19-го столетия. Принадлежат они к разным поколениям. Константин Победоносцев - обер-прокурор Святейшего правительствующего Синода на протяжении почти четверти века в царствование Александра Третьего и Николая Второго. Владимир Соловьев годился ему в сыновья. Столкновение этих двух людей произошло 19-го октября 1891-го года, когда Владимир Соловьев прочел свою знаменитую лекцию "Об упадке средневекового миросозерцания". Под этим средневековым миросозерцанием он понимал веру без любви и говорил о том, что истинные христиане должны изгонять бесов, а ложные христиане средних веков стали умерщвлять бесноватых. С горечью Соловьев, верующий христианин, говорил о том, что современные ему деятели прогресса, деятели техники, науки делают дело духа Божьего. Неверующие осуществляют истинное христианство, уподобляясь тому герою евангелистской притчи, который сказал, что не пойду к Богу, не пойду к отцу, и все-таки пошел. А христиане говорят, что иду-иду, и остаются на месте. Дух Святой действует в современном мире, говорил Соловьев, через неверующих. Как он может действовать через неверующего священника? По этому поводу давний поклонник Владимира Соловьева Константин Леонтьев назвал его даже сатаной. Константин Петрович Победоносцев тоже неоднократно называл Соловьева сумасшедшим, позаботился о том, чтобы ему было запрещено впредь читать публичные лекции. И тогда 7-го ноября 1891-го года Соловьев пишет стихотворение "Кумир кубикат ницара", в котором описывает Победоносцева, как царя, который заставляет свой народ творить идола из Бога. Причем, в надписании стихотворения стоят три буквы "К.П.П." - Константин Петрович Победоносцев. "Он был велик, тяжел и страшен, с лица как бык, спиной дракон. Над грудой жертвенную брашен, кадильным дымом окружен". В реальной жизни Константин Петрович, конечно, был не крупным и не тяжелым человеком. В уста Победоносцева Соловьев вкладывает слова: "Теперь вам Бог дается новый, его святил мой царский меч, а для ослушников готовы кресты и пламенная печь". А о себе Владимир Сергеевич говорит скромно: "В сей день безумства и позора я крепко к Господу воззвал и громче мерзостного хора мой голос в небе прозвучал". Что стояло за столкновением Владимира Соловьева и Константина Победоносцева? В чем причины этого конфликта, который стал для русской духовной жизни и русской культуры знаковым? На этот вопрос сегодня попытаются ответить трое наших гостей - специалисты по философии Владимира Соловьева, которые готовят к изданию выходящие ныне тома полного собрания сочинений философа. Это - Алексей Козырев, Владимир Которылев, Борис Межуев. Итак, причины конфликта Соловьева и Победоносцева? Алексей Козырев: Для Победоносцева религия была моментом традиционной жизни общества, и он воспринимал ее как один из социальных устоев, со всем прагматизмом, который вытекал из этого. Его охранительная политика, охранительная позиция по отношению к религии здесь доминировала. Отсюда, наверное, то большое значение, которое он придавал, скажем, развитию церковно-приходских школ в России. Вот нам не нужно высокое богословие, нам не нужен слишком высокий полет в христианстве, нам нужны просто хорошие катехумены, люди, которые будут знать, как креститься, входя в церковь, мало-мальски понимать смысл причастия, церковных служб, но не придаваться излишнему богословию. Вообще сам Победоносцев был человеком, я думаю, лично очень благочестивым и его перевод Фомы Кемпийского "О подражании Христу", которые он перечитывал в минуты отдохновения, религиозные медитации, тоже о многом говорят. Но для Соловьева, по всей видимости, такого отношения, сугубо прагматического, пусть и в хорошем смысле прагматического, не только в смысле национальной идеологии, но и в смысле личной востребованности религии, места религии в духовной жизни личности, такого отношения к религии было недостаточно. Все-таки он был теургом и теософом. Это название - его собственное, элементы его собственной философской программы, которую он разрабатывает вначале. Религия должна преобразить не только человека внутренне, но она должна преобразить мир, социум. Если угодно, увлечение Соловьевым христианством пришло на смену его резкому увлечению социализмом в молодые годы. Христианство здесь должно свети небо на землю или утвердить новое небо и новую землю в социуме. Поэтому и отношение к религии здесь было несколько другое, профетическое и, может быть, даже дерзновенное, когда не человек для религии, а религия для человека. И поэтому мы можем пересоздавать церковную догматику, мы можем говорить о реформе исторического христианства, я имею в виду "мы", относя это к Соловьеву. Ведь известно, что Соловьев первых лет его творчества это реформатор почище Лютера. Он создает проект вселенского христианства, в который включает все живые ветви христианского дерева. Однако и не прочь включить, скажем, другие религиозные традиции человечества - герметизм, гностицизм, восточные религии, иудаизм и прочее. Яков Кротов: Замечу, что у Владимира Сергеевича Соловьева был племянник Сергей Михайлович Соловьев, полный тезка своего знаменитого деда-историка, автор биографии Владимира Соловьева. В истории русской литературы Сергей Соловьев-второй попал как друг Блока и его шафер на свадьбе. Блок был хорошо знаком с творчеством Владимира Соловьева, любил его и считал себя его последователем. И отсюда - в учебниках русской истории появилась формулировка царствования Александра Третьего и Николая Второго в 80-90-е годы 19-го века как эпохи, когда "Победоносцев над Россией простер совиные крыла". Таким образом, конфликт Соловьева и Победоносцева запечатлелся на всей русской истории. Что стояло за этим конфликтом? Борис Межуев: Прежде чем говорить о различии между тем и другим, между Соловьевым и Победоносцевым, следует понять, что их объединяло. Потому что, естественно, резкий контраст между двумя людьми предполагает, что кроме этого контраста существуют определенные точки соприкосновения, сближения между ними. Мы ведь не сопоставляем, скажем, Победоносцева и Чехова, для нас это совершенно разные фигуры, абсолютно не имеющие между собой ничего общего. И тот и другой мыслитель представляли две разные версии консервативного сознания конца 19-го века. Неслучайно, что Сергей Михайлович Соловьев не только в своей знаменитой книжке о дяде и его философской эволюции, но и в своих предисловиях к стихотворениям Соловьева, часто обращает внимание на какие-то точки сближения между ним и Победоносцевым, иногда, видимо, не совсем справедливо. Например, утверждая, что Победоносцев одобрил полностью "Повесть об Антихристе" и "Три разговора". Утверждая, что и Соловьев, и Победоносцев абсолютно сходились в отрицании какого-то духовного значения за русским обществом, признавая, что русское общество бессильно и неспособно к творческому движению и так далее. В его книге и предисловии существует ряд каких-то упоминаний о том, что Соловьев и Победоносцев, в конце жизни Соловьева, перестали быть полярно противоположными людьми. Мне кажется, проблема заключается в том, что Соловьев был человеком, который, как и Победоносцев чувствовал хрупкость, ранимость и непрочность той христианской цивилизации, в которой он жил. Всей христианской цивилизации, не только русской. И так же, как Победоносцев, считал необходимым защитить эту цивилизацию, защитить от тех разрушительных вызовов времени, которые он тогда наблюдал. Здесь они были абсолютно одинаковы. Это были два человека, которые ощущали, что под ними горит почва, что почва сейчас извергнет какую-то страшную и разрушительную революционную лаву. И эта лава поглотит тот мир, в котором они жили и в котором они хотели жить дальше. И вот здесь имеется, мне кажется, точка их абсолютного схождения, особенно, если брать последние годы жизни Соловьева. В последние десятилетия свой жизни, он цитировал Козьму Пруткова: "что-то готовится, кто-то идет". Ощущение грядущей катастрофы, катастрофизм сознания был общим и для Соловьева, и для Победоносцева. Яков Кротов: Что стояло за конфликтом Соловьева и Победоносцева? Владимир Которылев: Победоносцев, несомненно, не по долгу службы или не только по долгу службы (здесь долг службы совпадал с долгом интеллектуальным), за развитием соловьевской мысли следил. Неслучайно отчеты слушателей "Чтений о богочеловечестве" поступали к Победоносцеву. И он вполне мог понимать - то, что говорит Соловьев, для официального исповедования православной веры - вещи неприемлемые. С чем Соловьев тут же столкнулся в реакции Иванцова-Платонова, Аксакова и других. Вероятно, неприемлемы высказывания Соловьева и для самого Победоносцева как православного человека и православного мыслителя. А поскольку Соловьев в эти свои высказывания, в экспозицию своей теории вкладывал жар проповедника, Победоносцев, естественно, должен был его квалифицировать тяжелым образом - сумасшедший. Потому, что говорит это человек из круга истинных, он не со стороны. Террорист, социалист, бомбист - там понятно. Соловьев - один из "наших". Человек, с головой и сердцем которого связывались большие надежды в кругу славянофилов, у Достоевского, у самого Победоносцева.... И вдруг, человек начинает нести ересь, в этом случае - "сумасшедший" - выражение вполне адекватное и в прямом, и в фигуральном значении. Яков Кротов: Но между ними, несомненно, были и различия. В чем эти различия особенно ярко проявились? Борис Межуев: Первое из этих различий связано с тем, что для Соловьева, в отличие от Победоносцева, была характерна идея, будто отдельно отстоящая от Европы Россия, сама по себе, этот кризис, эту грядущую катастрофу предотвратить неспособна. Но, по крайней мере, до последних дней, месяцев своей жизни, о которых мы имеем смутные свидетельства, Соловьев продолжал так думать. Соловьев считал, что Россия может избегнуть грядущей катастрофы христианской цивилизации только в союзе со всем христианским человечеством. В этом смысле, Соловьев является наиболее известным и замечательным представителем христианского универсализма. Для Соловьева соединение с Европой, по крайней мере, с определенными позитивными силами Европы (прежде всего он имел в виду католицизм), представляло собой форму предотвращения грядущего кризиса. Соловьев меньше всего верил в собственные самостоятельные силы русской цивилизации. Второе различие, может быть даже более фундаментальное, чем первое, касается отношения к разуму. Победоносцев, в какой-то степени под влиянием общего психологизма 19-го века, под влиянием разочарования в идеалах просвещения, исходил из идеи, что разум не то, что не способен привести людей к вере, не то, что он блуднится к дьяволу, не то, что философствующий разум это какая-то злая сторона, он никогда так не думал, но просто он бесполезен в вопросах веры. Он полагал, что вера мотивируется внутренним чувством человека. Неверие и вера - это психологические установки человека, а не установки его разумного сознания. Не стоит подтачивать простую веру простого человека, не стоит подтачивать это общее морально-нравственное сознание простых людей ненужными дискуссиями и сомнениями. Они, в конечном счете, расшатают веру и приведут ее к неверию. Соловьев всегда был категорическим противником этой точки зрения. Это была его принципиальная установка. Он всегда считал, что вера требует защиты разума. Соловьев считал, что вера и традиция, даже более того, христианская традиция должна быть оправдана разумом, должна быть философски осмыслена. И, в этом смысле, "веру угольщика", на которую уповал Победоносцев, всегда считал не прочным и, в какой-то степени, зыбким основанием той цивилизации, которую он хотел защитить вместе с Победоносцевым. И вот здесь произошел их существенный раскол. Естественно, для Соловьева, который выступал защитником разума, была необходима свобода дискуссий, была необходима свобода выражения своего мнения. И когда он сталкивался с существованием цензурных ограничений, сталкивался с тем, что он не может полностью высказывать свою точку зрения, - это послужило его перемещению в конце 80-х годов в стан либералов, и сделало выразителем идей христианского либерализма. Яков Кротов: Конфликт Победоносцева и Соловьева начался еще в 1881-м году, когда Соловьев читал публичные лекции о Богочеловечестве. Сейчас один из публикаторов Владимира Соловьева Александр Носов обнаружил, что Победоносцев дает очень благоприятные первые отзывы о лекциях Соловьева. А в конце, буквально, употребляет матерное слово, чтобы охарактеризовать его идеи. В этих лекциях было два острых момента. Один - отменить смертную казнь, звучавший тем более несвоевременно, что первого марта 1881-го года царь Александр Второй, освободитель российских крестьян, был убит, убит террористом. И тогда Соловьев призывает помиловать убийцу, а Победоносцев пишет новому императору письмо с заклинанием не делать этого. Но в лекциях Соловьева был и другой острый момент - Соловьев отвергал учение о вечности адских мук и пытался встроить в православную догматику учение об апокатостасисе, о том, что все грешники, и даже падшие ангелы, и даже сатана будут прощены и вернутся к святости, вернутся к Богу. Что больше шокировало в данном случае Победоносцева? Алексей Козырев: Для Соловьева, я думаю, эти два положения были определенным образом последовательны связаны. Идея христианской любви, христианской жалости и сострадания к преступнику требует помиловать даже самого закоренелого негодяя и убийцу. Но уж если мы жалеем живых, то почему не обратиться нам с этой вселенской жалостью к мертвым и страждущим в Аду. Победоносцева больше шокировало учение об апокатостасисе. Потому, что проповедь Соловьева против смертной казни, которая, как мы знаем теперь после публикации третьего тома, предшествовала 81-му году. Да и еще "В критику отвлеченных начал" он пытался включить главу, посвященную критике теории возмездия и смертной казни и потом, по цензурным, видимо, соображениям, изъял ее оттуда. Это было проявлением некоего общего либерального настроения в обществе, которое в принципе неопасно, если держать его в определенной узде и не давать ему выплескиваться. А вот с вечными муками - тут уже ничего не поделаешь, потому что нет инстанции, к которой можно было бы апеллировать. По поводу смертной казни здесь есть Госсовет, здесь есть, наконец, Государь Император. А там... Не к Господу же Богу обращаться за опровержением! Яков Кротов: Как спор Соловьева и Победоносцева отразился на русской истории, на русской культуре? Недавно в Москве, в Государственном литературном музее, который находится, кстати, в палатах Высокопетровского монастыря (где сейчас открыта экспозиция "Православие и русская литература, " в ней присутствует бюст Владимира Соловьева), прошла презентация третьего тома полного академического собрания Владимира Соловьева. В этом томе напечатаны его знаменитые "Чтения о богочеловечестве", из которых цензурой было изъято упоминание о нежелательности смертной казни. В нашей сегодняшней передаче участвуют историки философии, которые принимают участие в создании этого замечательного труда. Владимир Соловьев видел в Константине Победоносцеве причину всех своих несчастий, хотя реально Победоносцев не сильно преследовал Соловьева. Но тот, чувствуя себя пророком, испытывал, видимо, необходимость быть именно гонимым пророком. Пророку истинному подобает быть гонимым. Вместе с тем, Соловьев был достаточно умный и вменяемый человек, и относился к себе как к пророку с изрядной долей иронии. Сохранилось его стихотворение, напечатанное еще при жизни - "Пророк будущего", где в подражание Пушкину и Лермонтову, Соловьев описывает себя так: "Угнетаемый насилием черни дикой и тупой, он питался сухожилием и яичной скорлупой. Из кулей рогожных мантию он себе соорудил и всецело в некромантию ум и сердце погрузил. Со стихиями надзвездными он в сношения вступал, проводил он дни над безднами и в болотах ночевал. А когда порой в селенье он задумчиво входил, всех собак в недоуменье образ дивный приводил. Но органами правительства был без вида обретен, тотчас он на место жительства по этапу водворен". Заметим, что вид - это то, что сейчас называется регистрация, прописка, паспорт. Реально Соловьев, конечно, никогда не подвергался аресту. Почему же тогда так столкнулись эти две личности - Владимир Соловьев и Константин Победоносцев, всесильный, как тогда полагали, обер-прокурор Святейшего правительствующего Синода? Владимир Которылев: История Чтений теперь достаточно изложена, начальные чтения должны были восприниматься крайне одобрительно.... Власть осознавалась, по крайней мере, в том кругу, который должен был приветствовать чтения, как власть сакрализованная, как власть христианская, как единственно разумное устроение мира. По мере продвижения к концу, что показывает цензурная история Чтений, Соловьев все больше и больше реализовывал свою главную интуицию - софианскую, пророческую, в которой всё подлежит перемене, потому что должна наступить новая Церковь. Достаточно случайным оказывается то, что Соловьев объявляет глупостью представлений об Аде и вечном наказании. Гораздо важнее, что выстраивается и предлагается к немедленному осуществлению та самая перспектива, которая была сформулирована в Софии во Французском трактате, который остался неопубликованным, потому, что Соловьев понимал, - этого нельзя публиковать по всем соображениям; полное переустройство, почти мгновенное, только потому, что слово будет произнесено. Такая магия произнесенного имени, произнесенного текста - пророк открывает рот и мир меняется. Если вы вспомните его схемы в ранней Софии.... Организация общества - один патриарх, семь митрополитов, под каждым из митрополитов семь епископов и так дальше... Вот такое деление семерками. Это, скорее, общечеловеческие дистинкции. Не стоит даже вспоминать противостояние Иосифа Волоцского и Нила Сорского, равно признанных святыми. Из западного опыта можно вспомнить, с какими трудами проходило осознание правоты и святости франсисканства и так далее. Но вопрос, во многом, стоял о типах религиозности, о типах личности. Тем более что о Победоносцеве мы можем и обязаны говорить только как о человеке, практически вмонтированном в государственную деятельность. Долгие десятилетия он на должности, многие говорили, что он управляет государством.... Это несомненное преувеличение, но он был на одной из трех-четырех рулевых точек огромного государства. Яков Кротов: В одном из своих писем императору Александру Второму Победоносцев, поливая грязью саму идею конституции, писал о том, что эту идею подкидывают лжелибералы. Победоносцев считал себя либералом и, строго говоря, он был "шестидесятник", то есть человек 60-х годов 19-го века. Либерал, который пошел на службу в правительство. И сторонников конституционной монархии он считал ложными либералами. Поразительная вещь, но Владимир Соловьев считал себя консерватором и, напротив, видел в Победоносцеве и в его сторонниках лжеконсерваторов. Какая-то странная, удивительная путаница. В чем здесь дело? Что было чуждо в либерализме Владимиру Соловьеву, который, по сей день, часто воспринимается и либералами, и противниками свободолюбия в качестве одного из ведущих российских христианских либералов? Борис Межуев: Соловьев - очень такое любопытное соединение двух черт русского философского сознания конца 19-го века. Синтез этих черт, консерватизма и утопизма, мы находим и в других крупнейших русских мыслителях того времени. Вот такое странное соединение до конца жизни. Соединение веры в какую-то возможность построения Царства Божьего на земле с сознанием того, что нужно охранять и предохранять то, что есть. Как ни странно, почти у всех русских мыслителей того времени, у Достоевского, у Константина Леонтьева, даже у Льва Толстого и у Федорова мы найдем странное парадоксальное сочетание этих двух, вроде бы, противоположных установок на создание чего-то нового и на сохранение уже существующего старого. В этом смысле, его либерализм, на мой взгляд, выпадает из этого. Соловьев не мог быть либералом по основным мотивациям его философского сознания. Но, столкнувшись с тем, что он не мог полностью высказать свою точку зрения, столкнувшись с тем, что ему приходилось изворачиваться перед прессой, чтобы доказывать какие-то истины, которые он считал абсолютными, - это, естественно, привело его в стан либерально мыслящих людей. Хотя его отец либерал, он вырос в кругу либералов, но философские установки, мне кажется, были иными. Яков Кротов: В каком смысле столкновение Соловьева и Победоносцева было столкновением либерализма и консерватизма? Каково было реальное наполнение этих понятий в их эпоху, и в нашу? Алексей Козырев: Я думаю, что всякая большая личность в культуре неизбежно призвана к некой реакции на события, происходящие в официальной истории, в официальной политике. Реакция может простираться от активного деятельного неприятия до попытки задать вопрос: "а почему?" Вот, собственно, Соловьев, в подлинном смысле, был таким вольным реакционером. У Леонтьева есть хорошие слова, где он объясняет свою консервативную позицию тем, что в эпоху всеобщего разложения и подвижности общества каждый порядочный человек должен быть консерватором. Но в эпоху стагнации и политического консерватизма человек должен быть либералом, он должен отстаивать свободу. В этом смысле Соловьев, я думаю, он бы мог найти себе работу, мог бы стать профессором, чиновником и так далее, но он не хотел этого, потому что ему была дорога его внутренняя личностная свобода, и в этом смысле его либерализм есть ни что иное, как просто реакция на глупость. Яков Кротов: Слабости соловьевской позиции бросаются в глаза. И тогда встает вопрос: а была ли какая-то слабость в позиции Победоносцева, в позиции консервативной и в то же время как бы истинно либеральной? Борис Межуев: Слабость победоносцевского консерватизма в неверии в творческие силы кого бы то ни было, в том числе и церкви, в том числе и того, что можно назвать народом. Известна фраза Победоносцева, что Россия - это ледяная пустыня, по которой гуляет лихой человек. Отрицательные последствия такой, почти государственной точки зрения, в общем, достаточно очевидны. Потому что духовное развитие все-таки предполагает, в том числе, и преодоление соблазнов, преодоление внутренних искушений. И очевидно, что точка зрения, которая выражалась Победоносцевым, его сопротивление церковным реформам, его нежелание потакать свободомыслию, в какой-то степени привела к тому, о чем писал Флоровский, - к беззащитности духовной, беззащитности церкви перед лицом, с одной стороны, атеистических учений, а, с другой стороны, - специфического обновленчества. Проблема заключается в том, что даже в наше время, во время, когда свобода вероисповеданий и дискуссий подтверждена государством, победоносцевская точка зрения на то, что свобода опасна; при всей своей явной неприятности и губительности требует более серьезного духовного опровержения, чем то, которое делается, как правило, нашими либеральными публицистами. Это действительно вопрос! Для меня это вопрос совершенно неясны. Как он будет разрешен в дальнейшем, в том числе не только в России, но и на Западе? Яков Кротов: Константин Леонтьев, современник, сперва горячий почитатель, потом горячий хулитель Соловьева в своем "Варшавском дневнике" (серии статей знаменитых), писал о том, что Россия нуждается в "подморозке". Не очень лестный для России образ. Потому что известно, что нужно подморозить, чтобы это очистить. Так или иначе, часто эти слова ассоциируют и с Победоносцевым, человеком, который пытался подморозить Россию. Какой вклад внес Победоносцев, человек власти, в историю России, в ее духовное развитие? И сопоставим ли этот вклад с вкладом Владимира Соловьева? Владимир Которылев: Вопрос о "подморозке" - это было отношение к интеллигенции, к тому, что происходит в столицах. А с другой стороны, Победоносцев вполне мог создавать фундамент для чего-то другого. Самое лучшее, что сейчас выходит, это документы разного рода о мучениках, о новомучениках. Почти все они вышли из приходских училищ, из священнических семей победоносцевского времени. Закваску и закалку они получали там. Вы скажете: там стояла вековая традиция, когда священство это каста и так далее. Да, конечно, но эта традиция реализовалась, по сути дела, в победоносцевских условиях. Это люди, которые проходили школу в 80-90-е годы, это поколение победоносцевское. Тогда встает вопрос, так ли нам нужно увидеть Победоносцева на какой-нибудь возрожденческого типа картине - на коленях перед распятием или с благостной улыбкой...? Вариантов не так много.... Соловьев же религиозный тип и об этом написано много, но не все учтено. Но вот его двоящаяся фигура, это необязательно... Я, ни в коей мере, не имею права его припечатать, но это сознание гораздо более сложное, гораздо более сомнительное, гораздо более искусительное. Если большинство новомучеников прошло через победоносцевский фильтр, то большинство обновленцев прошло через фильтр и среду соловьевскую. Яков Кротов: Каков вклад Владимира Соловьева и вклад Константина Победоносцева в духовную историю России? Алексей Козырев: Если и можно оценивать положительно деятельность Победоносцева в вопросе церковной политики, то с известными оговорками. Потому что мы знаем - конец победоносцевской эпохи и следующее кратковременное царствование обер-прокуроров, как-то Саблер, Лукьянов и прочие, - все это было связано с упадком духовной жизни в русских монастырях, в русской церкви как таковой, с упадком богословского образования. Когда Флоренский говорил, что в духовной академии Сергиево-Посадской одни профессора, совсем нет верующих людей. Традиционализм, лишенный дерзновения духа, не может привести ни к чему иному, как к стагнации. Я не большой поклонник нового религиозного сознания, которое было порождено Соловьевым, и, по крайней мере, апеллировано к Соловьеву в своих чаяниях. Но нельзя не признать тот факт, что новое религиозное сознание вызывало какие-то глубинные попытки осознать свою собственную идентичность, свое собственное место в социуме, в истории. Да и потом из нового религиозного сознания выходили великие церковные подвижники и проповедники. Пример Валентина Свинцицкого, отца Валентина Свинцицкого, автора "Диалогов", который начинал очень далеко от церковных стен, но после революции стал одним из выдающихся священников. Я бы вспомнил и о булгаковской ветви в богословии. Как бы не обсуждалось сейчас богословие отца Сергия, его софиология, но, тем не менее, по своему масштабу он гораздо крупнее, чем все те, кто его критиковал. С Булгаковым связана парижская школа в богословии, которая взрастила и протоиереев Александра Шнемана, Иоанна Меендорфа, и в которой присутствовали такие крупные величины как отец Георгий Флоровский, как отец Киприан Керн, как Карташов, как владыка Косиан Безобразов. Ну конечно нельзя напрямую все это связывать с Владимиром Соловьевым. Но, тем не менее, парижская школа воспринимала себя, как крыло церковное, которое наследует соловьевскую идею о догматическом развитии церкви, которая наследует "живое придание". "Живое придание" - так назывался один из сборников, который выпускался на Сергиевском подворье в 30-е годы. И, кстати сказать, отец Сергий Булгаков до конца дней своих, оправдываясь перед епископами, которые его осуждали, отсылал к Владимиру Соловьеву, к его "Чтениям о Богочеловечестве". Конечно, можно по-разному относиться к этому направлению в русском богословии, но мне не кажется, что мы многое бы приобрели, если бы в нем не было таких фигур, как отец Сергий Булгаков, я думаю, что мы многое бы потеряли. И здесь, безусловно, заслуга Соловьева и соловьевской линии в русской философии мне кажется бесспорной. Яков Кротов: Место Владимира Соловьева и Константина Победоносцева в российской истории, их влияние на историю русской церкви, в частности? Борис Межуев: Несомненно, что если Церковь выстояла в эти большевистские годы, то она выстояла, в том числе, и усилиями Победоносцева, Рачинского, и тех людей, которые основывали эти церковно-приходские школы и занимались образованием. Тут у меня нет сомнений. Что же касается сегодняшнего дня... Понимаете, сегодня мы сталкиваемся со многими проблемами, которые были в эпоху, когда жил Соловьев. На мой взгляд, эти проблемы (спор между Соловьевым и Победоносцевым как бы никуда не ушел), никуда не уйдут, даже если Россия войдет в сообщество европейских государств. Та же, скажем, проблема границ веротерпимости. На самом деле, на мой взгляд, проблема очень острая. Веротерпимость - это рискованный проект с неопределенным финалом, чем он кончится - не ясно. Это некий эксперимент, который был начат и который не ясно, чем может завершиться. Как далеко могут быть расширены примеры веротерпимости, могут ли они быть распространены на представителей каких-то особых нетрадиционных верований, можно ли этим нетрадиционным верованиям дать полную свободу распространения и пропаганды их убеждений? Все эти проблемы, которые столкнулись в то время, притом, эти верования могут быть тоже рационально и квази-рационально быть доказаны, обоснованы и так далее. Те же проблемы мы видим и сейчас. Если мы отойдем от какой-то предвзятой односторонней точки зрения, мы увидим, что есть справедливость как в чисто консервативном сознании, выразителем которого для нас является Победоносцев, так и в идее необходимости свободы дискуссий, свободы убеждений, свободы вероисповеданий и так далее. То есть, на мой взгляд, естественно, каждый из этих людей имеет своих сторонников по той простой причине, что их каждая из точек зрения, может быть, имеет подтверждение, обоснование в нашей сегодняшней реальности. Яков Кротов: Проблема открытого финала, проблема того, что мы не знаем, чем кончится наш опыт вхождения в христианскую свободу - это проблема Соловьева, но это и проблема самого Благовестия Христа. Апокалипсис написан так, что непонятно по сей день, каким будет конец мировой истории. Вот эта открытость человеческой свободы была явлена Соловьевым. Точно также и Победоносцев открыл другую, тоже необходимую, но все-таки вторую по значению истину религиозной жизни. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
