Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
18.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[09-03-03]
Лицом к лицуМихаил ШемякинВиктор Резунков: Говорит Радио Свобода. Вы слушаете еженедельную воскресную передачу "Лицом к лицу. Лидер отвечает журналистам". Откровения всемирно известного художника всегда неожиданны. Михаил Шемякин - о себе. Михаил Шемякин: Я, например, себя успешным художником не считаю. Всемирно известным тоже не считаю. Потому что художник это же не поп-звезда. Виктор Резунков: Михаил Шемякин о современном российском изобразительном искусстве. Михаил Шемякин: Что касается изобразительного искусства или скульптуры, там, живописи, то положение довольно плачевное. Что касается музыки, то здесь, по-моему, все в порядке. Виктор Резунков: Михаил Шемякин о политике и политиках. Михаил Шемякин: Я ни к какому политическому лагерю или попытке создать какую-нибудь свою гоп-компанию политическую не стремился. И такая шальная мысль в голову мою полубезумную не залезет. А политиканы вызывают у меня отвращение во всем мире. Виктор Резунков: Михаил Шемякин отвечает на вопросы петербургских корреспондентов агентства "Франс-Пресс" Марины Кореневой и газеты "КоммерсантЪ" Михаила Трофименкова. Ведет передачу Виктор Резунков. Здравствуйте, Михаил Михайлович. Михаил Шемякин: Здравствуйте. Виктор Резунков: Михаил Михайлович, у меня к вам сразу вопрос. Несколько дней назад вдова Анатолия Собчака Людмила Нарусова заявила, что необходимо в ближайшее время реализовать мечту первого мэра Петербурга и перезахоронить Владимира Ленина либо в Петропавловском соборе рядом с усыпальницей семьи Романовых, либо на Староволковском кладбище рядом с могилой его матери. По ее словам, это было бы актом национального примирения, подводящим черту под кровавой чередой революций и убийств 20 века. Как вы относитесь к этой идее? Михаил Шемякин: Думаю, что Анатолию, которого я знал хорошо, с которым мы дружили, навряд ли пришла бы такая шальная мысль, захоронить господина Ульянова вместе с прахом государей. А то, что, возможно, он выдвигал вот такую идею, это, по-моему, несколько раз, и не он первый, захоронить останки великого вождя рядом с его матерью. Это, по-моему, вполне нормальное предложение было. Но мне, конечно, странно наблюдать по-прежнему вот этот мавзолей, куда люди ходят и смотрят на то, что осталось от великого вождя. И, конечно, мне кажется, что по христианским понятиям и даже по общечеловеческим, или по времени (все-таки в 21 веке уже) - немного странновато вот это идолопоклонство какое-то. Хотя я думаю, что со временем это произойдет. Просто, мне кажется, президент остатки старых большевиков, которые уже на сегодняшний день реликвия, уже не хочет обижать. И я его понимаю. Виктор Резунков: Спасибо. Михаил Михайлович Шемякин родился в Москве в 1943 году в семье актрисы и военного. В 1957 году он поступает в Ленинградскую среднюю художественную школу имени Репина. Первая выставка художника была в 1962 году в журнале "Звезда". В 1971 году после принудительного лечения в психиатрической больнице был вынужден эмигрировать в Париж, где прожил 10 лет и приобрел известность. В 1974 году в Париже был показан его акварельный цикл "Петербургский карнавал", принесший художнику мировую славу. В 1981 году Михаил Шемякин уезжает в США, в Нью-Йорк, где ему присваивают звание члена Нью-йоркской Академии наук и академика искусств Европы. В 1989 году, после 18 лет его отсутствия на родине, в Москве и в Ленинграде проходят его персональные выставки. В 1993 году указом президента России Бориса Ельцина Михаил Шемякин награжден Государственной премией. Его работы находятся в коллекциях крупнейших мировых музеев. Есть дополнения какие-нибудь, Михаил Михайлович? Михаил Шемякин: Нет. Прежде всего, "эмигрировать" - это нужно исключить. Я был просто изгнан, выслан, потому что в то время эмигрировали очень мало людей, и то в основном это, так сказать, люди, принадлежавшие к Святой земле Израиля, а я к этому, увы, отношения не имею. Виктор Резунков: Слово петербургскому корреспонденту агентства "Франс-Пресс" Марине Кореневой. Марина Коренева: Михаил, как вы считаете, можно ли применять к художнику термин "успешный"? Что это для вас значит, и считаете ли вы себя успешным художником? Михаил Шемякин: Когда вот идет разговор об успешности, об известности, о всемирной известности, мне кажется, вот эта мерка к художникам, она ошибочна. Я, например, себя успешным художником не считаю. Всемирно известным тоже не считаю. Потому что художник - это же не поп-звезда. Марина Коренева: А хорошим художником? Михаил Шемякин: Вы знаете, может быть, благодаря именно тому, что я себя тоже и хорошим художником не считаю, это позволяет мне где-то иногда двигаться вперед, находить все время новое. Мне кажется, что если хорошее у меня что-то и получится, серьезное, это будет всегда впереди. Поэтому я все время экспериментирую, все время что-то нахожу, но у меня нет, вот как бывает у других художников: "Вот это мой любимый период", "Вот это мои любимые картины"... У меня в доме моих картин не висит. У меня висит Олег Целков, Вайсберг, тот же Илья Кабаков. Я люблю больше работы других художников. Конечно, висят у меня и работы старых мастеров - и американцев, и в парке скульптур стоит Баскин, американский скульптор, и Никушин. Поэтому я вот это чувство недовольства в себе очень ценю. Потому что я сталкивался со многими художниками, которые останавливались на определенном периоде, уже как бы становились то, что говорил мой друг ныне покойный Баскин, замечательный скульптор, "становятся самоедами". Виктор Резунков: Спасибо. Вопрос корреспондента газеты "КоммерсантЪ" Михаила Трофименкова. Михаил Трофименков: Михаил Михайлович, несколько месяцев назад в кругах петербургского чиновничества прошел такой легкий шум (но, как всегда, легкий шум, очевидно, предвещал большую кампанию), связанный с мыслью о том, что необходимо убрать вашего Петра I из Петропавловской крепости. И обосновывалась эта принудительная эвакуация такой государственнической демагогией: дескать, такой страшный Петр не нужен в наши дни укрепления властной вертикали. Знаете ли вы об этой выдохшейся кампании, и как вы к ней относитесь? Михаил Шемякин: Эта кампания не первая уже. В свое время были митинги. Я помню, мне прислали из России газету, по-моему, "Смена", где довольно пожилые люди, женщины, старушки стояли с громадным плакатом, на котором почему-то было не написано, что это плохая скульптура, а почему-то крупными буквами, судя по всему, красными, было написано "Шемякин - позор России". А интриги против бедного Петруши ведутся уже давным-давно. И в этом принимает участие главный художник города господин Уралов, который недавно выступил в вашей газете и сказал, что Петр сидит не на том месте, сфинксы по пропорциям не подходят к Неве, к данному ансамблю. Единственный памятник, который он считает достойным стоять в Петербурге, это памятник архитекторам. Ну, это уже была явная издевка, потому что он знает, что памятника архитекторам-первостроителям не существует, от него остались, как говорят в России, рожки да ножки. Я отношусь к этому спокойно. Меня это на сегодняшний день уже не озадачивает. После того как изуродовали памятник жертвам политических репрессий месяца 2 - 3 назад, разбили кувалдами крест с надписью, где было обозначено, кому же посвящены вот эти жутковатые сфинксы, меня ничего не удивляет. Но мне кажется, что многим памятник, вроде, нравится, он протерт, как говорят уже, до дыр, стал каким-то мистическим существом. А то, что всегда будут какие-то нападки, ну, это вполне нормально. Виктор Резунков: А что бы вы вообще могли сказать о сегодняшней творческой атмосфере в России? Вот существует такое мнение: с одной стороны, существует сейчас угроза свободы творчества художников в стране, а с другой стороны, говорят, что свобода творчества приобрела форму разнузданной вседозволенности. И стала ли эта вседозволенность, по вашему мнению, в России угрозой общим человеческим ценностям? Михаил Шемякин: Вы знаете, в России любят всегда подымать панику, по любому поводу бить в колокола, с чем-то не соглашаться, бить себя в грудь... Такое уж свойство российского характера. В Америке и в той же Германии творятся вещи покруче, в плане разложения общества, но как-то немцы, американцы, французы к этому относятся спокойно. Хочешь - ты разлагаешься, хочешь - сохраняешься, консервируешься. Что касается положения в современном искусстве, то ведь оно делится на определенные зоны: музыкальная, художественно-изобразительная, поэтическая, попсовая на сегодняшний день появились. Мне кажется, что много чего у вас происходит. Люди кричат, горланят... Я отвечаю как бы за свою область. Что касается изобразительного искусства или скульптуры, там, живописи, то положение довольно плачевное. Вот когда мы встречались несколько раз с президентом России, как раз он говорил о том, что пора бы выводить российское искусство (ну, я имею в виду, зная, что он беседует со мной как с художником-графиком и скульптором, прежде всего изобразительное), выводить его на международную арену. На что я ему довольно резонно возразил, что пока выводить нечего, нужно сначала что-то заиметь, а потом уже выводить или вводить. Что касается музыки, то здесь, по-моему, все в порядке. Губайдулину знают все, Шнитке исполняется во всем мире, это один из признанных крупнейших композиторов. Слонимский исполняется на Западе, Кищенко, Денисов, Банщиков. Гергиев срывает аплодисменты, пользуется большим успехом и российский балет. Что касается изобразительного искусства, здесь большие проблемы, потому что все-таки 70 лет отрыва от международной арены и полное отсутствие информации, что же происходило за все эти годы, это наложило, конечно, серьезный отпечаток на творчество и сознание, вернее, художников. Не хватает нужной информации, она обрывочная. Люди совершают какие-то кавалерийское набеги в Америку или в Западную Европу, вынюхивают, что модно, пытаются догнать, как всегда это принято, и перегнать Америку. А положение и в Америке на сегодняшний день сложное, потому что искусство на сегодняшний день - это большой бизнес, это не миллионный, а, можно говорить, прямо - миллиардный. Поэтому там набраны свои ребята, свои бригады, и никому, так сказать, не интересно, чтобы появлялись какие-то новые Раушенберги или новые Энди Уорхоллы. Поэтому ребятам сложно. Но я изо всех сил как-то вот пытаюсь помочь. Если меня поддержит Кремль, то, может быть, удастся организовать филиалы института. Первый я вот уже пытаюсь организовать в том помещении, которое мне временно подарил Путин. И вся моя уникальная библиотека, все мои исследования, которыми я занимаюсь 40 лет, они, конечно, могут где-то помочь, экстерном как бы, благодаря современной технологии, воспитать какую-то группу определенных интересных графиков, скульпторов, живописцев, потому что потенция у ребят громадная. Народ талантливый, особенно в глубинке, но средств и информации катастрофически не хватает. Марина Коренева: Михаил, у вас есть политические убеждения? Если есть, то в чем они состоят? Михаил Шемякин: Вы знаете, я с юных лет был объявлен диссидентом. Диссиденты в то время как бы относились, ну, скажем, к какому-то политическому движению. Вот когда меня обычно на Западе корреспонденты спрашивали "Вот вы - диссидент..." и прочее, и всегда отбрыкивался, как только мог, потому что никаким диссидентом я не был. В то время было такое понятие, преступная группа, безусловно, "инакомыслящие". Вот мыслить по-иному - я себе позволял такую роскошь. Политикой я не занимался. Мой друг, с которым я дружил еще в России, Володя Буковский, которого, увы, не пускают в Россию уже несколько лет, ему закрыли въезд в Россию, наверное, мало кто из слушателей знает это, человек, который полжизни провел за свободу в тюрьмах, вот он был настоящий диссидент, борец. А мы, молодые ребята, мазали свои селедки серой краской, имели наглость попытаться увидеть мир своими глазами, но в то время это считалось преступлением. А что касается большой политики, то кроме тошнотворности она у меня ничего не вызывает. Я ни к какому политическому лагерю или попытке создать какую-нибудь свою гоп-компанию политическую, как создал Лимонов, не стремился. И такая шальная мысль в голову мою полубезумную не залезет. А политиканы вообще вызывают у меня такое же отвращение во всем мире. Михаил Трофименков: Михаил, скажите, когда вы говорите о бандах или о мафиях, которые распоряжаются современным искусством в мире, что вы имеете в виду? Михаил Шемякин: Я имею в виду, прежде всего, такие громадные коммерческие структуры, которые даже вот в Америке называются как бы официально мафией от искусства. То есть люди, которые создают цены на рынке искусства (цены... мы не говорим там о ценах пустяковых - 20 000 долларов, 30 000 долларов), которые создают вот эти многомиллионные цены на определенных мастеров, которые командуют течениями, которые создают... Это большая, так сказать, сильная группировка. Это "Сотби", "Кристи", это директора музеев, это журналисты, это крупнейшие галереи, которые как бы заправляют тонусом и основными как бы течениями, основными художниками, которых они могут сегодня выдвинуть, завтра отодвинуть на задний план. Вот их я имею в виду. Виктор Резунков: А вас не беспокоит деятельность организации "Идущие вместе" или вот активное вступление деятелей культуры в ряды партии "Единая Россия"? Вас не беспокоит то, что вот такие процессы происходят сейчас в стране? Михаил Шемякин: Простите мою неосведомленность и тупость, я в первый раз слышу вообще вот об этих партиях, так сказать, каких-то движениях, потому что я говорю, что я очень мало сую свой нос в политику или вообще в то, что происходит в этой области. Марина Коренева: Михаил, вы вскользь упомянули имя Лимонова. Как вы относитесь к процессу Лимонова и вообще к этой истории? Михаил Шемякин: Процесс, по-моему, еще не начинался. Пока идут подготовительные телодвижения. Думаю, что, безусловно, ребята влипли в очень неприятную историю. Лимонова считаю, ну, действительно странным, но очень талантливым писателем. Но, как я ему говорил, что "Лимонов, по-моему, ты можешь заиграться". Что и случилось. В свое время я встретился (после своего интервью, хорошего очень, замечательного телеведущего Гордона), когда я выходил после передачи, в коридоре меня поджидал один из соратников (как они себя называют, нацболы), вот какой-то нацбол из партии Лимонова, который сказал, что есть вот такая просьба: поговорить с кем-то из верховных правителей по поводу судьбы Эдуарда. Я дал слово, что я поговорю. При первой же возможности я поговорил с президентом России о Лимонове, сказал, что в принципе стыдно и неудобно держать писателя в тюрьме. И сказал, что если с ним просто серьезно поговорить, потому что Лимон где-то очень закомплексованный человек, ему хочется, чтобы к нему относились серьезно, принимали, уважали, так сказать, на всех уровнях, включая политический... И в принципе все как бы складывалось благоприятно, хотя, безусловно, меня спрашивали журналисты, о чем мы говорили, какая реакция президента, но меня попросили не выносить это в газеты и журналы. И, как вы знаете, 11 сентября уже было утром объявлено о том, что Лимонов должен, наконец, выйти на свободу. Но случилась вот эта страшная трагедия в Нью-Йорке, и, видно, враги Лимонова воспользовались этим мгновенно, и его выход был отложен, а сейчас это уже принимает такие угрожающие размеры. Я думаю, что, конечно, ему постараются пришить определенный срок, потому что тут и оружие, и, конечно, уже после терактов, которые случились и в Америке, и вот эта страшная трагедия, которая произошла в Москве... Конечно, когда разговор идет о ребятах, которые собирают оружие или взрывчатку и прочее, поддержки уже так называемого простого народа, который далеко не прост, уже трудно найти. Михаил Трофименков: Несколько дней тому назад в нашей газете "КоммерсантЪ" была приведена ваша реплика относительно перспектив установки памятника на могиле Анатолия Собчака. И вы сказали, если верить нашей газете, что он будет вскоре установлен, если никто не испугается. Что вы имели в виду? Кто и чего может испугаться? Михаил Шемякин: Нет, при всем уважении к журналистам, так сказать, я считаю, что не всегда в "КоммерсантЪ-Daily" правильно цитируется господин Шемякин. Поэтому фразы о том, что "никто не испугается" я никогда не мог говорить, потому что памятник моему другу, которого я бесконечно уважаю, делается в самых таких нормальных традициях, что и очень сложно для меня было сделать. Естественно, я показал вдове, которой очень понравилось, потому что он действительно живой, и фотографию для этого памятника выбирал президент России, который его гораздо дольше знал, чем я. Просто я пришел к нему с большим досье, которое дала мне Людмила, где были замечательные фотографии, и просто попросил его сказать, "что вы считаете, где, на какой фотографии более отражен его характер?" И по этим фотографиям вот делалась эта работа. Памятник готовится, вроде бы, открыться, по-моему, 27 мая. Сейчас идет работа над пьедесталом. И если мы уложимся в сроки, и все будет нормально, как говорят, не будет войны, тогда будем открывать этот памятник. Но испугать он никого не должен, мне кажется, никаких проблем нет. Хотя вчера приходили ко мне корреспонденты и сказали, что архитекторы и скульпторы российские слегка были возмущены, почему не производился конкурс. Поскольку этот памятник ставится на могилу Собчака, согласитесь со мной, что все-таки, прежде всего, он должен нравиться вдове. Это, с одной стороны, памятник большому человеку, замечательному мэру, борцу за демократию, а с другой стороны, это все-таки дело более сложное, потому что здесь памятник ставится покойному мужу Людмилы Нарусовой. Поэтому ни о каком конкурсе не могло идти и речи, тем более что я принципиально в конкурсах не принимаю участия. Вот мне было предложено принять участие в конкурсе на памятник Александру II, я очень вежливо послал ответ в Москву, что я не принимаю участия в конкурсах. Особенно в России. Виктор Резунков: Михаил, в Ленинграде за годы советской власти было установлено около 300 памятников Владимиру Ленину. И в свое время Анатолий Собчак предложил их перенести в ЦПКО и создать мемориальную зону. Вот как вы к этой идее относитесь? Михаил Шемякин: Вы знаете, уже подобные вещи сделаны в Москве мэром Москвы Лужковым. Потому что памятники больших лидеров, включая Дзержинского, Молотова, и все, что удалось найти не расколотым, хотя там и обломки выставлены, они выставлены перед Домом художника. Создан как бы специальный парк скульптуры тоталитарного режима. Я не знаю, сколько у вас осталось целых памятников Ленину. Мне кажется, то, что стоит, по-моему, у какого-то вокзала или на въезде в Петербург, это аникушинский, как его называли, "Танцующий Ленин", может стоять там, где стоит. Зачем тревожить? Все равно это история. Потом, самое главное, на сегодняшний день это ничего не решает. Снесли, унесли, вынесли... Марина Коренева: Михаил, в работе над балетом "Щелкунчик" вы выступили одновременно как автор костюмов, постановщик. Что было самым трудным? Михаил Шемякин: Все. Потому что я никогда до этого не ставил балеты, не занимался, вернее, балетом. Потому что хореографией занимался Кирилл Симонов. А окунуться вот в эту полубезумную атмосферу Мариинского театра, хотя и очень интересную, это было довольно сложно. Конечно, мне было предложено сделать этот балет, вывести его из состояния детского утренника. Задачи были поставлены Валерием Гергиевым очень сложные, но это как раз меня и заинтересовало. Мне был дан как бы карт-бланш на все. Это меня тоже устраивало. Но думали, что я справлюсь с этим за 2 месяца, а я растянул эту работу на 2 года. Шум был, скандалы были, но я сказал: "Если вы хотите серьезную вещь, она требует серьезного времени". Было все сложно. Конечно, нужно было сначала ознакомиться (это мой принцип работы), ознакомиться со всем, что было сделано до меня, просмотреть десятки балетов "Щелкунчик", начиная от болгарских и сербских вариантов, кончая японскими. Вычислить, что же там основное, что интересное, где были промахи и ошибки, а потом уже приступить к вот этой безумно сложной работе. Потому что особенно для петербуржцев это святая вещь. Все-таки все привыкли к вайноновскому варианту. Подходили ко мне люди, многие театралы, вот в Театральном музее, где я собирал материалы, и говорили: "Почему вы трогаете нашего "Щелкунчика"? Зачем новый "Щелкунчик"? У нас уже "Щелкунчик" есть". Но, не смотря ни на что, публике он понравился, детям... Хотя все думали почему-то, что я сделаю спектакль для взрослых. Но взрослые - те же самые большие дети, только испорченные. И сейчас вот продолжаем историю "Щелкунчика", будем делать показ перед зрителем, кто же такой "Щелкунчик", и как же он превратился из племянника Дроссельмейера в такого страшненького, хотя и обаятельного (я его сделал специально) уродца. Михаил Трофименков: Михаил, скажите, как вы относитесь к тому, что в последнее время во всем мире огромной популярностью пользуется садомазохистская эстетика? Михаил Шемякин: Сложно как-то ответить. Я не знаю, откуда у вас такие данные, потому что есть склонность, конечно, к патологии на сегодняшний день, и, возможно, и в каких-то галереях, не знаю, может быть, в кино проскальзывает. Но, по-моему, и садизм, и мазохизм со времен маркиза Сада пользуется популярностью у определенной группы людей. Но в Америке такого яростного течения, обозначенного, пока вот не прослеживал. Виктор Резунков: Михаил, скажите, а где сейчас наиболее активно творческая жизнь проходит? В Америке, в Европе или в России? Михаил Шемякин: Америка - это, как всегда, диктатор цен, мод, направлений и течений, потому что там самые большие деньги, а на сегодняшний день, как я уже говорил, искусством управляет большая коммерция. Но очень сильные, интересные движения в области изобразительного искусства происходят в Англии, которая долгое время, за исключением больших имен, как Фрэнсис Бекон, Элизабет Фринк, подремывала. Очень сильные художники на сегодняшний день, и очень серьезное к ним отношение в Испании, где король и королевская семья и министерство культуры очень здорово поддерживают изобразительное искусство, и в Латинской Америке, как это ни странно. Что касается России, я говорю, здесь бурление происходит, но просто-напросто ситуация, конечно, резко отличается от того, что происходит в Западной Европе. Вот Франция, например, спит глубоким сном. Германия довольно активна, но, как всегда, провинциальна. Что касается России, то здесь ситуация просто на сегодняшний день очень туманна. Виктор Резунков: Но вот некоторые эксперты вообще говорят о загнивающей Европе, вот в особенности в последнее время. И говорят, что ничего, кроме гастрономических изысков, из Европы уже вообще в последние годы не исходит. Михаил Шемякин: Знаете, о загнивающей Европе, о загнивающем Западе я слышал, когда я еще карапузом под стол топал. Что-то она гниет-гниет и все, так сказать, сгнить не может. Марина Коренева: Немножко в продолжение предыдущего вопроса. Вам не хотелось бы вернуться в Россию жить? Михаил Шемякин: Вот такой шальной мысли мне в голову не приходит. Так же как создать политическую партию. Марина Коренева: Почему? Михаил Шемякин: Очень просто. Потому что, во-первых, я долгие годы, учитывая то, что я вырос в Германии, где-то сорок с лишним лет я провел вне этой страны, и самое главное, что даже если бы я попытался вернуться сюда жить, вот этот страшный аппарат таможни, так сказать, чиновничий, который стал, по-моему, даже более омерзительным, чем он был в советское время... Это связано с такими проблемами - перевоз работ, устройство мастерской. То есть здесь любое телодвижение сопряжено или с риском для жизни, или с большими финансовыми или бюрократическими проблемами. Поэтому, конечно, разговор о том, чтобы я бы мог здесь творить, существовать, он просто невозможен. Даже когда мне нужно привезти сюда для моих знакомых или для музеев мои каталоги, я обязан платить стопроцентный налог, потому что вот этот налог на книги, на все. Это, конечно, то, чего нет в других странах. Это тормозит и познание, потому что очень сложно ввезти нужные книги. Слишком много проблем. Михаил Трофименков: Михаил, скажите, как человек кавказских кровей, что вы думаете о перспективах и о чеченской войне в целом? Михаил Шемякин: Это очень сложный вопрос, на который именно мне, наполовину кабардинцу и наполовину русскому, наиболее сложно ответить. Потому что, безусловно, мне очень тяжело знать и видеть на фотографиях, в хрониках телевизионных, что погибают российские ребята почти ежедневно и ежемесячно, калечатся. Мне было так же страшно смотреть и больно на фотографии вот этих убитых женщин молодых, которые были расстреляны во время штурма в Москве здания театра. То есть идет какая-то жестокая, немыслимая бойня, которую давно бы нужно уже было прекратить. Выход из этого должна, мне кажется, в первую очередь, найти сама Россия. Потому что, мне вот кажется, что рано или поздно Кавказ все равно уйдет от России, и у них есть свои права на выход из этого. И чем быстрее русские оттуда уйдут, мне кажется, тем лучше будет для всех. А когда Кавказ захочет снова, как говорится, или влиться в великую Россию или дружить с ней кавказской серьезной дружбой, всем будет лучше. Виктор Резунков: Михаил, в моем вопросе сразу, можно сказать, 3 вопроса. Во-первых, расскажите, пожалуйста, чем и как сейчас живет Культурный фонд имени Михаила Шемякина? Как продвигается ваш проект библиотеки "Универсальная антология "Форум"? И еще: нашли ли вы деньги для ремонта монастыря, который вам за символическую плату продали французские власти? Михаил Шемякин: Культурный фонд был создан. Денег, естественно, нет, потому что на культуру деньги выделяются очень туго. Виктор Резунков: Проект библиотеки "Универсальная антология "Форум"? Михаил Шемякин: Проект продолжает развиваться. Вот сейчас мы будем делать для этого года 6 программ очередных. Это "Метафизика в искусстве" и несколько иных тем, интересных, я думаю, одновременно и для профессионалов, и для простого, так называемого, неискушенного зрителя. Что касается Лоша, по-прежнему ищем деньги. Что-то ремонтируется, когда мне что-то удается добыть. Я думаю, что этот проект рано или поздно осуществится, потому что, я думаю, для российских художников, для художников Северного Кавказа, которыми я занимаюсь, среди которых есть такие замечательные мастера как Руслан Цримов, которого я открыл, который много сейчас работает в Лондоне, это будет большая возможность и пожить, и работать, и выставиться, и увидеть это замечательное место, потому что это центр старинных замков, это начало тура по замкам Луары. Я думаю, что если бы правительство чуть-чуть соображало, что нужно делать для того, чтобы развивать современное искусство, оно бы, конечно, могло и поддержать этот проект. Виктор Резунков: Михаил, коли мы заговорили о проектах, скажите несколько слов о своем проекте памятников праведникам мира. В каких странах будут осуществляться части этого проекта? И как вообще все... Михаил Шемякин: В тех странах, в которых были такие люди как Шиндлер, например. Вот сейчас найден "японский Шиндлер", это дипломат, который спасал десятки тысяч евреев. Найден португальский. Поэтому, естественно, в первую очередь, наверное, это должно встать в Дании, и сейчас идут разговоры об установке вот и реализации данного памятника на Украине, что было бы очень важно. Но пока, как всегда, ведутся переговоры. Все упирается носом опять в те же проклятые тугрики. Марина Коренева: Михаил, в каком-то из интервью вы говорили о том, что вам очень нравятся крысы и вороны. Почему так экстравагантно? Почему не птички какие-нибудь, кошечки? Почему вам нравятся крысы и вороны? Михаил Шемякин: Ну, если быть экстравагантным, вообще, это, знаете, пумы, орлы, грифы и прочее чего-нибудь. Не экстравагантно, а странно, может быть. Крысы потому, что это одни из умнейших живых существ животного мира. Вороны - то же самое, отличаются своей мудростью. Вот у меня в парке живут четыре ворона, это семейство, вернее. Я наблюдал, как они были маленькие, папа и мама, потом воронята. Необычайно интересные птицы. А крыс я просто наблюдал с детских лет, и меня очень потрясла доброта крыс, проявленная ко мне. Потому что мы очень много ездили по Германии после войны, отца переводили из одного немецкого полуразрушенного города в другой. И вот однажды он был срочно вызван в штаб, а мы ночевали в каком-то полузаброшенном доме с мамой. Спали на полу, укрытые солдатскими шинелями, одеялами. А отец принес паек офицерский и положил на стол. Там были яйца, сахар, пряники мятные, на которых я вырастал, ну и какое-то там масло, кусочек мяса. И среди ночи я проснулся. Знаете, как бывают лунные ночи, когда все освещено. И я услышал шорохи, странную возню, значит, вообще, выглянул из-под шинели и увидел, что на столе копошатся громадные существа. Это были крысы. И вот я впервые увидел, как крысы воруют яйца. Одна крыса катила яйцо, значит, вынув своими лапками из корзины, катила к краю стола. Внизу лежала большая крыса кверху животом. Яйцо сбрасывала крыса, которая сидела на столе, оно попадало точно на живот крысы. Та обхватывала своими лапами, а другая крыса, третья, брала зубами лежащую крысу с яйцом за хвост и тянула через всю эту громадную комнату в нору в углу комнаты. Вот так они переворовали все яйца. Потом я увидел, что они, значит, вообще, таскают сахар (кусковой, естественно). Марина Коренева: На мясе вы сломались. Михаил Шемякин: Я разбудил маму, и мама мне, значит, сделала такой жест, чтобы я не приподымался и не произносил никаких слов (прижала руку мне ко рту). Потому что крысы в то время могли напасть на людей. Это было время, когда они полчищами ходили. Но что интересно: когда утром мы проснулись, крысы не тронули мои пряники. И вот я подумал тогда, что "надо же, какие добрые". Я любил очень эти пряники. И они, действительно, внимательно смотрели в мою сторону. Я с тех лет проникся уважением и даже благодарностью к этим существам. Михаил Трофименков: Михаил, я задам, возможно, провокационный вопрос, связанный именно с вашим проектом "Праведники мира". Очевидно, безумно сложно определить степень праведности того или иного человека. Я хочу процитировать одного своего коллегу, который после просмотра "Списка Шиндлера" сказал буквально следующее: "Да, Шиндлер спасал тех евреев, которые работали на него, но, в таком случае, не снять ли фильм о Лаврентии Павловиче Берии, который спасал с Колымы физиков и авиаконструкторов, которые тоже работали на него. Которые благодаря этому остались живы?" Кто праведник в 20 веке? Михаил Шемякин: Я не знаю, видели ли вы сам макет памятника, который выполнен уже в средней форме. Это довольно высокая пирамида. Первые деньги на реализацию этого проекта дал господин Гусинский, когда он еще не покидал Россию. Памятник представляет собой семиступенчатую пирамиду. Внутри, если вы знаете, там находятся врата ада, пустая тюремная камера с орудиями пыток, которые дает мне еврейский музей, это стол доктора Менгеле и его инструменты. Но пирамида из черного мрамора, где в один из углов пирамиды врезаны белые мраморные ступени, которые являются как бы своеобразной лестницей Иакова. Это как бы праведники всего мира, но не относящиеся к теме холокоста. То есть это как бы памятник одновременно и праведникам, таким людям, как Рауль Валенберг, Шиндлер и другие люди, которые спасали евреев, а сами белые ступени - это праведники. Я не знаю, вы, может быть, своего брата или маму можете считать праведницей, или какого-то любимого поэта. Я Ван Гога считаю праведником, например. Есть у меня друзья, никому не известные, которых я считаю праведниками за их честную и праведную жизнь. Поэтому, глядя вот на эти ступени, так сказать, я знаю, что одновременно им тоже сделан памятник. Так что это памятник многогранный. Но как он был мне заказан, так я его и выполнил. То есть решение это мое, но мне было сказано сделать памятник и проблемам холокоста, и таким людям как Валенберг и Шиндлер, и одновременно, чтобы он был памятник праведникам мира - таким людям как Швейцер, может быть, та же мать Тереза или другие люди. Памятник имеет более широкое значение. Виктор Резунков: Михаил, скажите, а как вы относитесь к творчеству Зураба Церетели? Михаил Шемякин: Я был один из первых людей, кто выступил в защиту Петра Первого Зураба Константиновича, с которым мы дружим, когда на него уже просто бросились все, кому не лень. Во-первых, я всегда ненавижу, когда все на одного. Это раз. А во-вторых, я считаю, что та шумиха нездоровая, которая была поднята, она, во-первых, и оскорбительна для людей нашей профессии, и, во-вторых, не очень справедливая. Потому что я знаю, что такое тяжелый труд скульптора, как это все было сложно сделать. И уже кричать о том, что вообще Москву изуродовали... Москву очень сложно изуродовать, между прочим. Это не Петербург. Поэтому вот эти все истеричные вопли, все эти демонстрации, это, мне кажется, все-таки носило какой-то такой явно организованный характер, что меня тоже всегда, мягко говоря, бесит. Виктор Резунков: Последний скандал московский по поводу установки большого примуса на Патриарших прудах. Или вы тоже не в курсе происходящего? Михаил Шемякин: Я слышал о том, что Саша Рукавишников, с которым мы дружим, я тоже был один из первых, кто защищал его памятник Высоцкому, особенно от Марины Влади, потому что она была очень против. И, зная, что мы с Володей были очень близкими друзьями, она, конечно, обратилась ко мне, чтобы я поддержал ее: вместе с Любимовым выступил вот против этого вопиющего, как она считала, безобразия. А я как раз вот поддержал, потому что я считаю, что памятник нужный, он именно и понятный, и, самое главное, что тот вариант, который они предлагали, именно вот в то время (просто кусок камня с отпечатком руки Володи или с его посмертной маской) он явно был бы не к месту. А что касается примуса, я слышал о том, что Саша хотел сделать памятник Булгакову, но я никогда не слышал о том, что он хочет водрузить какой-то примус. Я думал, что там будет просто сидеть Воланд, Берлиоз и Иван Бездомный. Поэтому я о примусе в первый раз слышу от вас и не знаю, что там за шумы происходят, потому что я слишком много провожу сейчас за кулисами Мариинского театра. Марина Коренева: Михаил, вы не могли бы сказать еще несколько слов по поводу предстоящей премьеры балета Слонимского? Михаил Шемякин: Первый акт свыше 60 минут, это будет балет на музыку Сергея Михайловича Слонимского "Принцесса Пирлипат, или Наказанное благородство". Название придумал тоже Сергей Слонимский. Он любит такие как бы вот обороты 18 века. Действительно, звучит красиво, тем более что там благородный племянник Дроссельмейера наказывается злой принцессой, капризной, Пирлипат. Очень неблагодарной. Знаете, наверное, по сказке. И потом, после часового перерыва, поскольку как бы "Щелкунчик", которого вот видели петербуржцы, он сложный по декорациям, значит, если вот рабочие сцены успеют справиться с перестановкой, после часового перерыва уже будет идти как бы продолжение истории Щелкунчика. Балет этот задуман был не мной. В 1930-е годы замечательнейший (мой любимый) хореограф Федор Лопухов хотел сделать балет "Крепкий орешек, или Принцесса Пирлипат", и он даже заказал музыку Дмитрию Шостаковичу. Но Шостаковича так газетчики оплевали и обкакали за его музыку к балету "Болт" (и Лопухову, конечно, досталось) и "Светлый ручей", что Шостакович сказал, что в жизни зарекся, одним словом, писать музыку к балету. Поэтому эта идея зависла в воздухе и растворилась. Но у того же Вайнона была попытка как бы рассказать историю принцессы Пирлипат, но это никто из зрителей, кто даже видел, может быть, много раз этот балет, думаю, не знает. Потому что Дроссельмейера привозят в качестве подарков в маленький кукольный театр, и там в течение нескольких секунд, полминуты, разыгрывается крошечный спектакль "История принцессы Пирлипат". Никто, конечно, из зрителей, во-первых, прежде всего, это не видит, потому что куклы маленькие, они не смотрятся с такой громадной сцены, на расстоянии. Во-вторых, конечно, это слишком большая и довольно сложная история, чтобы рассказать ее в течение полуминуты. А 10 лет назад Морис (это известный такой довольно авангардный американский хореограф) сделал балет, который называется "Крепкий орешек". Это все под музыку Чайковского. Он туда же попытался впихнуть и "Историю принцессы Пирлипат", но поскольку он авангардист, она не превращается в Щелкунчика, она превращается в свинью, Щелкунчик не превращается в Щелкунчика, а на него надевают маску вратаря хоккейной команды и закрывают на ключ. Сестру Машеньку пытаются изнасиловать под елкой. В общем, все пляшут с кока-колой и с бутылками виски. Веселый такой спектакль, но вот я уже знаю трех хореографов, которые пытались, так сказать, все-таки рассказать, донести путем балетного языка вот историю Щелкунчика, вернее, сказку Гофмана в полном объеме. Поэтому для меня, для человека, который воспитывался с детских лет на немецких романтиках, особенно Гофман, конечно, я все-таки решил этому замечательному и композитору, и писателю воздать должное и, наконец, сделать, осуществить то, что задумал когда-то Лопухов. Я написал либретто, конечно, исходя из оригинала, из сказки Гофмана. Хотя, конечно, язык балета, он очень условный, и поэтому у меня, допустим, не воруют сало из колбасы, это не покажешь зрителям. У меня просто воруют колбасу. Потому что если мы будем демонстрировать пропорции перца и сала перед зрителем, совсем будет ничего не понятно. Пришлось где-то что-то более сократить и более что-то выпукло обозначить. Но таким образом вот впервые зритель увидит как бы сказку в полном объеме. Виктор Резунков: Спасибо, Михаил. И в заключение передачи, традиционно, мы, журналисты, подводим итоги нашей беседы. Марина Коренева: Мне кажется, что оценивать творчество художника и скульптора Михаила Шемякина можно по-разному, но слушать его интересно, а с художниками это бывает редко. Михаил Трофименков: Чтобы не уходить в искусствоведческие дебри, чего я, искусствовед по образованию, всячески стараюсь избегать, я хочу сказать, что, мне кажется, Михаил Шемякин относится к тем людям, которых французы называют "священное чудовище", "чудовище" - в лучшем смысле слова. Одинокие, пугающие и выдающиеся фигуры, грани веков или своей эпохи. Виктор Резунков: Спасибо, Михаил. И я скажу несколько слов. В нашей беседе меня больше всего поразило, насколько Михаил Шемякин совершенно отдален от той общественной жизни, я имею в виду, политической (может, мне как журналисту именно это и удивительно, но вот именно этот факт меня поразил), от политической жизни России. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
