Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
18.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
ЭкслибрисВасиль Быков. "Труба". Страницы повести...Ведущий Сергей Юрьенен Василь Быков: Труба - это понятно. Труба становится главным смыслом нашего бессмысленного существования... Во всяком случае, смысл функционирования властей, это определенно. Ну а как же человек, коренной житель трубных мест? Что такое при них человек? Сергей Юрьенен: Василь Быков. "Труба". Страницы повести... "Кто его услышит? Пожалуй, никто, а кричать все равно подмывает. Потому как слишком долго молчал. Боялся. Всего боялся. Даже самого себя. Теперь ему уже не страшно. Теперь он освобождался от всего. И от страха тоже... Свобода! - вскричал он". Сергей Юрьенен: В первом году нового тысячелетия ему исполнится 77, у него нездоровые легкие, а в Минске указом президента введен максимум квартирной температуры - двенадцать градусов. "Его никто из страны не выгонял", - заявил Александр Лукашенко. Тем не менее: сначала Финляндия, теперь Германия - вот уже третий год народный писатель Беларуси Василь Быков живет и работает вне родины, где печататься ему труднее, чем в советские времена. "Вот такая судьба при дороге, - сказано в повести, страницы которой вы услышите. - При пороге тоже. Как у Белоруссии. Угораздило же ее оказаться при самом пороге между Востоком и Западом. Нет, лучше жить в углу. В своем, Богом определенном углу, где вешают иконы. Где только у нас этот угол?" По телефону из Берлина Василь Быков. Василь Быков: Как давно и хорошо известно, у нас плохие дороги и много дураков. Но дураки - это проблема генетическая, так сказать, на всю оставшуюся жизнь. Вопрос о дорогах вполне решаемый. Если обойтись скромным ямочно-заплаточным ремонтом, не пускать на них чужаков, а вывоз основного стратегического сырья осуществлять трубой. И вот именно труба для некоторых государств стала во многих отношениях содержанием политики, важнейшим элементом экономики, финансов, и, может быть, даже в определенном смысле этики и морали. Убивать людей за деньги или за догмы религии считается предосудительной банальностью. Другое дело за трубу. Убивать за трубу не только не возбраняется, но и поощряется, в том числе и на высоком государственном уровне. Вот такие парадоксы истории, характерные по крайней мере для Восточной Европы. Но, возможно, так же и для Западной, не стану спорить. В общем, труба - это понятно, труба становится, если уже не стала, главным смыслом нашего бессмысленного существования. Во всяком случае, смыслом функционирования властей, это определенно. Ну а как же человек, коренной житель трубных мест, тех, откуда начинаются и где под толщей земли качают свое бесценное содержимое трубы? Что такое при них человек? Тут мне могут возразить - смотря какой человек. Иные из этих трубмэйкеров ого как вознеслись высоко, какого могущества накачали им трубы. Это верно. Но для искусства, по-моему, это чересчур банально и малоинтересно. Искусство литературы, реалистической, по крайней мере, традиционно больше интересует обычный, как прежде сказали бы, маленький человек. Тем более представителей современной культуры, законной наследнице приснопамятной советской культуры, как известно, национальной по форме и социалистической по содержанию. Что он такое теперь, где его место в околотрубном пространстве? Похоже, однако, что нелегкие обстоятельства загнали его в трубу, оба конца которой временно или навсегда заварены мощными стальными заслонками. Как ему выбраться на Божий свет, он, похоже, не знает. Впрочем, как не знает того и автор. По этой причине последнему только и остается апеллировать к читателю-слушателю в наивном расчете на его разумение и его высший и справедливый суд. Возможно в наступающем тысячелетии и будет вынесен его главный безапелляционный вердикт, которого заждались люди - те, что в трубе, над трубой и напрасно промаявшиеся, ничего не дождавшись, ушли под трубу. Что ж, с новыми надеждами и новым годом, господа слушатели Радио Свобода! Василь Быков. "Труба". Черт бы ее подрал, такую дорогу. Колдобина на колдобине, грязи по колено, лужи. И когда ее так размесили? А, впрочем, Валере сегодня наплевать на дорогу, колдобины и на все поле разом. Уж до дома он как-нибудь доберется. Правда, два раза уже падал, поскользнувшись. Полы его плаща в грязи, ноги до колен тоже. Но он неплохо выпил сегодня в районной забегаловке "Рица". Семен Рудак раскошелился, да и вся его Валерина выручка за бутылки осталась там же. Вот на буханку хлеба да на кило сушек только и сберег, чтобы вернуться не с пустыми руками. Теперь, хотя и припозднившись, он придет домой с хлебом. Не надо будет завтра зябнуть в бабьей очереди у порога местной лавчонки в ожидании "хлебовозки". Все-таки Валера интеллигент, с высшим образованием, сельская элита. А что его дом в шести километрах от райцентра. Конечно, некоторым повезло больше и они устроились поудобнее, даже в самом местечке. У него же в местечке не получилось. Приходится довольствоваться тем, что имеет. А имеет он должность завклубом некогда передового колхоза "Путь к коммунизму". Скромная, правда, должность, но лучше и не нашлось, спасибо и за эту. Вот и бреди теперь из местечка домой вполне коммунистическим путем - пытался пьяновато иронизировать над собой Валера. Конечно, из местечка можно было идти и большаком, но большаком было на два километра дальше, а он и без того задержался в районе. Вот и спрямил путь на свою голову, побрел прямиком по трассе строящегося газопровода. Кто думал, что здесь так размесили газовики? Пожалуй, однако, напрасно он о том не подумал прежде, не предусмотрел, каким может быть путь к коммунизму. Если не получилось у всей страны, вряд ли следовало ждать удачи для отдельно взятого гражданина, сельского культурника. Теперь вот купайся в грязи. Хорошо еще, что он выпивши, а будь трезвый, стало бы и вовсе тоскливо. Погода сволочила с каждым часом все больше. Мало того, что рано стемнело, так еще пошел дождь, да такой напористый, с холодным ветром. И Валера подумал, что надо где-то укрыться. Но где укроешься в поле? Правда, он вспомнил, что впереди пригорочек, к которому с двух сторон вели газотрассу. Там должен оставаться еще несваренный стык. В совершенно слякотной темноте Валера добрел до пригорка и взобрался на вязкую земляную гору. Как он и предполагал, стык еще не сварили. Конец одной трубы лежал в траншее, а задранный конец другой покоился на перемычке-бревне, брошенном через траншею. С сумкой в руке Валера храбро пробрался по бревну к трубе, ухватился за ее шершавые края и вскарабкался внутрь. Здесь было сухо, затишно, только сильно воняло битумом, но вони Валера не боялся. Главное - не лило за ворот, и то благо. Сначала на четвереньках, а затем немного привстав, он пробрался в гулкую глубь трубы и свалился задом на ее покатую выпуклость. Отдохну, дождь затихнет, пойду. Сразу стало удивительно тихо и спокойно, даже вроде уютно в металлическом чреве трубы. Он надышал себе на грудь подсползший на голову плащ и уснул. Снов еще не успел увидеть, как через какое-то время он услышал тревожные голоса. Показалось кто-то лезет в трубу. Встречаться с кем бы то ни было у Валеры не было никакого желания. Полусонный он поднялся и, пригнувшись, полез по трубе подальше от встревоживших его голосов. Потом свалился, сморенный устало-алкогольной дремой. Благостно вытянулся вдоль трубы и безмятежно, сладко уснул. Его смутили голоса, вроде недалекий мужской разговор. Валера не сразу понял, где он, а, сообразив, удивился, озадаченный вопросом, сколько же он проспал? Голоса явственно доносились откуда-то поблизости, хотя разобрать, о чем шла речь, не удалось. Он подхватил сумку и живо подался по трубе в ту сторону, откуда ночью забрался в нее, хотя не представлял теперь, как далеко уполз от того места. Помнил только, что уходил подальше от каких-то голосов в трубе. Все происходило по пьяни, конечно, и он не запомнил расстояния. Теперь пробрался довольно далеко, иногда привставая, а больше на четвереньках. Но разрыва в трубе не находил. Голоса же снаружи стали глуше, временами пропадали вовсе. Где-то слышалось тарахтение трактора, хлопки глушителя. Поразмыслив, он решил, что спутал направление. Следовало двигаться в обратную сторону. Подосадовав на свою несообразительность, полез обратно. Все-таки дурное это дело - пьянка, уж совершенно по-трезвому думалось Валере. Протрезвев, начинаешь все понимать по-иному, чем под градусом. Кажется вчера недалеко ушел от конца трубы, а вот сегодня нужного стыка найти не мог. Совсем заплутал, пьяная морда - подумал о себе Валера. Похоже, проспал ночь, а, может, и день. То, что снаружи светло и работают трубоукладчики, было точно. Только где же к ним выход? В неловкой обезьяньей позе, с помощью рук, Валера одолел добрый отрезок трубы, а вчерашнего стыка все не было и это стало его пугать не на шутку. Или он так далеко забрался ночью, или теперь снова пошел не туда, не в тот конец? Но тогда что же получалось? С еще большей прытью он подался по трубе обратно. Пригибаясь, бежал, карабкался, то и дело опираясь руками о покатые стены трубы, казалось, бесконечно долго, стараясь наверстать по-глупому упущенное время. Часы на его руке продолжали исправно идти, было слышно их тихонькое тиканье, но какое показывали они время в абсолютной темноте, не различить. Стыка все не было. Перестали доноситься и голоса. Почувствовав, что обессиливает, Валера упал боком на выгиб трубы и затих. Может, надо было кричать? И он стал кричать, во все горло тянуть бессвязное "А-а-а-а", которое, расходясь в оба конца трубы, слегка отдавалось дальним приглушенным эхом. Отзвука с поверхности, однако, не было никакого, и он смолк. Конечно, если траншею засыпали, никто его здесь не услышит. Никогда! Но что же получается тогда?.. Ерунда получается, завклубом Валерий Сорокин. Осиротеет твой клуб некогда передового колхоза-маяка "Путь к коммунизму", сиротами останутся хлопцы-двойняшки Коля и Дима. Может даже, для блезиру погорюет жена - суровая женщина Валентина Ивановна. Все-таки не совсем уж никудышный был он человек, непутевый ее Валера. По крайней мере ему хотелось так думать. Еще поразмыслив, Валера решил, что надо все-таки попробовать докричаться в другом конце трубы, именно там, где он впервые услышал голоса. Но где был тот, нужный ему конец, определить он уже не мог. Нет, надо взять себя в руки и не думать о худшем. Выбираться, думать о чем-нибудь постороннем. О том, например, какой сволочью оказался их колхозный ветеран, фронтовик, партизан и так далее Кузьма Зудилович. Тот, который и в будни и в праздники ходил по селу увешанный медалями во всю грудь своего замызганного кителя. Дурак он, Валера, еще пригласил его на выпивон в честь концерта приезжих из Минска артистов-юмористов, которым при расчете вместо уплаченных трехсот рублей в ведомости значилось четыреста. Так всегда поступали с артистами, потому что, кроме концерта, надо было позаботиться об угощении с участием и кое-кого из начальства, парторга например. (Как же без парторга.) Тогда он пригласил еще и Зудиловича, который выступал с приветствием от имени ветеранов, участников ВОВ. Тот, конечно, охотно закусил-выпил, а назавтра (кто бы мог подумать) стукнул в райком, а может, и в КГБ. Лишившись партбилета, он долгое время чувствовал себя весьма неуютно, порой даже сиротливо, особенно когда прежние его дружки-товарищи, они же собутыльники, собирались в клубе на партийное собрание, а посторонних просили освободить помещение. Он и освобождал, частенько в единственном числе посторонний. Кто мог предвидеть тогда, что лет десять спустя большинство из этих людей побросают свои партбилеты за ненадобностью или запрячут подальше, на всякий случай. Он же был беззащитен перед ревизорами, парторг отвернулся от него, сделав вид, что не имеет никакого отношения к финансовым махинациям завклубом. С Валеры причитался громадный начет, и пришлось ему полгода без зарплаты сидеть. Хорошо Валентине платили в школе, и она кормила ребят. Валентина в любых условиях соблюдала кристальную честность коммунистки, получая за нее все, что можно было тогда получить: престижную должность, квартиру вне очереди, путевки в дома отдыха и даже в цековский санаторий в Ялте. Правильно сказано, однако, что за все надо платить, и Валентина старалась. Когда молодой Валерий Сорокин работал в школе, его, как и всех учителей, называли по имени-отчеству - Валерием Павловичем. Став потом завклубом, он незаметно потерял отчество, превратясь просто в Валеру. Шли годы, подрастали дети, набиралась партийной дородности жена, а завклубом так и оставался Валерой. Для ровесников, для старших и даже для молодых - нагловатых завсегдатаев дискотеки. Впрочем, Валера не обижался, он уже знал, что не в имени счастье. Для него в этой жизни счастьем было не влипнуть в историю. Так вот же влип! Черт возьми, неужто в самом деле ему отсюда не выбраться? Просто анекдот какой-то. И все по пьянке. А по пьянке чего только не происходит. Самый элементарный выбор - одного из двух - и тот оказался ему не по силам. Это для одного, отдельно взятого человека, а чего ждать от общества с его запутанной зависимостью причин и следствий, учено подумал Валера. Да еще от такого сумбурного общества, как наше. Тут, чтобы разобраться, требуются мозги гения. А где его взять? Здесь даже Бог - не помощник - бессилен. Видно, уж такая мы самобытная нация. Что ни сделаем, все не впрок. Сергей Юрьенен: Эту и другие повести, котрые печатались в московском журнале "Дружба народов", перевела на итальянский Елена Корти. Елена Корти: Вдруг мне становится неловко: я не знаю, как его по батюшке. Хотя я западный человек, которому подобное незнание может как-то проститься, все же приходится спросить. - Отчество? - отвечает усмешливо Быков. - Это не важно. Я просто Василь. Хельсинки - начало декабря 1999-го. Электричка везет нас с итальянским журналистом из Corriere della sera на окраину города - на встречу с возможно самым значительным представителем современных славянских литератур. Василь Быков живет в Финляндии, приглашенный на год финским ПЕН-клубом. Журналист собирается с моей помощью взять у него интервью, а я по поручению итальянского издательства надеюсь получить у Василя Быкова права на перевод его последних произведений. За окнами электрички лес, нежные, белые стволы берез, над их вершинами сияет бледно-синее небо Севера. Как в России - думается мне. Да и сама природа напоминает недалекую отсюда Россию, по которой, с тех пор как я ее покинула, я все время скучаю. Наша станция. Современный жилой квартал, все дома одинаковые. С трудом находим квартиру, на двери никакой таблички. Открывает человек, немолодой и стройный. Глаза благожелательные, голос спокойный и приветливый. - Проходите. Квартира крохотная, но уютная. На столе уже сухарики, печенья, сыр, конфеты, бутылка красного вина, водка. У меня с собой, по совету общих друзей, итальянская граппа. Кажется, мой маленький подарок ему приятен. Он извиняется за скромный стол. Жены нет, она в Минске, но скоро вернется. Как там? Тяжело там. Не топят, холод собачий, продовольствия не хватает... Сначала он дает очень интересное интервью, которое через несколько недель появится на страницах Corriere della sera, затем мы с ним говорим о проекте итальянской книжки, отбираем для перевода повести: "На черных лядах", "Волчья яма", "Бедные люди", "Труба". После, так сказать, бизнеса, можно беседовать душевно и свободно. Он рассказывает про себя, свою семью, жизнь, работу, про свою любимую Беларусь, которой он так глубоко предан. Я - тронута, чувствую, что передо мною не только и не просто великий писатель, но и чувствительный, честный и мудрый человек. В тот прекрасный декабрьский день мы с Василем становимся друзьями. Надеюсь, такими и останемся на всю жизнь. Привожу из Финляндии домой четыре новых повести Быкова. Перевод - сложная работа. Как всегда, сначала надо войти в атмосферу, прочувствовать текст, эмоционально отождествиться с автором. Когда подходящее слово в голову не приходит, расхаживаю в ярости по коридору, говорю с собой вслух, ругаю себя. В поисках вдохновения беру Данте, "Божественную комедию":
Я увожу к отверженным селеньям На самом деле - нет более точного описания трагического мировоззрения Василя Быкова, мир которого превращается в ад. В этом мире нет никакой надежды, в этом мире даже природа не мать, а мачеха, в этом мире человек никогда не победитель, а всегда побежденный, который, по слову Данте, свет разума утратил навсегда: только смерть ему несет свободу. Весной 2000-го года он приехал в Италию на выход своей, мною переведенной книги, которая получила много хороших отзывов в прессе. С ним Ирина, его жизнерадостная жена. Вместе мы бродим по Риму, по Милану. Понятны чувства перед Колизеем, но я до сих пор вспоминаю их восхищение перед миланским собором, дворцом Сфорца, храмом святого Амвросия, перед неожиданным для них величием Милана. Ирина, как неутомимый любопытный ребенок, постоянно в движении, ей все хочется увидеть, узнать, ощупать, открыть. Он терпеливо исполняет ее желания, в его глазах угадывается улыбка. В который раз я убеждаюсь в том, что встреча двух диаметрально противоположных характеров в браке всегда работает: между ними и взаимопонимание и взаимоуважение. Одним словом, любовь - и видеть это всегда приятно и утешительно. Василь Быков. "Труба". Ну что, снова надо кричать? - Эй, там, наверху! Тут засыпали! Замуровали в трубе! Слышите? Человек погибает! Вы погубите человека, люди вы или нет?! Как ему казалось, кричал он вполне разумно и убедительно, но ответа с поверхности не последовало. И он, печально ухмыляясь в темноте, подумал: напрасно стараешься! Так они и кинутся тебе на выручку - пригонят бульдозеры, трактора, автоген, спецмашины, начнут копать, рушить сделанное, может даже и оплаченное. У них - государственной важности задача, интересы транснационального концерна, качающего для страны валюту, необходимую нищающей экономике, разорившего ее ВПК. Всем надо доллары, доллары, доллары, а тут какой-то неудачник, по пьянке вляпавшийся в происшествие завклубом Сорокин. Значит, здесь ему и загибаться? Значит, загибаться, если он этакое, ничего не значащее ничтожество. Хорошо, если скоро пустят газ и он не долго будет страдать, сразу отбросит копыта. А если станут медлить, тянуть с испытаниями, да еще торговаться с тарифами, - сколько тогда ему тут ходить? Сколько вообще может выдержать человек под землей без воды и пищи? Сколько он может обитать в космосе - мы знаем, этому обучают и тренируют особо отобранных героев-космонавтов. А вот под землей? Да в тесной железной трубе? Этого, наверно, не знает никто. Целые народы столетиями обходятся без хлеба и свободы и вроде пока не вымерли. Но где предел живучести? Засосало под ложечкой, и Валера вспомнил о своей брошенной где-то сумке. Может, стоило поискать ее, подкрепиться. все-таки там хлеб, а хлебом кидаться негоже. Да и сколько ему торчать здесь, кто знает. Неспешно шаря по дну трубы подсохшими от грязи сапогами, он прошел сотню метров и действительно наткнулся на сумку. От измятой зачерствевшей буханки отломал знатный кусок и сжевал его. Разумом Бог, может, и обидел его за несомненные прегрешения, но аппетита пока не лишил, и Валера даже подумал: кабы еще и бутылку. Или хоть чекушку, может, стало бы не так тоскливо, может, скрасил бы завклубом свой нелепый конец. Но о чекушке пока не приходилось мечтать. Как и о многом другом, нелепо и безвозвратно для него утраченном. -Э-э-э-эй! Вы там, строители газопровода, капитализма или социализма - черт вас разберет! Вы слышите? Я не шучу, я действительно погибаю!.. Как и прежде, ответом ему была непроницаемая немая тишина. Скорее всего, наверху поблизости просто никого не было. По тому, как его все настойчивее одолевала усталость, Валера понял, что, видимо, день переходил в ночь, клонило ко сну. Что ж, здесь, в трубе, время текло иначе, чем на поверхности, может, там давно уже ночь? Тем хуже - ночью он наверняка ни до кого не докричится. Но как тут угадать, когда ночь, а когда день? Хорошо, что в общем было не холодно, провонявший битумом воздух в трубе неподвижен, иначе Валера живо бы почувствовал, откуда тянет. Но, похоже, ниоткуда не тянуло, похоже, трубу основательно замуровали, закупорили задвижками-заслонками. Может, в самом деле собираются испытать на герметичность? Не могут же они допустить, чтобы их драгоценный газ бесплатно уходил в атмосферу. Тогда ему уже точно крышка. Что ж, он был готов ко всему. На трезвую голову нетрудно было понять, что по-настоящему Валера попал в западню не вчерашней ночью или на днях, и даже не в годы перестройки, а гораздо раньше. По молодости или недомыслию им был совершен поступок, который в то время мог даже показаться удачей, но со временем стал давить на него незримой чугунной плитой. Особенно в последние перестроечные годы, когда гражданские пороки прошлого были названы своими именами. Не все, кого это касалось, прониклись раскаянием, но вряд ли кто и возгордился своим прошлым хотя бы из страха перед возможными последствиями. Некоторым перестала помогать и водка. В канун отбытия на работу после окончания пединститута секретарша декана как-то позвала его в кабинет - заглянуть на минутку. Слегка заинтригованный, зашел в приемную, оттуда в кабинет, где за чисто прибранным от бумажных завалов столом сидел вовсе не декан, а незнакомый молодой человек с высокими залысинами в светлых, аккуратно причесанных волосах. С радужным, прямо-таки сияющим от встречи лицом он пожал Валере руку и предложил сесть. Тут же поинтересовался, как Валерий Сорокин сдал госэкзамены, какие у него дальнейшие планы, доволен ли он своим распределением. Валеру распределили к черту на кулички. Незнакомец сердечно ему посочувствовал. А посочувствовав, вызвался помочь. "Госкомиссия, конечно, власть, но есть власть и повыше. надеюсь, вы понимаете, о какой я говорю власти?" - "Понимаю," - выдавил из себя Валера, пока еще мало что понимая. "От вас требуется помощь. Не очень большая, но важная для органов. Вы - согласны?" В случайных разговорах с людьми ему приходилось слышать о работе этих таинственных органов. Просто надлежало дать в общем-то формальное согласие на сотрудничество, подписать соответствующее обязательство и выбрать псевдоним. Любой, по своему усмотрению. Хоть "Толстой", хоть "Пушкин". Недолго поколебавшись, Валера подписал бумажку и, взглянув в окно на развесистые ветви клена, нерешительно предложил: "Кленов". - "Ну и хорошо, пусть будет Кленов, так и запишем, - согласился незнакомец. - Теперь вы в нашем активе. Если что, мы с вами свяжемся". Моложавого человека с залысинами он никогда больше не видел, а к назначенному сроку уехал в школьную семилетку на краю болота, где и проработал четыре года. Осенью в школу приехал новый учитель физики Лукашевич Павел Иванович, одинокий, странноватый немолодой человек, после занятий безвылазно сидевший в своей каморке. Однажды, после какого-то совещания в районо, Валеру, в то время учителя белорусского языка, попросили задержаться и зайти в библиотеку, где его дожидался некий Тип с квадратным подбородком и густыми, брежневскими бровями. Как бы между прочим Тип поинтересовался, общается ли Кленов с новым учителем физики. Валера сразу понял, ради чего его позвали сюда. Молча, про себя выругался: его оторвали от товарищей, которые в это время устраивали выпивон в ресторане. Подумав, однако, ответил, что с Лукашевичем не встречался и почти не знает его, что физик - человек замкнутый, в школе, кажется, ни с кем не сошелся. Выслушав это сообщение Валеры, Тип согнал с твердого лица расслабляющую улыбку и сказал, что Валерию Павловичу все-таки придется поближе сойтись с учителем, поговорить с ним по душам и при удобном случае завести разговор о Чехословакии. Узнать, как тот относится к вводу войск Варшавского договора в эту страну. Что по этому поводу думает? Конкретное задание несколько смутило Валеру, он подумал: сотрудничество с немцами и ввод наших войск в Чехословакию, - какая между ними может быть связь? Но, чтобы скорее отвязаться от этого Типа, промолчал, и они расстались. Условились встретиться через неделю. В воскресенье, когда Лукашевич по обыкновению сидел в одиночестве в свой каморке, Валера постучал в дощатую дверь. Лежа на койке, учитель читал какую-то книгу и, заложив палец между страницами, нехотя поднялся навстречу. Валера бодро поздоровался и бегло заговорил о погоде, о скорой грибной поре. Но далее разговор почему-то не шел. Лукашевич словно чего-то почувствовал. И Валера спросил напрямую, откуда учитель родом, где был в войну. Оказывается, родом он из Гомельской области, в войну попал в плен, бежал и партизанил в Словакии; инвалид с неизвлеченным осколком от немецкой гранаты в затылочной части головы. Как он относится к тому, что нынче происходит в Чехословакии? Да как к бесцеремонному подавлению чехословацкой демократии, - как же еще к этому может относиться честный человек? Лукашевич сказал без утайки и намеков, как о чем-то само собой разумеющемся, и Валере это понравилось. Он сам думал именно так, только никогда бы в том не признался даже Валентине. И Валера сразу подумал о Типе, встреча с которым предстояла через два дня: черта я вам об этом скажу. Я его вам не выдам. И в самом деле, придя в знакомый библиотечный кабинет в райцентре, где его уже поджидал Тип, Валера, как тот и потребовал, набросал коротенький отчет о разговоре с Лукашевичем. Получилось полстранички текста с подписью Кленов. Тип прочитал и неожиданно пришел в ярость. "Вы что вздумали - морочить мне голову? Кого вы пытаетесь обмануть? Он разве так считает? Вот как он сказал..." - И Тип по другой бумажке, вынутой из его папки, прочитал настоящие слова Лукашевича. Валера был растерян. Разве он слышал их разговор? Ведь там было их двое. Или где-то находился третий? - Эй, люди! - вдруг сам не зная зачем, вскричал Валера. - Люди-и-и-и! Здесь человек! Или вам наплевать? Пощадите человека! Я не хочу в трубу... Ну зачем он делает это, вопит под землей? Кто его услышит? Пожалуй, никто, а кричать все равно подмывает. Даже заведомо оставаясь неуслышанным. Потому как слишком долго молчал. Боялся. Всего боялся. Даже самого себя. Теперь ему уже не страшно. Теперь он освобождался от всего. И от страха тоже. - Эй, вы! Могучий КГБ, что молчишь? Или теперь Кленов вам без нужды? Испугались разглашения! И разглашу вас к чертовой матери! Довольно морочить головы, пугать народ! Запугали - аж сами испугались! То-то! Чекистский меч - он обоюдоострый! Не спасет и секретность... Только бы мне выбраться отсюда! - кричал он и вдруг подумал: ну вот и ляпнул, теперь хода назад не будет. Даже если выберется отсюда. Ну и черт с ним! Все одно пропадать... - Свобода! - вскричал он. - Сорокин свободен! Все вокруг плыло и кружилось, словно он выпил пол-литра водки. Ему стало хорошо в трубе, покойно и... независимо. И появилась мысль никуда больше не идти. Не лезть, не ползти, не цепляться за жизнь. Что ему в жизни - дрязги и неволя. Здесь же покой и свобода. Сергей Юрьенен: Выпуск завершает директор белорусской службы Радио Свобода Александр Лукашук. Александр Лукашук: "Нобелевский лауреат" - так на этой неделе чешская газета "Респект" представила Быкова. Это пока несбывшаяся мечта читателей Быкова не только в Белоруссии. Шведская газета назвала его недавно "последним профессиональным писателем реалистического толка Европы". В Испании ему посвящают докторские диссертации. В Б иблиотеке Конгресса США Быков самый читаемый белорусский автор. В Белоруссии его книги невозможно купить, потому что практически невозможно напечатать. Писатели обычно исчезают в паузах между выходом своих новых текстов. Молчание Быкова наполнено смыслом такого напряжения, что к нему прислушиваются и власть, и оппозиция, и друзья, и недруги. Венедикт Ерофеев как-то классифицировал Союз писателей по тому, сколько кому налил бы. Кому 10 грамм, кому 50, только двум современникам по полной - Олесю Адамовичу и Василю Быкову. Быкову, уточнил автор бессмертной поэмы, полную с мениском. Я думал, что у это у футболистов что-то в колене, а оказалось - с горкой, так по-научному называется поверхностное натяжение жидкостей. Глубинное натяжение жизни перед богатством смерти. ХХ столетие, Беларусь, Быков Василь Владимирович... |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
