Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
18.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Лидия Григорьева - поэт и тележурналистВедущий Иван ТолстойНаш гость, поэт из Лондона Лидия Григорьева. Людмила Григорьева:
Так случилось, что сад завели Иван Толстой: Живя в Англии, Лидия Григорьева много сотрудничает с российским телевидением. Готовит фильмы о деятелях русской культуры в Лондоне. Людмила Григорьева: Фильмы эти были сняты совместно с творческим объединением «Лит» где-то с 93 по 96 год, и вот сейчас они повторяются довольно часто на канале «Культура». Иван Толстой: Расскажите, пожалуйста, об этой идее. Кто был инициатор этого замысла и как вообще это происходит? Людмила Григорьева: Я очень часто бываю в Москве, ведь мы не эмигрировали в Лондон, а, как я говорю, мы больше похожи на писателей-путешественников - мы просто ездим по миру, и когда мой муж Равиль Бухраев получил работу на Би-би-си, вот мы теперь живем в Лондоне. То, что мы не сожгли мосты с Россией, дало нам возможность часто там бывать и беседовать. И во время бесед я просто рассказывала о том мире, в который я попала в Англии. О полном безмолвии, которое там меня окружило, как поэта, потому что я сказала, что Бог в Англии говорит только по-английски. Я не слышала ни одного слова. Четыре года я ничего не могла написать. Но человек, знаете ли, или остается поэтом, или нет. Он во всем поэт. И естественно меня интересовало, что делали русские поэты в Англии до меня. И выяснила я удивительные вещи. Например, то, что Марина Ивановна Цветаева была счастлива две недели в Лондоне во время своего совершенно трагического жития за пределами своей отчизы. Ну, уж большей трагедии, чм возвращение даже вообразить себе не возможно, но она этого не знала. И вот у каждого этого фильма должна быть сверхидея. Вот сверхидея фильма о Марине Цветаевой в Лондоне - это были де недели проблеска счастья в ее судьбе. Когда ею занимался Святополк Мирский, критик, когда он написал на анлийском статью о ней, когда ее там приняли, когда у нее там появились какие-то перспективы. Она почувствовала, что она поэт, даже выехав за пределы России. Поэт не узкоэмигрантский, а, вполне возможно, уже и европейского значения. Он как бы поставил ее на такое место, возвел на некий пьедестал, что часто бывает очень нужно поэтам, потому что без такого отношения знающих людей, критиков, трудно. Самооценка часто бывает заниженной даже у таких великих поэтов. Тема фильма о Гумилеве. Тоже там была любопытная тема. Например, он оставил свой архив Борису Анрепу. Это дало мне возможность рассказать о некоем таком звездном треугольнике: Николай Гумилев, Анна Ахматова и Борис Анреп. Это русский художник-мозаист, который прожил долгую жизнь и в Лондоне и в Париже, оставил массу работ, то есть стал великим европейским художником. Вот это удивительный пример. Все эти волны русской эмиграции, их трагедия, невозможность освоить этот мир, меня очень волновала. Хотя у меня всегда была возможность вернуться в Москву, в свою квартиру и продолжать там это бытие. Но в то же время я поняла, что жизнь в Лондоне открыла мне новые горизонты и возможность познания каких-то новых удивительных вещей, в том числе и в истории русской культуры, чем я сейчас там активно и занимаюсь. Иван Толстой: А какая стилистика, какая драматургия ваших фильмов? Вы присутствуете в них или это больше документальные картины? Как вообще вы работаете с материалом? Людмила Григорьева: Они сделаны, позвольте признаться, чрезвычайно примитивно. Они сделаны в стиле почти поэтических телевизионных программ. Где-то в стиле 80-х годов. То есть я там, к сожалению, для меня очень часто присутствую в кадре, поскольку ни Цветаевой, ни Гумилева в живых нет. Размахиваю руками в Гайд-парке и рассказываю о том, что здесь была Цветаева, высказываю свое мнение. Это все очень примитивно. Но высокая режиссура очень опытного режиссера, великолепный подбор музыки, присутствие самого цветаевского Лондона, делают этот фильм событием. И, очевидно, без присутствия автора в кадре невозможно было бы обойтись, как оказалось. В фильме о Гумилеве, например, в ту поездку российское телевидение выделило так мало денег группе, что у нас не было возможности даже никуда поехать. В поэтическом дворике кафе «Трубадур» 16 века я просто сказала большой монолог о Гумилеве, все, что я об этом думала, об этом звездном треугольнике, развивала эти идеи. И потом я думала, что мое лицо будет заслонено в кадре видами Лондона. И на это денег не хватило. То есть я там где-то 15 минут просто, простите, торчу на экране, рассказываю, а потом уже беседую с переводчиком Гумилева. То есть все время гумилевская тема присутствует, но, к сожалению, это было сделано так. Когда же у меня появилась возможность снять фильм о Скрябине по заказу московского музея скрябинского к юбилею Скрябина - 175-летию - правительство Москвы выделило деньги музею, музей смог профинансировать. Идея возникла вот так во время беседы с директором музея, который видел мои фильмы и сказал: «Не снимите ли вы, Лидия Николаевна, фильм о Скрябине?». Сниму, сказала я, потому что Скрябин - мой любимый композитор. Заметьте, я не могу, например, снять фильм о Шаляпине, потому что он горячо мною любим, но не настолько. Тоже мне нужно было найти тему. Ну, Скрябин в Лондоне две недели гастролировал. Ну, что снимать. Ну, вот он был здесь в Видмархолле. Это теперь Видмархолл, а это был холл Бехштейна, который из патриотических соображений во время Первой мировой войны англичане переименовали. Но это все равно все не тема. И я стала читать письма Скрябина, музей снабдил меня обильной информацией. И я обнаружила, что Скрябин стал умирать в Лондоне. Что первый колокольчик (вот тут у вас в Праге смерть звонит в колокольчик), вот такой звонок раздается в жизни у каждого человека. Так вот, первый звоночек в жизни Скрябина раздался в Лондоне. Он был колоссальный педант, чистюля, вы знаете, он даже деньги брал только в перчатках. Он даже писал жене, что дорогая, на это письмо упали деньги, поэтому не бери его руками, надень перчатки. Вот такая была семья. И брат жены Татьяны Шлецер увлек Скрябина идеями изотеризма, теософии. В связи с этим возникла эта идея предварительного действа, мистерии, бесконечно длящейся. И тут вдруг, как на ловца и зверь бежит, на меня стали выбегать всякие идеи. Я открываю «Аргументы и факты» и читаю интервью со Светлановым, который говорит: да я пережил клиническую смерть, после этого я уверовал в Бога, после этого я с оглядкой на бога все делал. А вот Скрябин осмелился спорить с Богом и потому, я думаю, он и погиб так безвременно. Это то же самое, что думала я. И на меня набегают идеи, которые подтверждают мои догадки. Я, как человек верующий, могу вам сказать, что господь предупреждает каждого человека, если он по неверному пути идет. Вот он начал не то делать. Почему у него в Лондоне возникло нечто, какой-то нарыв страшный, который приняли за фурункул, и он с дикими, страшными болями там гастролировал. И, кстати, бешеный был успех. И вот уже появилась тема, и был снят фильм. И кстати, когда у меня появилась возможность самой снять фильм, то есть мы снимали камерой профессиональной, снимал Равиль Бухараев, снимала я. Мы сняли студию, я делала фильм как автор, Равиль - как оператор. Мы делали вместе как режиссеры. И этот фильм теперь можно купить в музее Скрябина, и он есть на канале «Культура». Я не знаю, показывают ли его, поскольку там были моменты, которые не очень были приняты на ура - это комментарии митрополита Антония Сурожского, который племянник Скрябина. Я попросила его прокомментировать теософские взгляды Скрябина. Этим фильм заканчивается. Фильм получился интересный, и заметьте, меня там в кадре нигде нет. Я себе нигде не нужна. Здесь только Лондон, набор фотодокументов, потрясающая музыка - лондонский репертуар в исполнении самого композитора из архива музея и вот митрополит Антоний Сурожский. Мне этого достаточно. Кроме того, по ходу этих съемок было сделано нечаянное научное открытие - неизестный автограф Скрябина в теософском обществе. Вы знаете, это возможно только в Англии. Мы туда пришли, и когда мы спросили, был ли у них Скрябин и не оставил ли он автограф, они сказали да, это 1914 год, протягивает она руку, лежит стопка дневников за все годы. Хотя Лондон бомбили, мы не можем сказать, что Лондон не знал войны, вот английский порядок нам помог открыть неизвестный автограф Скрябина. Мы ксерокопию этого афтографа подарили музею Скрябина. Так что фильмы снимаю не я. Фильмы возникают у меня в голове. В душе. И только по большой любви. Так же, как и стихи. Только от большой любви может что-то родиться. Монгол и я.
Степь взлетает раздутая, как цепелин, и летает сама над собою, Иван Толстой: Лидия, Лондон, вообще говоря, не ассоциируется в русском сознании с городом русским. Скорее - Париж, Берлин, Иерусалим, Нью-Йорк. А для вас Лондон - русский город? Людмила Григорьева: Ну, безусловно же нет. Я там живу как иностранка. Я не пытаюсь ни в коей мере изображать из себя англичанку. Наоборот, я заметила такую вещь: чем больше ты несешь в себе национальной самобытности, отпечатка своей собственной культуры, тем более ты интересен англичанам. У нас огромный круг знакомств в Лондоне, в основном это англичане, которым мы интересны. И которые интересны нам, потому что они нам дают ту информацию, которую мы никогда не получим ни из книг, ни из фильмов, то есть живую жизнь, а вы для них интересны как живые представители русской культуры, и они задают нам массу вопросов, мы бываем на всевозможных приемах и так далее. В Лондоне есть такая маленькая культурная русская жизнь, там существует пушкинский клуб, который основали еще первые эмигранты. Есть в Оксфорде экуменическое общество, которое основали еще отец Сергий Булгаков, Бердяев и Зернов. Я ведь уже застала Лондон в начале 90-х годов, я застала еще, слава богу, сэра Исайю Берлина и мы много общались, и есть даже видеозапись нашей беседы с ним. А так мы ведь поздно стали выезжать - нас просто не выпускали, не такие мы там были борцы за справедливость, просто мы пытались сохранить свою внутреннюю свободу и потому были естественно на подозрении у властей, как и все нормальные писатели без исключения. Иван Толстой: Англичанам понятен русский культурный тип и русские интересы духовные? Людмила Григорьева: Я не замечала особого интереса к русской культуре как таковой. Исключая живопись и музыку. Литература плохо переводится, это не секрет. Когда я стала понимать, как мои стихи звучат по-английски, я потеряла интерес к переводам на английский язык. У меня вышла книга в Японии, на японском, английском и русском. Иван Толстой: Японцы поняли вас? Людмила Григорьева: Вот, я думаю, да. В Японии, где культ поэзии и культ языка. И культ той поэзии, которая мне наиболее близка, то есть это короткие афористичные мысли, высказанные в короткой афористичной форме, с подтекстом каким-то. Я думаю, в иероглифах это очень красиво. Меня сейчас перевели на китайский. Я этим очень горжусь, хоть в рамочку повесить - это очень красиво - стихи в виде иероглифов. Это загадочно и прекрасно. А интереса к русской литературе особого там нет, потому что переводы ну никуда не годятся. Ахматова не в рифму. Что останется вообще, при той простоте слога, которая ей свойственна? Иван Толстой: А какой культурой интересуются англичане? Людмила Григорьева: Они чрезвычайно замкнуты на себе. Им достаточно англоязычного мира, и я думаю, то, что сейчас обсуждается вопрос изучать ли Шекспира в школе, скажет вам намного больше о том, как они относятся и к своей собственной культуре. Я боюсь, что понятие культура там сейчас полностью заменено массовыми средствами информации. У меня такие догадки и очень печальные, кстати. Потому что я встречала людей чрезвычайно образованных - они очень мало знают по нашим русским понятиям. У нас принято все знать. Там это ни к чему. Иван Толстой: Скажите, а русский человек в Англии, в Лондоне, меняется под воздействием обстоятельств, языка, культуры, настроения, атмосферы города? Людмила Григорьева: Для этого нужны очень близкие контакты с англичанами. Иван Толстой: Весь тот океан речи, который окружает поэта, английской речи, он деформирует как-то русское слово, стиль, ритм? Людмила Григорьева: Для этого нужно так глубоко вникнуть именно в английскую поэзию. Для этого нужно туда приехать будучи уже Аникстом, который жизнь этому посвятил и знает. Тогда это повлияет. Влияет все: природа, архитектура, атмосфера, то, что ты там настолько одинок. То, что тебе все улыбаются, с одной стороны, и с другой стороны ты никому не нужен - это тоже влияет. Потом колоссальный поток информации туда стекается, выставки, бесконечные ярмарки книжные и так далее. Это тоже все влияет. А языковая стихия, я могу говорить только о себе. Вот, например, мой муж, он настолько хорошо знает английский, что, может быть, на его прозу и поэзию это и повлияет. Мне это не грозит. Я, как Мандельштам, отношусь к английской речи - дикая кошка английская речь. У Мандельштама там армянская. До сих пор она мне царапает ухо. Но я живу в полном безмолвии, в лесу, на горе, вокруг только лисы. Они говорят на международном языке, птицы - 53 вида, английская киска, которая понимает только русскую речь. Я не выхожу за пределы своей речи, практически. Иван Толстой: Лидия, вы сняли фильмы о всех русских культурных деятелях в Англии о ком хотели или остался кто-то еще? Людмила Григорьева: Я вам сказала только о тех, кого я очень любила, и появилось возможность, у телевидения были деньги, они прилетели. Потом, как вы знаетедолго были, назовем это честнокриминальный раздел телевизионных программ, многие люди ушли, уехали и испарились. Номногие как раз перешли на канал «Культура» и сейчас я рискнула и позвонила на канал «Культура» и оказалось\, что там работат и редактор моих фильмов и фильмы эти идут и слава богу, меня помнят. Они приняли мои зачявки на следующие фильмы. Вы очень удивитесь, но я вдруг полюбила тему Герцен в Лондоне. Оказывается он очень страдал, был одинок. Я вдруг стала читаьть медлу строк «Былое и думы», отбрасывая всю политическуцюсторону, я брала только личностный вариант. Мы совсем его не знаем, как человека. И если появятся деньги у канала «Культура» я была бы счастлива снять фильм Герцен в Лондоне с его закадровым голосом. Конечно актерским, каким-то. Оказывается он потрясающий ситлист. Когда он описывает лондонский туман, состояние своей души. Как только он описывает визиты всяких политиковк себе этоуже... тем более этих имен уже никто не помнит. Потом естественно Борис Анреп. Это бесконечеая тема. Его мозаики в национальной галлерее, в Вестминстерском католическом соборе, в некоторых частных домах. У меня есть адреса,где может быть будет позволено снять. Но на все это нужны деньги. Я не фабрика, я не ТВ, я только автор. Также есть мечта: ранний, молодой Набоков в Кэмбридже, в Лондоне и вообще влияние английского языка на Набокова было очень большим, потому что он знал английский с детства. Вот пока эти три темы. Я думаю, что этого достоточно, поскольку я хочу еще свои книги писать. И сейчас пишу книжку эссе «Прекрасная чужбина» как раз об Англии. Хорошо когда ты там живешь не по принуждению, когда ты знаешь,что ты всегда можешь уехать. Иван Толстой: Чувство столь же вреное применительно к родине. Хорошо жить на родине, когда не по принуждению. Людмила Григорьева: И поэтому я не пытаюсь сказать новое слово англичанам Ни на английском языке, ни на русском. Я вижу свою задачу в том, что если меня господь поместил на эту гору в Англии, откуда видно далеко, а другой, человек. Пол России не могут туда приехать, каке пол россии - 90 процентов, не могут приехать и увидеть всеэто. Слава тебе господи, если у меня появится возможность расскзать им о том, что я вижу, что я знаю, что мне было дано. И вот я с удовольствием поэтому сотрудничаю с российским телевидением а не с англиским. Гроза в Карлсбаде.
Сочувствую Бетховену. Ему, |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
