Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
18.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Дырка от бублика. К 50-летию со дня выхода в свет повести Джерома Сэлинджера «Над пропастью во ржи»Автор программы Александр ГенисВедущий Иван Толстой Мне кажется, что юбилеи книг отмечать разумнее, чем годовщины их авторов. Ведь в том, что писатель появился на свет, не было его заслуги. Впрочем, и с книгами дело обстоит непросто. Большие книги не пишутся, а рождаются, причем, часто вопреки замыслу автора. Да и растут они сами по себе, лишенные родительского присмотра. Писателю остается только беспомощно смотреть со стороны, как мужает и меняется его произведение в руках все новых и новых читателей. В этом году исполнилось 50 лет со дня выхода одной из самых любимых книг Америки «Над пропастью во ржи». После нее Сэлинджер написал немало другого, более для себя важного. Но так и не смог переубедить читателей. Они по-прежнему, из поколения в поколение проходят через эту повесть, как через корь или коклюш. Повесть эта, как пишут в дни юбилея критики, стала неизбежным ритуалом взросления. Ею надо переболеть. Примирившись с неизбежным, взрослые сделали все, что смогли. Вместо того чтобы прятать Сэлинджера от детей, они отдали его школе. В сущности, это очень странная затея. Все равно, что монастырю выписывать журнал «Безбожник». Книга Сэлинджера насквозь пропитана неприязнью к школе. Более того, она написана о ее, школы, принципиальной невозможности. О том, что одно поколение не может передать другому свой опыт. О том, что никого ничему нельзя научить. Об этом хорошо сказано в одном из первых откликов американских литераторов на повесть Сэлинджера. Диктор: Учителя изрекают свои истины - результат опыта всей жизни, через пропасть. А для учеников, на другом, дальнем берегу доносится лишь ропот волн, шум ветра и обрывки банальностей. Александр Генис: Банальность - это каждая высказанная мысль. Она потому и банальна, что высказана. Все непережитое не заслуживает веры. А когда опыт станет своим, нам уже не нужны наставники, ибо мы становимся ими сами. Этот трагический парадокс разрушает суть всех педагогических претензий. И, тем не менее, американская школа взвалила на себя невыполнимую задачу: управлять атакой противника. В Америке, где нет обязательного курса литературы, где детей учат на тех книгах, которые нравятся ученикам, учителю или политической корректности, повесть Сэлинджера - редкое исключение. Ее, что называется, «проходят» всегда и всюду. Вот почему я решил начать нашу юбилейную передачу разговором с американским учителем, который уже несколько десятилетий преподает нью-йоркским школьникам «Над пропастью во ржи». С учителем средней школы Стивом Марина беседует наш корреспондент Владимир Морозов: Владимир Морозов: Мистер Марина, вы 30 лет преподаете литературу. Скажите, как воспринимали «Над пропастью во ржи» ваши ученики разных поколений? Стив Марина: 10, 20, 30 лет назад школьники реагировали на книгу почти так же, как теперь. Большинство тинэйджеров проходит через комплекс Холдена. В 14-17 лет они, как Холден Колфилд, в той или иной степени считают мир взрослых фальшивым, отрицают ценности родителей и взрослых вообще. Дети всех поколений узнают себя в Холдене. Каким бы наивным ни казался его бунт самим взрослым, но чрез несколько лет, в частности, из этого бунта выросло поколение битников. На какое-то время битникам удалось воплотить в жизнь мечту Холдена. Они отказались участвовать во взрослой жизни и остались детьми. В общем, мои ученики - дети разных поколений - смеются над Холденом и плачут вместе с ним. Владимир Морозов: Скажите, а книга «Над пропастью во ржи» входит в список обязательной для чтения литературы? Вообще, в американских школах есть такой список? Стив Марина: Обычно многие тексты становятся частью школьной программы не по приказу сверху, а потому что они привлекают всеобщее внимание и выдерживают испытание временем. Такой классикой стала и книга «Над пропастью во ржи». Интересно, что вскоре после публикации, несмотря на всеамериканскую известность, эта книга была запрещена. Точнее, ее настоятельно не рекомендовали читать во многих школах и целых графствах. Ее считали не подходящей для воспитания подрастающего поколения. Одинаково вредной и для учеников, и для молодых учителей. Тогда было не принято и считалось непристойным такое копание в своей личности, в своей сексуальности. Конечно, теперь эти запреты смешны. Культура стала другой, и нам порой трудно понять какое шокирующее впечатление производила эта книга 50 лет назад. Владимир Морозов: Мистер Марина, у вас дочь школьница. Как реагирует на книгу она? Стив Марина: В прошлом году она в первый раз прочла «Над пропастью во ржи» и просто влюбилась в книгу. Я спросил, что же ей так понравилось? Она ответила, что и она, и ее подруги, и друзья видят мир взрослых такой же подделкой и фальшивкой, как и Холден. Дочери 17 лет, и, конечно же, она начала свой бунт против меня и моей жены задолго до того, как прочла «Над пропастью во ржи». Но какие-то выражения из книги Сэлинджера вошли в обиход дочери, и это как бы помогает ей со мной воевать. Например, она часто повторяет словцо Холдена «фоуни» - фальшивка, лажа. У нас дома часто бывают ребята из ее класса, и в разговорах с ними я понял, что они ощущают себя младшими братьями и сестрами Холдена. Мне кажется, это чувство еще более обостряется именно у наших нью-йоркских детей. Ведь, как вы помните, действие значительной части книги происходит в Нью-Йорке. Владимир Морозов: Когда я был в возрасте вашей дочери, Сэлинджер помогал мне бунтовать. Через 40 лет я прочел его снова, и мне показалось, что Холдену просто нужен хороший психиатр или, по крайней мере, невропатолог. Стив Марина: Холден действительно не только бунтарь и идеалист. Он серьезно болен эмоционально. Вообще, это один из первых романов о нервном срыве. Мы, взрослые, лучше видим эту часть книги - эмоциональное нездоровье героя. Детям ближе его бунт. Но одно не исключает другого. И кстати, многие школьники это понимают. Например, моя дочь написала в домашнем сочинении, что Холден, как и ее сверстники, боится потеряться, раствориться в мире взрослых. Но еще год-два, и эта болезнь роста пройдет. Холден станет взрослым. И это неизбежно. И это не плохо. Нет беды, написала она, что перевозбужденное состояние, в котором находятся в период созревания многие тинэйджеры, обостряют их чувства и доводит их до предела. Александр Генис: Каждый, кто читал Сэлинджера, а я еще не встречал того, кто бы этого не делал, помнит диалог Холдена Колфилда с нью-йоркским таксистом, которым открывается 12-я глава повести. Диктор: - Вы когда-нибудь проезжали мимо пруда в Центральном парке, там, у южного выхода? - Что-что? - Там пруд, маленькое такое озерцо, где утки плавают. Да вы, наверное, знаете! - Ну, знаю, и что? - Видели, там утки плавают? Весной и летом. Вы случайно не знаете, куда они деваются зимой? Александр Генис: Приехав в Нью-Йорк, я первым делом отправился смотреть на тот пруд в Централ Парке, с которого то ли улетают, то ли не улетают утки на зиму. Прямо скажем, у молодого эмигранта со школьным английским и ежедневным бюджетом в два доллара были дела поважнее. Но тогда мне так не казалось, как не кажется и всем тем приезжим, которые просят меня показать это озерцо. Нелепая своей сюжетной бессмыслицей деталь, врезалась в память всем читателем повести, став своеобразным паролем. Зная его, ты попадаешь не на юго-западную окраину городского парка, а в то, как теперь говорят, измененное состояние психики, в котором пребывает на протяжении всего повествования сэлинджеровский герой. Находясь на грани нервного срыва, Холден на все смотрит с обостренным, болезненным вниманием. В его глазах каждая деталь вырастает, будто под лупой. Все кажется безмерно важным предвестником судьбоносного события. Значительно позже Сэлинджер описал подобное состояние в своей авторской исповеди - в повести под названием «Симор» - «Видение». Диктор: Существует одна довольно жуткая черта, свойственная всем богоискателям. Они иногда ищут творца в самых немыслимых и неподходящих местах. Например, в радиорекламе, в газетах, в испорченном счетчике такси. Словом, буквально где попало, но как будто всегда с полным успехом. Александр Генис: Это напрямую относится и к Холдену Колфилду, который перебирается по страницам книги в неосознанном ожидании открытия, прозрения. Вот-вот должен разрешиться, как у Достоевского, вопрос, и герой станет другим. Откроет Бога, покончит с собой, станет, как все. Этого не происходит. Холден занес ногу над пропастью, но не ступил в нее. Однако это неустойчивое положение лишает и нас равновесия. Сэлинджера нельзя читать без волнения, без экзистенциальной тревоги. Потому что он сам испытывал ее. Считая писательство религиозным служением, автор к каждой странице готовился, как к последней. Именно потому он отдавал ее читателю со все нарастающим отвращением. Этот процесс завершился вполне закономерно: писатель перестал печататься и стал отшельником, замкнувшись в абсолютном отчаянии. Уже треть века он живет в городке Кендон в штате Нью-Хэмпшир. Я туда специально ездил. Городской статус этому крохотному поселку придает пожарное депо. Оно спасло часть дома Сэлинджера от пожара, в котором, возможно, сгорела рукопись, над которой он, по слухам работал все годы своего затворничества. О ней, об этой рукописи ничего не известно. Но все надеются, что она есть или хотя бы была. Нам страшно важно узнать, о чем молчит Сэлинджер. Ибо его молчание заглушило голос всех писателей, которые так и смогли затмить славу своего немого соперника. Чжуан Цзе, которого не может не любить такой знаток Востока, как Сэлинджер, говорил: Диктор: Ловушка нужна, чтобы поймать зайца. Когда заяц пойман, про ловушку забывают. Слова нужны, чтобы поймать мысль, когда мысль поймана, про слова забывают. Как бы мне найти человека, забывшего слова, и побеседовать с ним. Александр Генис: В поисках такого собеседника Сэлинджер обрек себя на вызывающую немоту. В сущности, молчание его, началось уже 50 лет назад, когда писатель заразил героя своим неврозом. Все, что Холден Колфилд сказал в книге, не важно. Он не говорит, а ругается от беспомощности высказать что-то по-настоящему важное. Мир ни в чем не виноват перед Холденом. Беда не в том, что ему встречаются плохие люди, беда в том, что он не может к ним пробиться. Каждого окружает ватная, как в сумасшедшем доме, стена, фильтрующая всякий искренний порыв. Это неизбежно, ибо сама цивилизация есть лицемерие, делающее нашу жизнь возможной и фальшивой. Сам язык уже ловушка, ибо он пересказывает свои чувства чужими словами. Борясь с языком, Холден мечтает и сам стать глухонемым, и жену себе найти глухонемую. Собственно, Сэлинджер почти так и поступил. Но прежде, чем отказаться от общения с миром, он испробовал последнее средство. Заменить слово голосом. Враждебные писателю критики называли Сэлинджера Достоевским для яслей. В этом есть своя правда. В рассказах, он постоянно снижал возрастную планку, чтобы застать человека в тот момент, когда он равен себе, когда общество еще не успело оставить на нем неизгладимый отпечаток своего опыта. Этим поискам посвящен непревзойденный по виртуозности огласовки рассказ «Дорогой Эсме с любовью и всякой мерзостью». Эсме - это сокращение от имени Эсмеральда. В этом рассказе почти никто не говорит своим голосом. Даже 10-ти летняя героиня пользуется подслушанными клише. Диктор: Я вырабатываю в себе чуткость. Моя тетя говорит, что я страшно холодная натура. Александр Генис: Только в контрасте с ней, уже овладевшей взрослым языком, мы слышим голос подлинной натуры человека. У Сэлинджера этому человеку редко бывает больше 5 лет. Ровно столько, сколько брату Эсме, который согласен говорить лишь о том, что его по-настоящему волнует. Например, почему в кино люди целуются боком. Сэлинджер всегда стремился к невербальной словесности. Из языка он плел сети, улавливающие невыразимое словами содержание, о присутствии которого догадываешься лишь по тяжести туго натянутых предложений. Его проза использует слова вопреки их назначению. Не для того, чтобы рассказать историю, а для того, чтобы скрыть ее под слоями ничего не значащих реплик. Снимая их один за другим, читатель обнаруживает укутанную чужими словами насыщенную пустоту. Кстати, с тех пор, как Сэлинджер затворился в Нью-Хэмпшире, о нем ничего не известно, кроме того, что писатель любит бублики. Наверное, из-за того, что главное в них - дырка. Первая повесть Сэлинджера по-прежнему продается по миллиону экземпляров в год. И это значит, что она сохраняет свежесть, которая не тускнеет с годами. В ней до сих пор чувствуется энергия открытия, которая буквально перевернула литературный мир всех континентов. Добираясь в свой срок до каждой страны, «Над пропастью во ржи» вызывала волну подражаний. Выйдя в 60-м году по-русски, повесть Сэлинджера решительным образом повлияла на так называемую молодежную прозу, которая прославила журнал «Юность». Нечто похожее происходило повсюду. Даже в таком далеком от Америки краю, как Китай 70-х годов. Мне приходилось читать книгу пекинского поэта и прозаика Жао Жин Кай «Волны», в которой герой рассказывает о культурной революции языком Холдена Колфилда. Но, конечно, самый глубокий след «Над пропастью во ржи» оставила в американской культуре. Открытый Сэлинджером архетип подростка определил целую эпоху. Причем не столько в литературе, которой так и не удалось превзойти оригинал, сколько в кино. Спилберг опоэтизировал переходный возраст. Его зритель понимает и знает взрослый мир, но сам еще не включился в него. Он живет, не платя по счетам. Реальность для него еще не отлилась в жесткие формулы взрослого поведения. Еще не застыла в той колее, которая ведет нас к могиле, верно отсчитывая этапы: работа, семья, дети, пенсия, кладбище. Подросток - существо серединное, половинчатое и, как вопреки Сэлинджеру утверждает Спилберг, счастливое. И тут, в столкновении милого и заурядного с интересным и необычным, подросток незаменим. Он - единственный обладатель языка, на котором говорят с фантастичным. Его взгляд на мир еще не очерствел, он еще способен объясниться с инопланетянином, в каком бы кошмарном обличии тот не предстал. Конечно, конкретный подросток в зале не всегда похож на героев Спилберга, но режиссер, закрывая глаза на несовершенство своих зрителей, обращается все же именно к нему и тем льстит аудитории. На эту удочку попадаются все, далеко не только молодежь. Дело в том, что начиная с 1980-х годов, подросток становится центральным героем Америки, которая удовлетворяла тягу к безмятежности тем, что идентифицировала себя с ним. Во многих популярных фильмах того времени истина оказывается доступной только тинэйджеру. Подросток спасает мир от войны, разоблачает злодеев, побеждает гангстеров, добивается успехов в бизнесе, а, главное, обладает верным взглядом на жизнь, который, как выясняется, вернее взрослого мировоззрения. Резкое омоложение американского киногероя - симптом сдвига в общественном сознании. Спилберг учит не сражаться с миром, а дружелюбно с ним сосуществовать. Таков был его если не убедительный, то соблазнительный ответ на вызов, который бросил Америке своей повестью Сэлинджер. По возрасту, Холден Корлфилд подоспел к Вьетнамской войне. Его характер может многое объяснить в той душевной травме, которую она нанесла Америке. Нынешние поклонники и ровесники сэлинджеровского героя стоят перед другим испытанием, пройти которое он им, пожалуй, уже не поможет. Новая, навязанная Америке, война требует других уроков, и сегодняшняя молодежь ищет их не у отцов - соратников Холдена Колфилда - а у дедов. Об этом с немалым удивлением говорят дожившие до наших дней ветераны Второй мировой войны. После 11 сентября они обрели неожиданную аудиторию, поколение MTV. Старики оказались обладателями редкого сокровища - трагического, но и жизнеутверждающего опыта борьбы за безусловно правое дело, несокрушимой этической определенности, по которой тосковала мятущаяся душа несчастного подростка, придуманного Сэлинджером пятьдесят лет назад. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
