Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)

 

 Новости  Темы дня  Программы  Архив  Частоты  Расписание  Сотрудники  Поиск  Часто задаваемые вопросы  E-mail
18.11.2024
 Эфир
Эфир Радио Свобода

 Новости
 Программы
 Поиск
  подробный запрос

 Радио Свобода
Поставьте ссылку на РС

Rambler's Top100
Рейтинг@Mail.ru
 Культура

Говорит и представляет Радио Свобода

Алешковский в Берлине

Ведущий Сергей Юрьенен

Сергей Юрьенен:

"ВПЕРВЫЕ В БЕРЛИНЕ! ЕДИНСТВЕННЫЙ КОНЦЕРТ В ГЕРМАНИИ!" Это - рекламные слова с афиши. Лауреат Пушкинской премии писатель Юз Алешковский прилетел из Америки по приглашению Литературно-музыкального салона - в столице Германии салон ведет писательница Лариса Сысоева. В зале еврейской общины слово о Юзе произнес президент Российского Пен-центра писатель Андрей Битов. Запись концерта, который состоялся в последний день зимы 28-го февраля, передаем с сокращениями, чтобы вписаться в формат передачи.

Лариса Сысоева:

Я не буду вам представлять Юза Алешковского. К счастью, у нас в Берлине находится Андрей Георгиевич Битов и лучший друг Юза Алешковского, поэтому ему, наверное, есть что сказать о Юзе пару слов.

Андрей Битов:

Я бы хотел попросить у Юза Алешковского извинения, что я не успел, я сегодня хотел смокинг купить, но попал в больницу, и вот вместо смокинга, как был, так и приехал. Так что, извини, Юз, я не из непочтения, а просто так. Смокинга нет, но так мы друг другу ближе. Однажды этот человек, это было, ну, в общем, приблизительно пушкинскую жизнь назад, вот если все, что Пушкин прожил, отнять, вот тогда это было, он меня спас, потому что вовремя поднес мне тарелку грибного супа. И вот с тех пор как-то у нас шла жизнь параллельно, я многое наблюдал, и он многое наблюдал, все мы друг про друга знаем. В 79 году он имел мужество уехать, я имел мужество остаться. Мы думали, что навсегда, но вот случилось так, что в 87 году мы снова увиделись, что неправдоподобно, но с тех пор, сначала я его увидел в Америке, потом он увидел меня в России, начался такой челнок. Я ему везу "аллахол", он мне везет по традиции пиджак или кепку. Вот так мы живем. Понимаете, что случилось за это время: за это время никто из нас не рассчитывал, что мы сумеем это преодолеть, но все-таки мы перескочили из века в век, из тысячелетия в тысячелетие. И вдруг обнаружили, что мир не стал лучше, но, слава Богу, и не сильно хуже: приблизительно то же самое. Сменился не спидометр, а эпоха описания. Особенно она сменилась в литературе. Приходится говорить, что это была литература прошлого века. Перед вами два автора прошлого века, безусловно. И уже оказалось, безусловно, классики, потому что не из чего брать, и не из чего искать. И вот с Юзом это уже случилось, у него вышло четырехтомное собрание сочинений, очень роскошно изданное. В России его стали записывать. В общем, Юз уже классик. Кто такой был Юз Алешковский до этого? Был народный поэт... Мы живы - это стыдно, это почти неприлично. Но все, что мы делали за жизнь, я говорю за себя тоже, никогда не было связано ни с какой - в тексте, по крайней мере,- в жизни грешили много, но в тексте нет, ручаюсь, за прошлый век ручаюсь, в этом веке уже трудно, а вот за прошлый ручаюсь: никакой лажи, подлянки, гнили. Чисто. Я хочу представить вам этого чистого поэта, и он споет, а я послушаю.

Юз Алешковский:

Спасибо, милый мой. Если бы мы сейчас находились с вами не в этом почтенном зале, а, скажем, в лагерном бараке на концерте лагерной самодеятельности, я бы начал так: а сейчас за неимением ансамбля перед вами выступлю я сам, бля. И потом бы начал: начинаем веселиться, начинаем песни петь. Для начала разрешите на хрен валенок надеть. Но мы, слава Богу, не в бараке и не в лагерном клубе. А начал я неспроста с такого невольного воспоминания о тех местах не столь отдаленных, потому что песни мои - песни лагерные, не блатные, так называемые, а именно лагерные песни. И я думаю, успех у некоторых из них, очень известных, обеспечен, так уж произошло исторически, тем, что все наше любезное отечество было своеобразной лагерной огромной зоной. И так или иначе, неволя диффузировала, перекликалась с лагерем у каждого из вас, абсолютно уверен: если не сам посиживал, то родственники или знакомые или соседи. И, таким образом, лагерная поэзия, лагерная проза, лагерные песни, в том числе и блатные песни, стали достоянием всего народа и частью, между прочим, российской культуры тех времен. Да и сейчас они не забываются, переиздаются, перепеваются, переслушиваются и так далее. Я поболтаю немного по ходу выступления о своей судьбе как поэта. Я, по-моему, тут удачно сострил - "я - поэт-пейсенник", от слова "пейсы". Я кое-что расскажу о своей судьбе, о судьбе этой песенной музы. Хочу вам представить, кстати, совершенно замечательного, уникального, более того, музыканта Сергея Химеру. Он очень известен не только в Берлине, но и вообще в Европе, и достоин этой известности.

("Товарищ Сталин")

Да, как я дошел до жизни такой? Попал я 20-летним матросом в лагерь. Причем, первый мой лагерь был в родной Еврейской автономной области, город Биробиджан. Тоска необыкновенная, потому что расстаться со свободой, да еще по пустяковому делу: мы по пьянке - матросы - угнали машину для того, чтобы не опоздать на поезд, машина принадлежала секретарю крайкома. Естественно, нас патрули потом поймали. "Матрос Алешковский, - так было сказано в обвинительном заключении, - сняв ремень с пряжкой, с криком "Полундра!" набросился на патруль". Четыре года... короче говоря, четыре года в лагере, страдал ужасно от неволи, неожиданно свалившейся на существование мое, на душу, да и на тело тоже. Было очень тоскливо. И так вдруг, ни с того, ни с сего, запел. Сейчас, поскольку "Товарищ Сталин", это продолжение сталинской темы - песня "Семеечка", навеянная нашумевшей во всем мире историей бегства Светланы Сталиной. Между прочим, это был первый такой сейсмический сдвиг в этом нетвердом, как оказалось, фундаменте этой самой нашей власти. Вот "Семеечка"...

("Семеечка")

Друзья мои, раз уж мы нашли в себе силы, то есть вы нашли в себе силы пережить антракт и не уйти, то давайте с пользой проведем оставшееся время нашей встречи. Я уж не знаю как, давайте с места, я готов, я жду с нетерпением, я бы даже сказал, со страстью и с некоторым трепетом. Итак, пожалуйста... Да, меня один из берлинцев, к сожалению, не знаю вашего имени-отчества, показал компакт-диск с моими песнями, там, где Ив Монтан исполняет "Окурочек", и он еще пел, по-моему, то ли "Песню о Сталине" - нет, "Лесбийскую" он еще пел. Так вот история была такая. В 79 году, когда я гостил в Париже, моя приятельница Дина Верни, женщина очень известная, замечательная во многом, показала мои песни и пропела их Ив Монтану. Ему очень понравилось. И он сказал: "Дина, я бы хотел спеть вот эту и эту". А она переводила как-то. Кто-то перевел тексты, и Монтан запел, была издана пластинка, потом, наверное, компакт-диск и так далее. А я у Дины спросил: "Дина, а как насчет гонорара?" Дина позвонила Монтану и говорит: "Слушай, Монтан, а ты чего так плохо отнесся к моему человеку? Это его текст ведь, ты же знаешь". Он говорит: "Как это его текст? Это не его тексты, они народные, российские". - "С чего это ты взял?" Он говорит: "Это и при царе существовала эта песня". - "Ты что, совсем идиот? Ты подумай, летит в "Окурочке" самолет Ту-104, как он мог летать, как он мог быть в России?" Он говорит: "В России все может быть". Она говорит: "В России действительно все может быть, но ты, тем не менее, заплати моему человеку, а то я тебе ля-ля-ля". Они в дружеских отношениях. И он действительно, его менеджер прислали мне гонорар и все было отрегулировано.

Вот записка первая, я буду ее хранить, возьму с собой: "Господин Алешковский, скажите, пожалуйста, есть ли что-то биографического в Вашей повести "Кенгуру"? Ваше мнение о сегодняшней России, о ее президенте? Спасибо". На две части разделим записку. Ничего биографического в романе "Кенгуру" нет, я не имел никаких половых сношений с животными, никогда, причем, ни при каких обстоятельствах. Более того, правильное прочтение этого сочинения должно убеждать читателей в том, что я друг животных, авторский голос не орет "Свободу Корвалану!", "Свободу корвалолу!", "Свободу валокордину!" и так далее. Он говорит: свободу антилопам, свободу тиграм, тем, кто в зоопарке, свободу дикобразам и так далее. Нет, ничего автобиографического нет. Но, с другой стороны, я понимаю, что читатель интересуется - как это так все это варится - сел человек, написал книжку, вроде бы выдумал, а вот случалось это с ним или не случалось? Это опять-таки проблема все того же опыта, химии опыта, точнее говоря. И случалось и не случалось, а если случалось, то преображено в тексте фантазией, воображением, вдохновением и теми силами, которыми не в силах властвовать автор. То есть процесс творчества, тайна этого процесса до сих пор неизвестна. Что я думаю о сегодняшней России, о ее президенте? Я вообще считаю, что судьба русского народа весьма напоминает судьбу народа еврейского, с той лишь разницей, что у евреев несколько тысяч лет нет пространства, они как-то образовались в Израиле, что тоже нелегко, и сейчас вообще черт знает, что творится, а у русских одна шестая часть суши, и тоже ни хрена не получается. Так что, никакого исчерпывающего ответа я вам дать не могу, я столько же знаю, сколько вы. Если можно что-то сравнивать, только степень моей надежды на то, что в России и в Израиле будет все в порядке, со степенью вашей надежды. Поехали дальше. О Бродском? Это тоже, это целый вечер. Организуйте так, чтобы меня вызвали на вечер воспоминаний о Бродском, и мы соберемся, и я постараюсь привлечь на этот вечер людей, его знавших, и так далее, основательно его провести. А если в двух словах, то я счастлив, что был знаком с этим человеком, а познакомил меня с ним еще до того, как мы встретились в Америке с Иосифом, опять же мой друг Андрюша Битов. Я его расспрашивал: ну а какой он? Я совершенно был потрясен его поэзией, действительно потрясен. Потому что я почувствовал, что это не просто хорошие стихи, а что это эпоха. И Андрей мне рассказывал - рыжий такой. И когда я его первый раз увидел, я мысленно мгновенно сравнил с этой характеристикой Андрюши. Рыжины почти не было, потому что она разбавлялась постепенно сединой. А вообще был красив, временами необычайно, как каждый из нас. Но поэт бывает чаще красив, так бы я сказал. А прозаик чаще уродлив. А вообще он был необыкновенно легкий человек в общении, свой в доску и лексически, и жестикулярно, и по поведению, и насчет поддать, и поговорить о бабах, и пожрать, и так далее. Вот все, что я могу вам сказать.

Сергей Юрьенен:

Вопрос из зала к Юзу Алешковскому - как возник замысел романа "Рука"?

Юз Алешковский:

В основу "Руки"... мы, кстати, в то время вместе с Андреем находились в Переделкино, и что-то ему надо было писать, по-моему, нежеланное, но он был связан договорными обязательствами то ли с издательством, то ли с студией, а я тоже, у меня были договора с "Мосфильмом" и с Кишиневской киностудией. Безумно не хотелось всем этим заниматься, более того, тошно. Потому что я уже валил, еще не подали документы, полгода до этого оставалось, но неохота было заниматься. И я просто: Господи, Господи, спаси от этого. Ну что делать вообще? А надо было отбоярить, отбарабанить авансы, на что-то надо было ведь жить. И я совершенно как в пропасть, не зная ничего, что будет дальше, и так, кстати, было с самыми лучшими моими, как я считаю, сочинениями, как в пропасть бросился: просто начал и все. А одну букву вывел, я уже знал, какая будет пятая, шестая, седьмая, восьмая. Потом я узнал, какой будет 14-я строка. Потом мне стал открываться замысел. Это как костер разгорается в херовую, ненастную погоду, когда от того зажжется он или не зажжется, зависит твоя жизнь, а в данном случае шла речь о жизни моей души. Что-то такое занялось, затрещало, понеслось. Я был счастлив, что я соответствовал искорке, огонькам, что разгорелось пламя, и получился роман. Больше я не смог бы ничего об этом сказать.

Сергей Юрьенен:

Вопрос к писателю из зала - почему зовут вас Юз?

Юз Алешковский:

Юзиком меня звали с детства. Это белорусская транскрипция имени Иосиф, Юзек в Польше и так далее. А девушки преимущественно звали меня Юз, я уж не понимаю, почему. И я говорил, вот: Юз Алешковский. Так и понеслось...

Сергей Юрьенен:

Вопрос из зала - ваше мнение о Льве Лосеве?

Юз Алешковский:

И еще кого? Петра Вайля? Ну как какое мнение? Лосев - совершенно замечательный поэт, я обожаю его поэзию. И мы многие годы были друзьями. Петра Вайля тоже знаю. Я не поклонник его литературно-критических статей, более того, они мне отвратительны. Но его журналистские дорожные впечатления мне очень нравятся, они открывают для меня много нового, в тех местах даже, где я побывал. Потому что он вдумывается в место пребывания, посещения, а я воспринимаю там иначе. Одним словом, мы дружим. Он даже не думает со мной конкурировать по части кулинарии, даже и не мечтает, а я поддерживаю в нем комплекс неполноценности тем, что он и никогда не достигнет степени моего мастерства. Это исключительно мстя ему за занятие литературной критикой. Да, мы добрые знакомые.

Сергей Юрьенен:

Вопрос из зала - ваше любимое блюдо?

Юз Алешковский:

Вы знаете, если бы у меня было одно любимое блюдо, которое я готовлю, то я бы всю жизнь только им и питался. А вообще, я не могу выделить из трех-пяти блюд какое-нибудь самое любимое. Я люблю делать котлеты разные, но в вариантах, жаркое, пловы, супешники, солянки, овощные очень люблю делать сложные блюда. Не могу вам похвастаться, у меня нет с собой текста, а то бы я вам прочитал рецепт блюда, которое называется "Андрей Георгиевич", посвященное моему другу Битову. Вообще люблю кухарничать и необязательно что-то сложное делать. И картошку люблю пожарить, и оладушки картофельные сделать. Но вообще, конечно, когда обо мне говорят как о кулинаре, наверное, вспоминают бараньи разные дела.

О себе? Ну чего о себе рассказывать? Я живу почти в деревне. Жена моя профессорша университета, преподает русский язык, преподавала, точнее говоря, из-за мафиозной атмосферы в России студентов-американцев стало очень мало на языковых курсах, и поэтому она преподает сейчас курс русской культуры и истории советского кино. А я занимаюсь своими делами, естественно, смотрю за домом, по мере возможности что-то зарабатываю, гуляю с собакой Яшкой - это мой любимый спаниель. Иногда принимаю гостей. Иногда болею, чаще выздоравливаю, если было бы наоборот, мы бы не встретились. Ну вот так и живу в Америке. Мне очень нравится Америка сельская и страстно ненавижу, аллергически совершенно отношусь к городской цивилизации Америки. Это для меня счастье, что я в Берлине, просто проедусь, посмотрю, на угол взгляну, туда, сюда. Я, может, преувеличиваю, но я чувствую разницу между воздухом существования в Европе и воздухом существования в Америке, и, скажем, воздухом, атмосферы жизни в России или Доминиканской республики. Вот в Америке, благодаря тому, что эта страна вроде бы промышленная, а, на самом деле, проезжаешь сотни миль и не увидишь ни хрена, ни одного заводского дымка или фабричного - это потрясает, при такой цивилизации, при таком валовом национальном продукте и так далее. Вот так и живем. Если бы вопросы задали помельче, я бы и ответил о деталях.

Сергей Юрьенен:

Из зала тут же последовал вопрос помельче - верите ли вы в судьбу?

Юз Алешковский:

Ну а как же, елки-палки? Дело в том, самое легкое, когда мыслишь о судьбе в прошлом времени, о состоявшемся. Когда находишь причины, следствия, когда тебе виден ряд случайностей, приведших к тому, к той или иной ситуации в жизни, счастливой или несчастливой. Это все очень просто считать судьбой и т.д. А я каким-то образом, по-моему, наделен, слава тебе, Господи, счастливым качеством соответствия судьбе, тогда, когда мне не ясно, чем все это кончится. Вот желаю того же чувства и вам. А вообще судьбой можно считать единственность, случившегося в жизни - это одна из возможных формулировок.

"Уважаемый Юз, предлагаем Вам название одного из вариантов ваших котлет - "Биточки под Юзом". Это женщина написал или кто? "С уважением Ар.С.". Ну что ж, черт его знает, что-то в этом есть и от комплимента, и одновременно что-то противно становится. Но вообще, если доведется как-нибудь нам вместе с автором записки пожрать, закусить, то это уже неважно, как будут называться эти котлеты. Биточки я, между прочим, не делаю, это тонкая вещь, потому что их надо делать с соусом, под соусом, в соусе тушить. Это особое искусство, и я за это не берусь, это скорее моя жена по этому делу. А котлеты там...

Вернуться? Совсем? Нет, это сложно. Да и зачем, когда дороги открыты, самолеты летают. Куда там переделывать жизнь, да и во имя чего? Есть люди, которые не могут жить в Америке. Я, например, могу. И я вообще руководствуюсь такой восточной мудростью, я на самом деле думаю, что это мудрость еврейская: красота не в пустыне, а в душе верблюда.

"Господин Алешковский, пытались ли Вас переводить на английский? Как можно перевести "Николая Николаевича"? А как вы относитесь к английскому мату?" Очень люблю английский мат. Очень люблю, тут я все понимаю, "факаю". Но бедность необыкновенная. Я считаю, что это третья недоразвитая страна, если говорить о мате. А насчет английского - переводили. У меня три романа вышло на английском в Америке и один английский собственно в Англии. Я не могу их оценить. Но "Кенгуру" переводили и, говорят, что это загробленный перевод. А вот "Руку" переводила замечательная переводчица, она потом переводила книги Битова, которые стали известными и получили признание критики, и перевод был оценен. И вот другие мои переводы были очень хорошие, говорят. Я доволен. А "Николай Николаевич" перевел наш парень Гуревич и взял с меня расписку, что я обязуюсь в течение 20 лет никому не показывать этот перевод без его разрешения. Я его давал читать Бродскому, давал читать американцам, но американы ни хрена не понимают, а Бродский говорит - это нагромождение, собственно, мата, а поэзии текста, который есть в оригинале, нет. Так что, нет и нет, достаточно того, что есть на русском. Может еще переведут когда-нибудь, когда вместо объединенной Европы будет объединенная Евразия.

Сергей Юрьенен:

В Берлин Алешковский - русский писатель и американский гражданин - прилетел из Соединенных Штатов. Вопрос из зала - как живет Америка после 11-го сентября?

Юз Алешковский:

Вы знаете, я не социолог, не езжу, не расспрашиваю. Но в общем, жизнь как шла, так и идет. Но в Нью-Йорке, мне даже не нужно отвечать на этот вопрос, потому что само собой подразумевается, что после катастрофы такого масштаба, в Нью-Йорке и для евреев, живущих в Бруклине, и для американцев, и для, собственно, всего этого интернационального котла жизнь несколько осложнилась. Состояние у людей тревожнее, настроение и так далее. Но раны заживали еще не такие, между прочим. Америка сама по духу своего существования, вся цивилизация Америки чрезвычайно оптимистична. И вот этот инстинкт бодрого отношения к действительности присутствует у всех американцев. Если этого не будет, - с русской хандрой можно прожить столетиями, в Америке с русской хандрой не проживешь, наверное, и недели, - будет национальный кризис. Вот поэтому там все идет как надо, и вроде бы на днях заявил господин Гринспун, глава казначейства, что рецессия кончилась. А тем хрен ее знает, как будет.

"Милый Иосиф Григорьевич (я Ефимович, между прочим), вы уж простите за высокопарность, что для Вас сейчас ценно в жизни и в людях? С симпатией". Да всегда то же самое, что для вас, то и для меня. Может даже, что у вас есть больше ценностей и критериев отношения к людям и тех качеств, которые достойны уважения, оценки, и так далее. Я даже затрудняюсь что-нибудь перечислить. Хороший человек есть хороший человек, добрый человек есть добрый человек, веселый человек есть веселый человек. Говно какое-нибудь тоже сразу видно, и с ним не общаешься.

"Господин Алешковский, есть ли у Вас близкие друзья в Америке, такие как Битов?" Таких, как Битов нет, это уж точно. Я ему на последней нашей в Москве пьянке, поддав и расчувствовавшись, перестав быть суровым товарищем, я ему сказал: как мне тебя, блядь, не хватает. И это, действительно, правда.

Лариса Сысоева:

Дорогие друзья, я хочу поблагодарить от всех нас Юза Алешковского за этот вечер...

Сергей Юрьенен:

Алешковский в Берлине. Единственный концерт в Германии прошел 28-го февраля в литературно-музыкальном салоне, который в немецкой столице ведет писательница Лариса Сысоева. Наша особая благодарность руководителю культурного отдела еврейской общины Берлина Ине Штайн, а также сотруднице отдела Надежде Фридман.


c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены