Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
18.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Русские ВопросыАвтор и ведущий Борис ПарамоновРоссия как природаСуществует веками, в самом языке - этом, как известно, доме бытия - метафора, уже почти и стершаяся: родина-мать, мать Россия. Это в русском языке; а вот в английском есть очень ходовое, бытовое выражение - мать-природа. Оно и по-русски существует и употребляется, но несравненно меньше, чем в английском. В переводных с английского книгах это речение воспринимается как нечто торжественное, как высокий слог; например, в романе Селлинджера, когда Холден спрашивает у водителя такси, куда деваются зимой утки из пруда в Центральном Парке, тот отвечает: неужели ты думаешь, что если б ты был уткой, мать-природа о тебе не позаботилась бы? Помню, прочитав это в незапамятные времена, я удивился: надо же, какие философы водят в Нью-Йорке такси! Оказалось, что это совершенно расхожее выражение, вроде как русское "поживем-увидим" или "сообразим на троих". Тем не менее философема тут есть - как у американцев, так и у русских, говорящих: Россия-мать. В русском сознании, скорее мирочувствовании Россия выступает как природа, как всеобщее порождающее и поглощающее начало: то, против чего нет и не может быть возражений. Вроде античного рока. С природой и бороться можно, и переделывать ее всячески - чем и занимался весьма активно коммунизм, - но против России, получается, не попрешь. Есть еще одно выражение, принадлежащее, кажется, кому-то из больших людей: Россия может обойтись без любого из нас, но никто из нас не может обойтись без нее. Этим высказыванием положено восхищаться и видеть в нем некую последнюю мудрость. Если развивать философему, то получается средневековый, платонический реализм: истинно реально - всеобщее, а единичное, эмпирически конкретное - только исчезающий в нем момент. Россия воспринимается русскими в духе такого реализма. Наоборот, американцу и в голову не придет, что Америка существует помимо него и безотносительно к нему, что есть такая бытийно самостоятельная реальность - Америка. Американец в этом смысле - стихийный номиналист: всеобщее - только имя, nomina, а реальны исключительно единичные предметы. Все это вполне школьная философия и довольно-таки известные общие места, но это не мешает им быть верными и всякий раз, когда возникнет соответствующая возможность, их можно интересно иллюстрировать. Конкретный социально-культурный материал почти без зазора ложится в эту схему. Давайте вернемся к первоначальной философеме (или даже мифеме) "Россия-мать" и для начала извлечем из нее не метафорический, а по возможности прямой смысл: мать - женщина, мать как женщина. Женщина вообще. То есть переведем вопрос в прямой и недвусмысленный феминистский контекст. Получатся довольно интересные вещи. Современный феминизм велик и могуч. Можно сказать, что это всемирно-историческое движение. Он меняет жизнь в мире - даже там, где, казалось бы, противоречит нравам туземного населения. А нравы, как известно, изменить куда труднее, чем законы. Как меняются соответствующие нравы в одной культурно зрелой стране - Франции рассказала недавно в газете Нью-Йорк Таймс Вивиан Уолт в статье под названием "Секс на рабочем месте, или Чем больше все меняется..." Тут в названии следует многоточие, ибо имеется в виду французская пословица "Чем больше все меняется, тем больше все остается по-старому". Пословица не закончена, усечена на половину; остается догадываться, меняется ли дело или действительно все по-старому. При мысли о Франции, - начинает свою статью Вивиан Уолт, - на ум приходят совершенно определенные ассоциации. Аккордеон. Паштеты из гусиной печенки. И, конечно же, французские любовники, чье эротическое искусство считается такой же национальной принадлежностью, как, скажем, знаменитые бордосские вина. Эротика помогла создать эту страну, придала ей всеми узнаваемый культурный облик. Когда недавно узнали о многолетней внебрачной связи покойного президента Миттерана, это открытие вызвало только легкую зыбь на поверхности французской политической и культурной жизни - в отличие от той бури, что сопровождала в Америке дело Моники Левински. Во Франции даже национальный символ - Марианна, статуэтка хорошенькой девушки, для которой позировали такие знаменитости, как Брижит Бардо и Катрин Денев, а последней моделью стала манекенщица Летиция Каста, рекламирующая дамское белье. Далее автор статьи рассказывает о приключениях и переживаниях одной американки, работавшей во французской фирме. Джэнет Мак Доналд вспоминает свое близкое к шоку удивление, когда она впервые вышла на работу: "Я надела строгий костюм в полоску и черные туфли - словом, выглядела, как типичный манхеттенский юрист. Но в этом офисе я почувствовала себя церемонной бабушкой - после чего отправилаа все свои юбки к портнихе укоротить их на три дюйма". Мисс Мак Доналд быстро поняла, что ей или придется примириться с нравами коллег-мужчин, или вступить с ними в непрерывную войну. Она вспоминает сцены и шуточки французов, которые в Америке вызвали бы не только выговор, но могли бы кончиться для шутников тюрьмой. Как-то раз сослуживец-мужчина увидел ее в новом свитере с глубоким вырезом - и пригласил к ее столу колег полюбоваться на этот вырез. Ее постоянно спрашивали, почему она не такая толстая, как положено американкам. А однажды она слышала, как босс говорил, что не возьмет на работу кандидатку-женщину, потому что она не достаточна красива. Джэнет Мак Доналд говорит, что она научилась смеяться французским эротическим шуткам и делать вид, что не придает им значения, но в конце концов перешла на работу в американскую фирму. Из статьи Вивиан Уолт явствует, однако, что далеко не все остается по-старому во Франции, что соответствующие феминистские внушения и там приобретают действенность, что уже было несколько судебных процессов, начатых женщинами против сексуальной распущенности сослуживцев или боссов-мужчин. Что вообще "процесс пошел" - хотя и не таким темпом и не в таких размерах, как в Америке. Кончается же статья утверждением, что вообще французы перестали держать пальму первенства в эротике - чемпионами теперь итальянцы. Что же стоит за этим американским влиянием - очередной манифестацией пресловутого культурного империализма, как назвали американский культурный диктат именно во Франции? Самое интересное, что не американцы (не американки, уместнее сказать) это выдумали. Если уж на то пошло, автор едва ли не самой знаменитой феминистской книги - "Второй пол" - Симона де Бовуар, самая настоящая француженка. Но в Америке эта книга к моменту ее выхода заметного действия не произвела. У американских феминисток появилась собственная скрижаль завета: книга Бетти Фридан, вышедшая первым изданием в 1963 году. А вот как перевести ее название - надо подумать. По-английски она называется The Feminine Mystique, но я бы не стал делать кальку: женственная мистика, или тайна женственности, или что-нибудь подобное; я бы перевел -"Миф женственности", причем слово "женственность" взял бы еще в кавычки. Женственность, доказывает Бетти Фридан, - понятие несуществующее, выдумка мужчин, позолота горькой пилюли. Этим термином прикрываются, чтобы оправдать женское неравенство, выключенность женщины из социально-культурной жизни. Уточняя эту мысль, я бы вспомнил так называемую бритву Оккама: не умножай сущности без основания! Женственность - вот такая безосновная, выдуманная сущность, что-то вроде допотопного флогистона. Строго говоря, женственности, даже больше - женщины вообще нет: есть человек женского пола. И в мужской культуре этот человек человеком вообще не признается - просто считается носителем некоей таинственной "женственности". Тайна этой - мужской - культуры открылась в Америке именно тогда, когда женщина оказалась взнесенной на самые вершины всяческого преуспеяния, включая политические права, сексуальную свободу и невиданный в каких-либо других странах, в истории вообще уровень материального благополучия. Тогда-то и оказалось, что жизнь женщины в этой культуре - пуста, что ее загнали в комфортабельный концлагерь (название одной из глав книги Бетти Фридан). Хронологически этот период в Америке фиксируется со второй половины сороковых годов - после окончания второй мировой войны. Несколько цитат из книги: Многие годы замолчанная, похороненная проблема существует в умах американских женщин. Странное чувство неудовлетворенности испытывает американка, живущая в Соединенных Штатах в середине 20 века. Каждая жительница фешенебельного пригорода борется с этим в одиночку. Убирая по утрам постели, ходя по магазинам, собирая детей в школу, отвозя их на машине на собрания бойскаутов, лежа рядом с мужем ночью, она задает себе молчаливый вопрос: "И это все?" Это самый настоящий кризис личности - женской идентичности, утверждает Бетти Фридан, и причина здесь только одна: отождествление женщины с полом, растворение ее без остатка в сексуальной жизни. Она продолжает: Легче распознать различные сексуальные символы, чем сам секс понять как символ. Если потребность женщины в идентичности, самоуважении, в жизненных достижениях, в конечном счете - в самовыражении неповторимой человеческой личности не признается культурой, в которой она живет, - она вынуждена искать самосознания и самооценки на единственном пути, ей открытом: в сексуальном удовлетворении, в материнстве, в обладании материальными благами. И заключенная в эти рамки, она остается на низшем уровне человеческого состояния, не допущенная к реализации своего высшего человеческого Я. Женщины в Америке не поощряются к использованию всех своих возможностей. Во имя женственности их удерживают от подлинного роста. Это было написано, повторяю, в 1963 году. После чего и начался сдвиг, обвал, потоп - родился американский феминизм, подлинная его идеология. Трудно сразу же и неоднозначно сказать, к добру это было или к худу, но некоторые жертвы у феминизма появились незамедлительно. Первой жертвой феминизма стал, увы, Зигмунд Фрейд. Я думаю, что падение его репутации в западном культурном контексте было следствием не столько дальнейших научных разработок, сколько яростной феминистской атаки. Быть фрейдистом стало политически некорректным. Бетти Фридан ополчилась, естественно, на пансексуализм Фрейда - поскольку навязывание женщине исключительно сексуальной роли было главным основанием для ее критики мужской культуры. То, что венский мудрец говорил о роковом значении секса и для мужчин, уже не имело значения; феминистки под воздействием Бетти Фридан выделили у него другое - концепцию "зависти к пенису" как определяющей детерминанты женского развития. Девочка, открывая у себя некую, по сравнению с мальчиком, нехватку, уже не может оправиться от этой травмы: вся ее дальнейшая жизнь определяется символическим поиском соответствующего восполнения. Важнейшим способом изживания этого комплекса становится замужество, то есть опосредствованное, через мужа, владение пенисом, а затем - рождение ребенка-мальчика. Фрейд и психоаналитики вообще отнюдь не задавались целью отрицать или преуменьшать возможности женщины на какой-угодно арене человеческой деятельности, - они только говорили, что любая такая деятельность не даст женщине настоящего удовлетворения, не принесет ей счастья. Анатомия - это рок. Бетти Фридан, наоборот, доказывала, и, надо сказать, довольно убедительно, что сексуально раскрепощенная женщина, замужняя женщина, женщина-мать не чувствует себя счастливой в рамках, очерченных сексуальной жизнью со всеми ее экспликациями. Она доказывала и другое (ссылаясь на статистику в знаменитом Кинзи-репорт): что женщина, ведущая полноценную социально-культурную жизнь, нашедшая себя вне семьи - даже будучи замужней, - счастливей в сексе, чем просто замужняя и сексуально активная женщина. Я, естественно, не берусь решать этот спор, не решусь давать однозначные оценки феминизму, да, собственно не об этом, не о феминизме и речь веду. Феминизм у нас сегодня - не более чем метафора для разговора о России и Америке (Западе вообще). Тем не менее о сексе еще поговорим. Бетти Фридан утверждала, что секс как универсальный символ знаменует порабощение жизни социальными силами, мужской культурой, что это, точнее, символ женского рабства. В этой позиции что интересно, показательно, характерно и, я бы сказал, стильно? Манифестация западного склада сознания, вообще западной психеи. Вспомним то, о чем говорили вначале: западный человек, американец в особенности (и тут уже дело десятое - мужчина или женщина), не хочет видеть себя игрушкой объектных сил, созданием, извне определенным, - функцией, а не аргументом. Он или она видит себя существом (не антисоциальным, конечно, а) сверхсоциальным. Предельная установка западного человека - вообще отвергнуть объектную детерминацию. В отношении социальном такая установка представляет высочайшую ценность: это называется свобода; западный человек - внутренне свободен. Да, человек может оказаться жертвой социальных обстоятельств, игрушкой их и рабом; но он всегда в силах восстать против такого порядка и не видеть в установившихся правилах социальной инерции закона природы. Не будет натурализовать политику, говоря словами Ролана Барта, или, словами Сартра, сделает выбор в пользу собственного проекта. В чем, однако, можно усмотреть ошибку феминизма, его полемически-политический перехлест? Он берет секс исключительно в социальных терминах, вынося за скобки его сверхкультурное могущество, его природный фатум. Секс как природа не существует в феминистском дискурсе. На эту ошибку указала блистательная Камилла Палья - американский культурфилософ, оракул и вождь постфеминизма. И в одном из ее сочинений - громадной статье, можно сказать книге "Нет закона на арене" (арена имеется в виду древнеримская, на которой происходили бои гладиаторов) я нашел рассуждение, напрямик относящееся к той самой теме женщины на рабочем месте, ее одежды и отношения к ней коллег-мужчин, с которой мы начали сегодняшний разговор: Свободное от секса рабочее место и невозможно, и нежелательно. Женская красота, женская плоть вообще и ее экспозиция знаменуют не слабость и не зависимость женщины от рассматривающих ее мужчин, а ее силу. Большинство женщин, как и большинство мужчин, мгновенно оценивают, какие у новой сослуживицы ноги или грудь, и не потому, что такое отношение унижает женщину, превращая ее в кусок мяса, но потому что безошибочно чувствуют дезорганизующую ее силу на рабочем месте. Женская сексуальность разрушительна для утомительного механического распорядка работы, в которой действенность требует однообразия и монотонности. Проблема вхождения женщин в систему деловой деятельности гораздо значительнее темы мужского шовинизма. Женщина вносит с собой природу в социальное поле - слишком узкое, чтобы поглотить ее. Вот теперь давайте исхитримся и перейдем от этих захватывающих сюжетов к теме по-своему не менее интересной - к России. Я бы сказал, что коренная и роковая ошибка русского сознания прямо противоположна феминистской установке. Феминистки не хотят видеть природных элементов в социально-культурной среде, а русские видят природу, то есть рок, фатум и непреложный закон, там, где существуют самые широкие возможности для человеческой самодеятельности. И универсальным символом такой подавляющей природы стало в нем - русском сознании - сама Россия. Нельзя сказать, что не было в русской культурной истории попыток изменить такое положение, такую установку. Известнейшая из этих попыток - сборник "Вехи", в предисловии к которому Михаил Гершензон писал, что новая его идея - в установлении примата личности и ее творческих задач над отвлеченными идеалами общественного блага. Как известно, "Вехи" предотвратить ничего не сумели - Россия ниспала в коммунизм, характеризовавшийся невиданным доселе размахом человеческих жертвоприношений. Самая идея самостоянья человека была погребена, причем с позором, - и никаких отеческих гробов не осталось, даже кладбища запахали под стадионы. Но вот тот же Гершензон, написавший немало ценных работ о светочах русской культуры, высоко, казалось бы, несших знамя личности, ее свободы, творческой ее активности, чуть ли не каждый раз сталкивался в этих исследованиях с одним непреложным фактом: самим местом истины считалась всегда и только Россия, то есть коллективное целое, окрашенное в те или иные - безразлично какие - цвета: хоть крестьянского социализма, хоть православного христианства, хоть пролетарского мессианизма. Вот один выразительный пример из Гершензона, из книги его "Исторические записки", где он говорит о происхождении славянофильства из системы идей И.В. Киреевского. Идеи-то были совсем не коллективистские, а сугубо, как сказали бы сейчас, персоналистические; в терминах самого Киреевского, правильное устроение личности в ориентации ее на ценности сверхиндивидуального порядка. Структурно это напоминает нынешнее юнгианство: цель развития личности - самость, то есть интеграция индивидуальной душой некоей космической целостности, мирового порядка и ритма. Мирового, космического, да; но не партикулярного, не парохиального, не приходского. Центр бытия помещается не в Тюмени и не в департаменте сборов. Но именно это получилось у Киреевского. Гершензон пишет: Дело не в том, прав ли был Киреевский в своих утверждениях о характере западных и русских начал. ... Ошибка Киреевского была глубже. Открыв основной закон совершенствования, именно внутреннее устроение духа, он должен был передать его людям в чистом виде, сильным одною его метафизической правдой, не предуказывая форм, в которые дух должен отлиться в будущем. Вместо этого он задался целью обнаружить те готовые формы, в которых, по его мнению, раз навсегда воплотился этот закон: христианство - православие - древняя Русь. Он слил в одну систему ряд утверждений, различных по существу и подлежащих различной проверке: идею, веру и утверждение о фактах, и тем затемнил то, что было для него в ней наиболее существенного, - самую его идею. Именно эта ошибка сделала Киреевского одним из самых влиятельных русских мыслителей: она сделала его отцом славянофильства. Получается, что влиятельны в России творцы коллективистских мифов, вообще мифотворцы. Главный русский миф - миф о России как месте истины и источнике ценностей. Россия - предельное понятие русского сознания, не подлежащее уже дальнейшему определению. А таким предельным понятием, как известно в философии, выступает бытие в его слепой целостной нерасчлененности, природа как стихия, рок и фатум. Россия для русского - как смерть, которой не избежать. И когда его совсем уж допечет огонь творческого горения, он начинает бороться со смертью - вместо того, чтобы провести, скажем, толковую земельную реформу. Такая общекультурная позиция - отношение русских к России - имеет индивидуально-психологическую параллель, открытую и разъясненную в психоанализе. Это генезис мужского гомосексуализма - как следствия поглощенности ребенка матерью, то ли излишне любящей, то ли чрезмерно деспотической. Подчас забота и деспотизм неразличимы. Такой мальчик начисто теряет собственное "я": отождествляется с матерью - и начинает любить других мальчиков, как мать любила его. А это уже история так называемого русско-советского империализма. Ближайшие передачи:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
