Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
18.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Русские ВопросыАвтор и ведущий Борис ПарамоновГрязный человек или чистое обществоВышла новая книга Сусанны Сонтаг - матриарха американского интеллектуализма, философа, критика, писателя, эссеиста. Книга называется "Глядя на боль других". Сонтаг ставит острый вопрос об адаптации так называемого передового человечества - жителей богатых и благополучных стран - к картинам ужасов и насилия, ежедневно приносимых в их уютные гостиные телевизионными новостями, или, текстуально, "граждан современности, потребителей насилия как спектакля, любителей смотреть на ужасы, не подвергаясь риску". Сонтаг пишет далее: "Говорить о реальности, ставшей спектаклем, - ныне постыдный провинциализм. Это делает правилом зрительские привычки небольшого образованного населения, живущего в богатых районах мира, где новости обращены в развлечение. Предполагается, что человек - это зритель. Происходит извращенное и несерьезное внушение, что в мире нет настоящих страданий. Но это абсурд - отождествлять мир с теми малыми зонами, где люди имеют привилегию быть зрителями или вообще закрывать глаза на страдания других людей". Как видим, Сусанна Сонтаг ставит вопрос в этическом плане. Но проблема насилия как зрелища имеет еще и серьезный эстетический аспект. В связи с этим хочется поговорить о недавней сенсации - французском фильме "Необратимое". Нужно сначала объяснить название фильма (по-английски "Irreversible"). Он разворачивается в обратном порядке - с конца к началу, причем финальная сцена (на самом деле - начальная) рисует картину чуть ли буколической любви в некоем райском саду. Глядя фильм дальше, то есть идя к концу, которое сделано началом, мы понимаем, чем кончилась эта идиллия. Вот что писал об этом фильме один из кинокритиков "Нью-Йорк Таймс" Скотт в номере газеты от 23 марта: "Фильм Гаспара Ное "Необратимое", вышедший на экраны США после того, как он пугал и отвращал французскую публику, провоцирует предсказуемый, но интересный спектр реакций. Фильм содержит две сцены максимальной жестокости - изнасилования женщины и столь же ужасную сцену убийства насильника двумя ее любовниками, бывшим и нынешним, причем убивают они по ошибке другого человека. Критики спорят сейчас насчет того, кто такой господин Ное - показывающий сцену изнасилования одним кадром в течение десяти минут, - бесстыдный провокатор или смелый художник-бунтарь, и каково его отношение к насилию вообще: то ли он тем самым демонстрирует свои этические и интеллектуальные ценности, то ли упражняется в дешевом шоке. Споры идут также о том, можно ли трактовать насилие как некий тип зрелища, беря его вне мотивировки и контекста". Одновременно с этим фильмом Скотт рассматривает другой - "Пианист" Поланского, получивший Оскара за лучшую режиссуру. Вполне понятно, что мотивировка и контекст для сцен насилия в этом фильме наличествуют необходимо: война, варшавское гетто, Холокост. Но мы можем вспомнить и другого Поланского - "Отвращение" или "Жилец", где идет чисто эстетическая игра с насилием и жестокостью. Вспоминается старая теория формалистов об искусстве как монтаже аттракционов, в котором мотивировка играет подсобную роль, а то и вообще может отсутствовать и тогда создает то, что называется обнажение приема. Что делал Ное? Конечно, демонстрировал свое искусство строить самодовлеющие сцены вне мотивировок - собственное режиссерское искусство демонстрировал. Люди, эстетически искушенные, могут смотреть эти сцены вне эмоциональных реакций - но наслаждаться мастерством, с которым они сняты. Эстетика побеждает этику в этих аттракционах. Посмотрев "Необратимое", вы уже не будете считать, что лучшая сцена мирового кино - детская коляска на одесской лестнице в "Броненосце" Эйзенштейна. Мастерство Ное, в частности, в том проявилось, что сцена изнасилования - повторяю, десять минут длящаяся - почти статична. Другой вопрос возникает: а почему современное искусство всё охотнее культивирует подобные эффекты - пресловутые секс энд вайоленс? Вот тут можно Сусанну Сонтаг вспомнить: потому что таков современный мир. Мы можем отключить телевизор, глядя новости из Боснии или Ирака, но в кино рано или поздно пойдем - и там-то нас и подхватит грязная волна современной жизни. В одном из своих сочинений Сусанна Сонтаг пишет: "Если б я должна была выбирать между рок-группой "Дорс" и Достоевским, конечно, я бы выбрала Достоевского. Но должна ли я выбирать?" Следует уточнить вопрос: имею ли право выбирать? Существует знаменитая апофегма - высказывание Теодора Адорно: искусство невозможно после Освенцима. Тем не менее, оно продолжает существововать, но достоинство настоящего искусства после Освенцима в том, что оно как бы всякий раз моделирует этот Освенцим. Вот подлинная мотивировка таких работ, как фильм Гаспара Ное или французский же "Пианистка" с Изабелль Юппер. Это честные работы: они говорят о человеке то, что мы узнали из опыта человечества в двадцатом веке, да и в новом, двадцать первом, продолжаем убеждаться. Произошла дегуманизация искусства, о чем писал еще в 1927 году Ортега-и-Гассет; но сейчас происходит нечто иное, и страшнейшее, - дегуманизация человека. И этот факт уже не может закрасить краской Техниколор и заглушить децибелами рок-музыки никакой Голливуд. То, что Гаспар Ное обратил время вспять в своем фильме, свидетельствует о его глубоком и оправданном (не хочется говорить торжественное слово "выстраданном") пессимизме. В сущности, эта композиция долженствует опровергнуть пресловутую теорию прогресса: с ростом культуры, науки и техники человек смягчается и делается похож на человека, а не на животное. Теория эта обрела скандальный крах в событиях двадцатого века, но она, как некий инстинкт, как некий аппендикс, лучше сказать, присутствует в человеке - как индивидууме, так и социальных группах. Ное в очередной раз демонстрирует исход исторического спора Руссо и маркиза де Сада: все серьезные люди, а особенно французские философы, сейчас на стороне Сада. Человек не может вернуться в райский сад - вот, что утверждает фильм Ное с его пародийным обратным ходом. Сама природа - модель жестокости, - утверждал оппонент философии Просвещения Сад, тогда как Просвещение считало, что природа - модель гармонического существования. А наше время - со времени индустриальной революции, скажем, - доказало еще и другое: борьба с природой чревата горшими страданиями. Высшее умственное напряжение человека способно порождать лишь большие системы насилия. И мы говорим отнюдь не только о пресловутой технологии. Еще важнее социальные проекты, обещавшие - да и сейчас в неких регионах обещающие - счастье. Но европейский человек больше не верит в утопии. Вот глубинная причина дегуманизации искусства: поздно пришедшее понимание, что высокие идеи при попытке их воплощения в жизнь приводят к катастрофам. Освенцим - законный плод европейского Просвещения: основной тезис знаменитой книги Адорно и Хоркхаймера. Отсюда частное последствие для современного искусства: оно десублимируется, отвергает красоту как обман, идеалистическую ложь. Искусство с его установкой на совершенство можно ведь понять и как модель утопии. А в обществе утопическое совершенство невозможно. Поэтому современное искусство жестоко. Как раз в эти дни (30 марта) появилась в "Нью-Йорк Таймс" статья Джона Роквелла под провокативным названием "Всегда ли модернистское искусство было пыткой?" В статье рассказывается почти невероятная история. Во время гражданской войны в Испании некто Альфонсо Лоренсик, француз австрийского происхождения, предложил республиканскому правительству проект пыточной камеры для заключенных врагов. Физические мучения проектом не предусматривались; но конструкция камеры была спроектирована по образцам экспрессионистских фильмов, вроде "Кабинета доктора Калигари", и, например, для того, чтобы лечь на спальное место, заключенный должен был ложиться на пол, идущий вниз под острым углом, и скатываться на свое ложе. При этом на одной из стен непрерывно воспроизводился знаменитый кадр из сюрреалистского фильма Бюнюэля - Дали "Андалузский пес": женщине режут глаз бритвой. Джон Роквелл пишет, что Гитлер, ненавидевший модернистское искусство, останься он жив, должен был быть заключенным в такую камеру. Значит ли это, что он, Гитлер, был прав в своей ненависти к модернизму и недаром организовал в 1935 году выставку современной живописи под титлом "Дегенеративное искусство"? В одном документальном фильме о немецких художниках-экспрессионистах этот сюжет был проиллюстрирован следующим образом: демонстрировались экспрессионистские картины с их искривленными пропорциями, болезненно-ядовитыми красками и абсурдной композицией, - а потом показали документальный кадр: бульдозер в лагере смерти сгребает кучи трупов. Сходство, едва ли не тождественность этих изображений потрясала. Вот так якобы клеветавшие на мир художники сумели провидеть реальное будущее. Что касается вопроса о том, может ли современное искусство быть способом психологической пытки, то, как мне кажется, вопрос поставлен неверно. Существует понятие рамки и рампы - четкой границы, разделяющей эстетический артефакт от реальности. Молодой Ахматовой однажды сказали, что ее стихи слишком интимны, что она как бы обнажается перед читателем. "Нет, - ответила Ахматова, - потому что это зарифмовано". Фильм Гаспара Ное тоже ведь "зарифмован" - хотя бы тем, что являет себя в двухмерном пространстве. Высокие идеи ушли из современного западного мира. За ним и Россия последовала, изжив коммунизм. Было понято, что эти высокие идеи и суть орудия - мотивировка, оправдания - достаточно низких социальных практик. Идеология, как в свое время религия, требует человеческих жертвоприношений. Что осталось человечеству, поистине просвещенному этими опытами? Гедонистическое потребительство и мелкая прагматика общественных реформ, получившая научное название "частичная социальная инженерия". Современный человек Запада - сам себе господин, собственная цель, предмет собственного культа. Церковь на Западе - уважаемый институт (так уважают в семье какого-нибудь старого дедушку, ветерана двух войн), но говорить о какой-либо руководительной ее роли (даже в католическом мире) не приходится. Можно даже сказать, что ее значение и авторитет падает. Церковь, не сумевшая предотвратить две мировые войны и Холокост, не может считаться воспитателем человечества. Человечество поняло, что можно жить без идей, руководясь исключительно интересами. Так даже много удобней. Но человечество, как вдруг с некоторым удивлением и даже опаской обнаружили, не едино. Кроме Запада, существует Восток, кроме Севера - Юг и кроме прирученного христианства, непримиримый Ислам. Последний и тщится выступить сейчас в роли религиозного реформатора человечества. В журнале "Нью-Йорк Таймс Мэгэзин" в номере от 23 марта появилась статья Пола Бермана "Философ исламского террора". Речь идет о некоем Саиде Кутабе - человеке крайне необычной судьбы. Он египтянин, родившийся в 1906 году и получивший, кроме мусульманского, западное образование. Писал романы и стихи, выпустил научный труд "Принципы и методология литературной критики". Съездил в Соединенные Штаты, где получил ученую степень в одном из западных колледжей. И вот в Америке с ним произошел перелом: он вернулся из нее в Египет, полный ненависти и страха к западному миру. Больше всего его потрясла сексуальная свобода Запада. Кутаб сделался теоретиком исламизма, в противоположность другому важному течению тогдашнего (да и нынешнего) Востока - панарабизму, в свое время практиковавшемуся амбициозным египетским президентом Насером. Он и посадил Кутаба в тюрьму, периодически выпускал, но в 1966 году повесил. Мы имеем дело с явным мучеником идеи - идеи, которую он сам и разработал, написав в тюрьме семнадцатитомный комментарий к Корану. Сочинение это называется "В тени Корана", и, по словам Пола Бермана, прочитавшего несколько его переведенных на английский томов, отличается выдающимися литературными достоинствами. Задача Кутаба - понять, почему разошлись Запад и Восток, вышедшие из одного религиозного корня. Виной за это он наделяет христианство, слишком резко оторвавшееся от иудаизма, от Моисеева кодекса, регулирующего повседневную жизнь во всех ее проявлениях - диета, гигиена, одежда, секс. И когда христианство стало государственной религией Рима при Константине, оно не могло совладать с нравами античного мира, и в нем усилились монастырские настроения ухода от мира. Пол Берман так излагает аргументацию Кутаба: "Монастырский аскетизм разошелся с физическими потребностями человеческой натуры, христианство порвало с природным миром. Оно всё разделило на два: Богу Богово, цезарю цезарево. Оно развело по разным углам физический и духовный мир. Христианский мир подвергся "зловещей шизофрении", расщеплению души". Вот тогда и поднялся мусульманский мир со всеми его успехами. Но его подорвали крестовые походы и монголы. Мусульманские научные открытия импортировал христианский мир. Отсюда пошел научный прогресс. Но христианство не могло его принять и еще дальше развело природный и духовный мир, ушло в самоизоляцию. "Как видит это Кутаб, под христианским влиянием европейцы увели Бога в одну сторону, науку в другую. На одной стороне - естественное человеческое влечение к Богу и к божественному порядку жизни; на другой стороне - естественные человеческие стремления к знанию физической вселенной. Церковь против науки, наука против церкви. Всё, что в Исламе было единым, христианская церковь разделила на два. И под этим ужасным давлением раскололся самый европейский разум. Раскол был полным, христианство и атеизм стали непримиримы. Произошел роковой разрыв между священным и мирским". Отсюда посегодняшнее последствие: человеческая природа и современная жизнь утратили даже призрак какой-либо гармонии. Вот это и есть травма, которую совершенно не ощущает Запад, но остро переживают люди Ислама, привыкшие к целостному восприятию мира. Пол Берман пишет, что именно такие чувства должны были испытывать террористы 11 сентября. Для них было страданием жить в современном мире с его либеральными идеями и достижениями, в то же время чувствуя, что настоящая жизнь где-то еще, что человеческие проблемы не могут быть разрешены на путях, скажем, сексуальной свободы. Раздвоенность, шизофрения: настоящее и прошлое, секулярное и священное, свободный выбор и религиозный долг - эта непримиримое противостояние разрушило мораль христианского мира, и этого не может выдержать религиозно ориентированная мусульманская душа. Самое интересное, что подобные настроения, возводимые даже в ранг некоей идеологии, имели место и в западном мире - после шока первой мировой войны, навсегда похоронившей гуманистический миф, представление о прогрессе, осуществляемом на путях знания, науки и техники. Прогресс - палка о двух концах: вы долетите на аэроплане из Женевы в Лондон за три часа, но те же аэропланы в течение года бомбили Лондон. Но мы ушли вперед: речь идет пока о последействии первой мировой войны. Один из ярчайших документов осмысления этого судьбоносного события стала книга Николая Бердяева "Новое Средневековье", принесшая ему мировую известность. Вспомним еще раз знакомые цитаты: "Гуманизм новой истории изжит и во всех сферах культуры и общественной жизни переходит в свою противоположность, приводит к отрицанию образа человека... Гуманистическая идеология в наши дни и есть отсталая и реакционная идеология. Лишь те антигуманистические выводы, которые сделал из гуманизма коммунизм, стоят на уровне нашей эпохи и связаны с ее движением. Мы живем в эпоху обнажений и разоблачений. Обнажается и разоблачается и природа гуманизма, который в другие времена представлялся столь гуманным и возвышенным. Если нет Бога, то нет и Человека - вот что опытно обнаруживает наше время... обнажается и разоблачается, что безрелигиозности, религиозной нейтральности не существует, что религии живого Бога противоположна лишь религия диавола, что религии Христа протвоположна лишь религия антихриста. ... Религия не может быть частным делом, как того хотела новая история, она не может быть автономна, и не могут быть автономны все другие сферы культуры. Религия опять делается в высшей степени общим, всеобщим, всеопределяющим делом. Коммунизм это показывает. Он отменяет автономный и секулярный принцип новой истории, он требует сакрального общества, сакральной культуры, подчинения всех сторон жизни религии диавола, религии антихриста. В этом огромное значение коммунизма. В этом он выходит за пределы новой истории, подчиняется совсем иному принципу, который я называю средневековым. Разложение серединно-нейтрального, секулярного гуманистического царства, обнаружение во всем полярно-противоположных начал и есть конец безрелигиозной эпохи нового времени, начало религиозной эпохи, эпохи нового средневековья. Это не значит, что в новом средневековье обязательно количественно победит религия истинного Бога, религия Христа, но это значит, что в эту эпоху вся жизнь со всех своих сторон становится под знаком религиозной борьбы, религиозной поляризации, выявления предельных религиозных начал". В сущности, это то же самое, что предлагает Саид Кутаб. Но Бердяева дальнейшие опыты движения в новое средневековье убедили, что религиозно нейтральное срединно-гуманистическое царство лучше религиозно ориентированного общества: он наблюдал и коммунизм, и фашизм. Эти опыты окончательно убедили Запад, что не следует искать целостного мировоззрения, под знак которого можно и нужно поставить всю человеческую жизнь. Восток в этом еще не убедился. Кутаб, в частности, считает единственно действенным средством восстановления религиозного отношения к жизни - мученичество. Только религиозное мученичество может привести мир к новому целостному единству. Вот это и есть оправдание как бы философское современного исламского терроризма. Такие попытки сейчас и делаются. Пол Берман кончает свою статью о теоретике исламского терроризма таким вопросом: чем мы может ответить на этот вызов, кроме бомб? Какую философию может противопоставить этому целостному мировоззрению Запад? Мне кажется неверной такая постановка вопроса. Во-первых, бомбы швырять начал не Запад, он находится в состоянии необходимой самообороны. Бомбы - единственный аргумент учеников Кутаба, а не западная панацея. А во-вторых, и это важнее всего, долгий опыт западного развития к тому и привел, что была понята необходимость устройства общественной жизни на секулярных началах. Что бы ни говорили о кризисе гуманизма, но соблюдать эту установку надо, это в любом случае лучше, чем жертвенная смерть за идеалы, которые через пять веков, а то и через пятьдесят лет предстанут ложью. Так что ответ Западом давно дан, и плохо придется именно тому, кто его не услышит. Бердяев, когда он преодолевал собственный страстный темперамент и начинал мыслить здраво, говорил совсем другие вещи, нежели в книге "Новое Средневековье" (от которой, кстати, он позднее отмежевался). Например, что Бог слабее полицейского. Вот и давайте уповать на полицейских, борющихся с террористами, обуянными религиозным рвением. Что касается эстетики жестокости в современном искусстве, то это тоже ведь в пределах полицейского воздействия, условно говоря. Оно не грозит общественному порядку в той же мере, как тотальные средства исправления человечества. Гаспар Ное террором не занимается - просто показывает неидеальность, так скажем, человеческой натуры. А с такими представлениями легче создать если не совершенную, то приличную жизнь. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
