Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
18.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[08-03-00]
"Разговоры в загребских кафе"Ведущий Андрей ШарыйАндрей Шарый: Хорватская столица Загреб относится к числу тех европейских городов, жители которых умеют с толком пить кофе. Так варить, так заваривать, так получать удовольствие, так проводить время за чашкой кофе, так превращать ежедневный получасовой ритуал в образ жизни умеют еще разве что в Вене да еще где-нибудь в ленивой Турции. Оттого с венскими Грабен и Кернтен, образцово-показательными кофейными зонами Старого Света - и сравнивают загребские улицы Ткалчича и Людевита Гая. Когда-то Вена задала среднеевропейскую кофейную моду и положила начало традиции. Славянский город Загреб, столетие назад - австро-венгерская провинция, имперскую чопорность превратил в неспешную вальяжность, а кичливый лоск богатых австрийцев сгладил своими пряными ароматами - средиземноморского юга и балканского востока. В начале века французский путешественник Шарль Диль точно сказал об этих местах: "Европа, позлащенная солнцем востока". Загребское "искусство кофе" тонко и сложно, оно подвластно только коренным столичным жителям - здесь их называют "пургарами". В этом городе - сотни кафе, у многих - своя история и свои традиции, и уж совершенно определенно - настоящий пургар непременную чашку кофе в субботу утром ни за что не выпьет где угодно, но отправится только в свое кафе, сядет только за свой столик, обменяется шуткой со своим официантом, откроет свою газету. Загребские каваны и кафичи делятся на разные категории, в зависимости от того, кто и для чего там собирается - в зависимости от пола и возраста, профессий и пристрастий, социального положения и происхождения, спортивных и музыкальных увлечений, веры и места рождения - да чего угодно. Загребские кафе - особый мир, и Загребу повезло - потому, что в сердце далеко не каждого города бьется кофейное сердце. Кавана - большой кофейный салон, где по утрам солидные дамы и господа ведут неторопливые беседы о жизни и листают газеты, где по вечерам собирается нечто вроде политического или артистического клуба. Это заведения непоколебимых традицией, местные "пикейные жилеты" в кавану приходят обязательно в свежих рубашках и при галстуках, их дамы бальзаковского возраста - с уложенными прическами и в нарядных блузках. Одна из самых почтенных загребских каван - "Рубин" в гостинице "Эспланада". Здесь каждый день, из года в год, сиживал знаменитый хорватский писатель Мирослав Крлежа. По его мнению знатока, именно кавана "Рубин" - граница Европы и Балкан, как раз тут, в ста метрах от загребского центрального вокзала, построенного в конце минувшего столетия под визит императора Франца-Иосифа, встречаются традиции и перекрещиваются истории разных культур. В начале века, по подсчетам загребского журналиста-летописца КрЕшемира Ковачича, в городе было не менее трех десятков каван (при населении Загреба в 70 тысяч человек), причем на центральной загребской площади бана Елачича - целых семь. Сейчас, если не ошибаюсь, в неприкосновенности там осталось только одно, "Градска кавана", да еще три перестроенных и претендующих на то, чтобы каванами называться: "Мала кавана", "Дубровник" и "Бан". Помню, как, впервые попав в Загреб, я был совершенно покорен чинной атмосферой "Кавказа" - "Казалишной каваны", "Театрального кафе" - на площади, еще и сейчас носящей имя маршала Тито. Рядом - Национальный театр, очень похожий на Венскую оперу, на стенах под высоченными потолками - портреты актеров в фетровых шляпах и актрис в муаровых вуалях, местных Шаляпиных и Ермоловых. Здесь останавливается время, и кофе пьется так медленно, как будто и впрямь некуда спешить. Не зря большая чашка кофе по-хорватски так и называется: "дуга кава" - "долгий кофе". Капич: В "Кавказ" я давно не не заходила. Там в последние годы, после ремонта, только "золотая" молодежь бывает - похоже, исключительно для того, чтобы показать автомашины или продемонстрировать макияж, там собираются дети новой элиты. Очень модным стало кафе "Бобан" на Гайевой улице. Это Звонимир Бобан, футболист, кафе открыл - его семья купила чуть ли не целую улицу... Кафе "Восточный экспресс" рядом, на Теслиной, принадлежит семье Ивы Майоли. Ткалчичева улица в Верхнем городе - знаешь, там летом сплошные столики, пройти невозможно - для гимназистов, для тинэйджеров. Ткалчичева - больше для туристов. Ни одна моя подруга никогда не предлагала мне встречаться на Ткалчичевой. Пожилые люди собираются в "Малой каване" на площади бана Елачича. Напротив, вон там, на втором этаже, в кафе "У Матоша" встречаются богатеи, это не для среднего класса кафе. Там чашка кофе стоит пять-шесть долларов. Поэтому те, кто туда не должен приходить, и не приходят. Стильное кафе на первом этаже музея "Мимара" - там в принципе постоянная клиентура, но можно отыскать, кого хочешь - и политики, и бизнесмены там собираются. Все - люди с деньгами. Певцы и музыканты в последнее время толкутся в "Бульдоге". Они же собираются в кафе "Лисинский" возле большого концертного зала. Это место встреч кино- и телепублики, там никогда ненайдешь свободного столика, все больше деловые разговоры ведутся, насчет телевизионной рекламы и так далее. Шарый: Мирослава Капич, моя давняя приятельница Мима - эксперт по каванам и кафе. Она сама, впрочем, утверждает, что этим своим знанием ничуть не отличается от многих тысяч других загребчан, потому что почти каждый в этом городе - по крайней мере тот, кто называет себя пургаром - знаток кофейной географии. Мима рассказывает, что эта география сильно изменилась в семидесятые годы, когда согласно моде на самоуправляемый югославский социализм и частное предпринимательство в Загребе появилось огромное количество (не десятки, а сотни) небольших, иногда всего на два-три столика, не требующих от хозяев особых финансовых вложений кафе - хорваты называют их "кафичами". К каждому кафе тянутся люди определенного статуса, а для Загреба еще кое-что характерно. Учитывая, что Загреб - центр Хорватии и в прямом и в переносном смысле, тут собираются люди из разных городов. Шибенчане собираются в своем кафе, задарцы - в своем, шибенчане прежде собирались здесь, в "Дубровнике", теперь, после ремонта, куда-то подевались, наверное, облюбовали новое местечко. Далматинцы собирались прежде в "Корчуле" на улице Масарика, и в "Кантинетте". В загребском лексиконе есть такое понятие - "кофейная политика". Это тоже часть традиции: за столиками кафе ведутся бесконечные и часто беспредметные споры, рождаются и раскалываются политические партии, плетутся заговоры, сталкиваются идеи, анализируются ошибки премьер-министров и президентов, подводятся итоги войнам и выносятся оценки мирным договорам. Тут творится история. Для загребских журналистов каваны и кафичи - родная стихия; профессиональными новостями они делятся в кафе "Цицеро" (так называется самый мелкий типографский шрифт) на улице, названия которой никто не помнит - коллеги называют ее "Аллеей павших комментаторов". В своем офисе корреспондента примет разве что бездушный чиновник, так никогда не поступит уважающий себя и своего собеседника интеллектуал. С поэтом и публицистом Борисом Маруной мы беседовали в кафе "Адмирал" - мой собеседник заказал себе "маккиато", я, как обычно в Загребе в полдень, попросил у официанта двойной "эспрессо". Историк Душан Биланджич, как и следовало ожидать, назначил мне встречу в каване "Палас", где черный кофе подают обязательно со стаканом ледяной воды на маленьком серебряном подносе. Хорватам, надо признать, не очень повезло в уходящем веке. Они жили в пяти государствах, но все их государственные лидеры - и австро-венгерские императоры, и югославские короли, и усташеский поглавник, и социалистический маршал - тонким пониманием демократии похвастать не могли, одна авторитарная власть сменяла другую. Разачарованием обернулось в итоге и десятилетие власти Франьо Туджмана - лидера, "приватизировавшего", как выражаются теперь в Загребе, идею национальной независимости и превратившего страну в вочтину для своей семьи, своих приближенных и своей партии. Туджман скончался в декабре 99-го, и всего-то за пару месяцев хорватский политический мир перевернулся. К власти пришли продемократические политики, новым президентом избран вчерашний диссидент Стипе Месич - "Анти-Туджман", как называют его журналисты. Вот об этом и беседуют, об этом и спорят сейчас в загребских каванах и кафичах: ну как же могла нация, казалось бы, наученная собственным горьким историческим опытом, позволить так себя одурачить? Говорит Борис Маруна: Маруна: Я познакомился с Туджманом в 89-м году, когда он приехал в Сан-Педро и в Лос-Анджелес, чтобы просить поддержки у богатой хорватской диаспоры в Калифорнии. Я пытался защитить его от нападок людей, которые, вспоминая партизанское прошлое Туджмана, провозглашали его всего лишь "титовским генералом", и внимательно следил за его деятельностью. Туджман предложил мне вернуться на родину, я согласился и приехал в Загреб, но потребовалось немного времени для того, чтобы понять, что я попал в настоящую мафию. Миф о Туджмане родился быстро: причина - в патриархальном массовом менталитете и патриархальном мировосприятии, которому необходим вождь. Такой подход приводит к полной утрате чувства реальности. Многие политики из окружения покойного президента, в том числе и те, кого Туджман предал для сохранения своей личной власти, продолжали и продолжают говорить о нем - не как о президенте, не как о государственном деятеле - но как об отце! Хорватское общество оказалось очень патриархальным, таким, где отец играет роль героя и сукиного сына одновременно. Шарый: В свободное от творчества время поэт Борис Маруна боролся с социализмом. Двадцатилетним юношей он бежал из Югославии, чтобы вернуться на родину через три десятилетия - защищать независимость, идею которой принял всей душой. Но, как показали события, Маруна остался вечным диссидентом. Душан Биланджич, в юности - красный партизан, напротив, большую часть своей жизни строил и защищал социализм (или, как сам он поясняет, демократическое видение социализма), когда-то слыл любимцем маршала Тито и много лет входил в руководство Союза Коммунистов Югославии. В начале 90-х годов национальный романтизм не обошел и его: в незавсимой Хорватии академик Биланджич какое-то время занимал пост вице-президента. А теперь пишет хорошие исторические книги. Маруну и Биланджича различает очень многое, а объединяет, пожалуй, то, что теперь принято называть "совестью честного хорвата". Биланджич: Туджман - автократ и абсолютист, одержимый идеей-фикс, идеей, относящейся ко второй половине Х1Х и первой половине ХХ века. Он фактически вернулся к радикальному национализму, что полностью противоречит направлению, в котором идет современный мир. Туджман оказался в плену собственных амбиций и собственной политики. Он - трагедия хорватского народа, он создал национальную державу, но обманул собственный народ: говорил одно, а делал другое. Был ведь очень реальный шанс, что Хорватия сразу, в 90-м году станет примерной, показательной демократической страной. Этот шанс упущен. И это самая большая ошибка Туджмана. А его заслуги? Только создание государства. И ничего больше. Шарый: Франьо Туджман не был "кофейным человеком". Очень редко, как правило, в праздничные дни, он в окружении многочисленных соратников и телохранителей заходил в кавану "Бан" на площади Елачича - не имеющую, кстати, особой традиции, а потому не слишком популярную, даром что в самом центре Загреба. Но Туджман собственноручно закладывал традиции, причем в буквальном смысле слова: первый хорватский президент, похоже, сам себе казался всезнающим и почти всемогущим. Он определял цвета парадной формы гвардейцев у вход в свою резиденцию, лично утверждал эскизы национального герба, менял названия спортивным клубам на более патриотические, даже тренер футбольной сборной страны без участия президента иногда не решался определять состав команды. Туджману казалось, что народ платил ему за заботу самой преданной любовью, и он, как полагается отцу семейства, не терпел и не слушал чужих мнений, каленым железом выжигал любое инакомыслие и в партии, и в стране, зато был падок на пустяшные знаки внимания и выражения покорности. Лет шесть назад задарский скульптор-самоучка Иван МалЕница в собственном саду вылепил страшенную шестиметровую статую Туджмана и покрыл этого истукана золотой краской. Государственное телевидение снимало о Туджмане фильмы под названием "Хорватский Джордж Вашингтон" и "Его любимая Хорватия". Всего за несколько месяцев до смерти президент лично открыл собственный дом-музей в селе Велько Трговиште. Туджмана часто сравнивали с сербским лидером Слободаном Милошевичем. Не случайно, конечно - они вместе меняли границы бывшей федерации, вместе делили Боснию, в конце концов, именно Туджман и Милошевич в течение целого десятилетия оставались главными актерами на югославянской политической сцене. Их многое объединяло, но были, конечно же, различия. Одно из таких различия точно сформулировал в своей книге "Путь в Дейтон" американский дипломат-посредник Ричард Холбрук. Вот что он пишет: "С Милошевичем всегда можно договориться, потому что он циник. С Туджманом договориться нельзя, потому что он фанатик". Хорватский лидер действительно фанатично верил в идею независимости своего народа, считая, что цель оправдывает любые средства. Хорваты сполна заплатили и за независимость, и за победу в войне с сербами-сепаратистами. Не эта цена кажется им высокой: они - правда, уже после смерти президента-основателя - не пожелали мириться с тем, что эту независимость, эту победу Туджман использовал в своих личных нтересах. Это запись 97 года. После победы на президентских выборах Франьо Туджман дает на площади святого Марка присягу: буду честным, справедливым и скромным главой государства. Клятвы своей он не сдержал. Но сколько при жизни вождя ни писала независимая пресса о том, что независимость озолотила семью президента, сколько ни шептались в загребских кафичах и каванах и непомерной роскоши президентского двора, наглости и жадности президентской свиты - страна все равно хоронила Туджмана с плачем. На прощание с усопшим народ свозили со всей страны - и народ ехал. И плакал. И стоял в очереди к одру по нескольку часов. Это теперь в Загребе цинично шутят, что надгробье на могиге президента сделали наклонным, чтобы неповадно было на нем плясать. А тогда, в декабре 99-го, за ценой не постояли: могильный камень обошелся в 660 тысяч долларов. Говорят Борис Маруна и Душан Биланджич: Маруна: Думаю, что после Павелича, Тито, Франьо Туджмана хорватам достаточно диктаторов. Думаю, что уже рождается новое общество - в котором никто уже не сможет сказать: "Я создал Хорватию" или "Я защитил Хорватию". Государство создают или все граждане, или государство просто не возникает. Если бы страну создавали отдельные личности, государства не было бы. Что касается Франьо Туджмана, то ему повезло - в международной ситуации, которую он до конца так и не смог оценить правильно, он оказался во главе Хорватии. ...Конечно, он не был посредственностью. И Распутин не был посредственностью, но это не значит, что он был умнее Достоевского, или Толстого, или Пушкина. Туджман был тем человеком, который оказался на нужном месте в нужное время, но не понял ни места, ни времени. Биланджич: Эпоха абсолютизма, который был характерен для габсбургской монархии, югославского королевства, титовской Югославии и туджмановской Хорватии - прошла. Хорватский национальный вопрос решен - созданием независимого государства. Хорватский национальный вопрос сейчас - это вопрос демократии и присоединения к Европе. Время великих лидеров в Европе миновало - и больше уже никогда не вернется, чего Туджман не понял. Сейчас у Германии или Дании - два правительства: одно в Берлине, другое - в Брюсселе. У хорватского мнистерства иностранных дел практически не будет самостоятельной внешней политики - есть рецепты ЕС, и мы будем работать по этим рецептам. Хорватия составляет всего один процент территории ЕС, и полпроцента европейского населения. Это если смотреть географически, а с экономической, научной, технологической, культурной точек зрения Хорватия - это величина, которой Европа не то что может пренебречь, но величина, сама по себе не оказывающая на Европу особого влияния; величина, которая только может к чему-то подключиться. Мима Капич: Молодые люди аполитичны, не отягощены воспоминаниями, они просто ищут уютные уголки. Реноме кафе имеет больше значения для пожилых людей. Мое поколение, загребчане лет 40-50-ти, в последнее время никуда не выходит фактически. Обычный загребчанин ходит в театр, на выставки, но не ходит в кафе - потому что у всех уже выросли дети, достаточно взрослые для того, чтобы самим ходить в кафе. И если ты ребенку даешь деньги на кофе, то сам уже никуда не пойдешь. Сейчас многие ориентированы на свой район города - если живешь подальше от центра, там все дешевле. А раньше такого никогда не было. Десять лет назад я вообще не знала, где у меня "под боком" кафе. Меня это совершенно не интересовало. Шарый: На кладбище Мирогой я приехал под конец выходного, непривычно холодного для почти всегда мягкой загребской зимы дня. Туджман похоронен рядом с центральными воротами, на площади у кладбищенской церкви Святого Тела Христова. Я раньше видел фотографии, знал, что гигантская плоская надгробная плита - черного гранита, но убедиться в этом не удалось: могила была просто завалена снегом, хотя многие соседние захоронения - а в католической Хорватии это правило блюдут строго - уже были расчищены. Из пристроенной к церкви караулки выглянул замерзший полицейский - но, не обнаружив нарушения общественного порядка, снова скрылся. У свежего еще венка президенту горело всего несколько поминальных свечей. ЗВУКОВОЙ РЕКЛАМНЫЙ РОЛИК: ТЕЛЕФОННЫЙ ЗВОНОК Голос секретаря: Нет, извините, президент больше не меняет названия футбольным командам и не определяет состав национальной сборной. До свидания! ЗВОНОК Вы ошиблись номером. По вопросу о приватизации предприятий не звоните президенту. Счастливо! ЗВОНОК Господин главный редактор! Президент категорически против создания культа личности! ГУДОК Прошу вас, не звоните больше! Шарый: Это предвыборная реклама одного из кандидатов в новые президенты Хорватии. Не важно, какого - концепцию будущей власти все они строили по принципу "от противного". От противного Туджману. От былого лидера осталась одна лишь пустота. Вот что пишет в еженедельнике "Глобус" загребский социолог Мирьяна Кризманич. Когда из жизни уходят великие люди, в душе многих обычных граждан надолго поселяется пустота. О покойном "отце отечества" говорят с друзьями, о нем рассказывают детям и внукам. Журналисты соревнуются друг с другом, вспоминая мудрость государственного мужа, которую они имели честь зафиксировать в своих статьях для истории. Поэты посвящают покойному стихи, дети рисуют его портреты, дом, в котором он родился, резиденцию, в которой жил. После смерти Туджмана ничего этого не произошло. Похоже, что потеря, о которой еще несколько месяцев назад страна не отваживалась даже говорить, которую загодя считали самой страшной трагедией для народа, оказалась не такой уж и великой. Скорбь - свидетельство утраты человека, внушавшего любовь, уважение, симпатию, потери чего-то особенного и значительного. Что же для нас всех означал Туджман? Он означал прежде всего возвышение и обогащение людей, которые в нормальных жизненных обстоятельствах остались бы никому неизвестными - и полное пренебрежение интересами всех остальных, тех, кто не входил в этот произвольно очерченный круг. Невозможно даже сказать, что о Туджмане скорбят в молчании - потому что это означало бы, что люди о нем думают и вспоминают его; складывается впечатление, что никто не испытывает потребности ни говорить, ни думать, ни сожалеть о нем. Его "последователи" и "ученики" больше разозлены и обеспокоены, чем печальны. Они злятся, потому что "отец" ушел в мир иной, не закрепив за ними навсегда власть, положение в обществе и привилегии. Оппозиция даже не играет в скорбь - потому что ощутила не печаль, а облегчение и возможность победы на выборах. А граждане, которые не принадлежат ни к одному из политических лагерей, свое отношение к случившемуся выразили на этих самых выборах. Ведь "отец родины" не был их отцом - он был сердитым старцем, который заботился о себе, своей семье и приближенных. Неразборчивость в словах и поступках становились все более явственным отличием Туджмана и его двора, и пока "ЕГО" люди богатели, пенсионеры копались в мусорных контейнерах и подбирали капустные листья на рыночных площадях. Нет, Туджман и его народ не любили друг друга - ни тайно, ни явно. Он утверждал, что 20 процентов его народа - против Хорватии, не понимая, что ВЕСЬ народ - за Хорватию, но не за ТАКУЮ, не за его, Туджмана, Хорватию. Его правда всегда оказывалась вне времени и пространства, поэтому он и говорил безработным об "экономическом чуде" и пытался уверить сограждан, что нами восхищается весь мир. По его мнению, государство достойно всяческих жертв, но эти жертвы на алтарь родины должны были принести какие-то другие люди - те, которых он не знает и те, которые для него лично ничего не значат. Печально, что никто не вспоминает о достоинствах Туджмана, которыми он, конечно же, обладал и благодаря которым отчасти и возникла наша государственная независимость. Но, хотя его заслуги бесспорны, они все же не столь впечатляющи, как казалось ему самому. Независимость Хорватии родилась из слез, пота и крови всех ее граждан. Приписывание всех заслуг только самому президенту стало причиной разачарования для многих еще при жизни Туджмана, а теперь, после его кончины, оно стало источником безразличия. Именно поэтому почти никто о Туджмане не говорит. В противном случае хоть кто-нибудь вспомнил бы и вновь ощутил то воодушевление, с которым президента когда-то привели к власти и вспомнил бы те восхваления, которыми осыпали Туджмана, слишком долго пытаясь не замечать очевидного. Похоже, что о Туджмане вспоминают и о нем печалятся только его близкие - те, о ком он заботился и кому был хорошим супругом, заботливым отцом, нежным дедом. Грустно, что их оказалось так мало. С каждым днем нам все легче и свободнее дышать, потому что пусть скромная, но надежда на будущее оказалась в наших руках. Пока не верится в том, что время настоящих перемен уже наступило. Кажется, самое лучшее сейчас - поскорее забыть все, что происходило с нами в прошлом, и наконец повернуться лицом к будущему. Шарый: Статью Кризманич я читал в кафе "Парти" в пассаже на площади Дражена Петровича. Здесь собирается молодежь, та самая молодежь, которая, по мнению Мимы Капич, ценит не традиции и предрассудки, а удобство и качество. Мима Капич: Два-три месяца назад люди вообще не смеялись и не улыбались, что о кафе говорить! Сейчас ситуация лучше, больше веры появилось, больше оптимизма. Старики, конечно, скептичны, но они скептичны по природе. У людей хорошее настроение. Никто не думает, что завтра повсюду расцветут розы, но еще год-два мы готовы подождать. Думаю, что будет лучше. Абсолютно верю в это. Выборы показали, что люди - заинтересованы, они считают, что их голос что-то решает... Шарый: Загребские кафе изменились. Кажется, в них стало больше воздуха. Разговоров уж точно стало больше - и ведутся они совсем другим тоном. Мима Капич: В кафе "Чарли" собирается загребская культурная и политическая элита - люди, которые хотят, чтобы их видели, которые что-то представляют собой. Кафе, заметь, совершенно не выглядит исключительным... Географически оно очень удачно расположено - самый центр города. А во-вторых, сказывается сентиментальность. Хозяин кафе - Мирко Браун Чарли - был в молодости одной из самых ярких футбольных "звезд", он играл в загребском "Динамо" поры расцвета клуба, и в Загребе его очень любят. Шарый: Кафе "Чарли" на углу Гаевой и БогОвичевой улицы, в двух шагах от центральной площади Елачича - центр сегодняшней загребской кофейной жизни и нервный узел городской кофейной политики. Не только Мима Капич затрудняется объяснить фенОмен популярности "Чарли" - и впрямь, ни особого уюта, ни удобства, ни роскоши интерьера, ни богатого меню. Впрочем, одну причину, по которой "Чарли" стал центром притяжения интеллектуальной публики, я назову. Футбольный клуб "Динамо" в социалистические времена для хорватов был символом хотя бы какого-то сопротивления режиму, в годы войны за независимость его болельщики считались самыми горячими патриотами, а после того, как президент Туджман переименовал команду в "Кроацию" и превратил футбол в символ государственности - оппозиционные политики принялись ходить на стадион в сине-белых динамовских шарфах. Не случайно одним из первых решений новой власти стал декрет о возвращении команде старого названия. Назначить свидание на углу Боговичевой и Гаевой и выпить чашку кофе у "Чарли" - не только фронда и кукиш в кармане в направлении Туджмана, это признак принадлежности к дискуссионному клубу свободомыслящих, к классу пургаров, хранящих традиции и не теряющих достоинства в любой ситуации. "Чарли", думаю, не случайно расположен в двух шагах от площади, но не на самой площади - еще одного ключевого понятия кофейной цивилизации. Площадь есть маленький слепок универсального мира и ежеминутной открытости жизни, где все и все на виду, где нет углов, за которыми можно спрятаться. Так вот сидя в "Чарли" - или, что бывает чаще, на террассе рядом с "Чарли", - ты видишь со своего места чинно гуляющую, нарядно одетую публику (в хорватском языке есть удачное определение "свиет" - "мир, общество, компания") ты в любой момент можешь стать частью этой публики. Но коли не захочешь - можешь и не стать, чувствовать свою отдельность. Главное кофейное время в Загребе - утро. Хорваткая писательница Дубравка Угрешич писала по этому поводу: "Люблю утро больше, чем полдень или вечер, потому что утро - это обещание". Главное кофейное утро - субботнее, кофейная пауза между "вчера" и "завтра". Вчера окончилась рабочая неделя, завтра - обязательный для хорватов семейный воскресный обед у родителей, на который необходимо являться вне зависимости от того, в каком состоянии и во сколько ты завершил минувшую ночь. При выборе "своего" суббботнего кафича или каваны определяющим являются два обстоятельства. Важное, но все-таки не главное: как здесь варят кофе. То, что определяет смысл кофейной субботы - кто сюда заходит. Если у кафе нет десятка-другого постоянных клиентов из числа более-менее известных в городе лиц - хозяин не то что разорится, но гордиться ему определенно будет нечем. Именно поэтому уютных кафе в Загребе - сотни, популярных - десятки, знаменитых - всего лишь несколько, а культовое - только одно, это "Чарли". Но так было не всегда. Символом семидесятых годов было кафе "Звечево" на Масариковой улице - от названия кондитерской фабрики, известное в кругах ценителей субботнего кофе как "Звечка". О "Звечке" и о времени "Звечки" теперь в Загребе поют ностальгические песни - но в этом кафе уже никто не собирается. Причину определить невозможно - известность не всегда укладывается в линефную формулу, она либо есть, либо ее нет. Первые годы хорватской независимости сотворили культ кафе "Хеннесси" на Гундуличевой. Там собирались молодые экономисты, предприниматели, юристы, потом составившие костяк одного из первых хорватских правительств. Никицу Валентича, Младена Ведриша, Славена Летицу, Босилько Мишетича - уже ставших премьер-министрами, министрами и советниками президента - так и называли с доброй иронией "парни из "Хеннесси". За столиками кафе они разрабатывали программу экономических реформ и приватизации предприятий. И вот в прайм-тайм, в субботний полдень я зашел в "Хеннесси" - занято всего два-три столика, да и то какой-то невнятной случайной молодежью. Мима Капич: Нет, "Хеннесси" уже не популярен. Каждый из этих парней давно сделал политическую карьеру. Никицу Валентича, бывшего премьер-министра, упрекают в том, что он стране ничего не дал, а сам внакладе не остался. Он говорил: "Я буду откровенен и открыт, без лжи, без позы". А в конце концов вышло так, что многие предприятия разорились, а Валентич за счет государства открыл свое производство. Серьезные люди в "Хеннесси" больше не приходят. Шарый: Лет шесть назад Мима Капич не была так строга к "парням из Хеннесси". Тогда хорватские граждане на их талант, ум, честность возлагали надежды. И ошиблись. Дело, конечно, не только и не столько в десятке амбициозных юристов и экономистов, пришедших во власть - и не сумевших этой властью толково распорядиться. Не оправдала себя новая система ценностей, основанная на концепции независимости республики, когда казалось, что одно лишь колыхание на ветру государственного флага спосособно решить многие проблемы. От этого - горечь разачарования и довольно суровый приговор тем, кто за десять лет независимости мог, должен был сделать, но - не сделал. Маруна: Новая власть должна пойти до конца и назвать имена тех, кто воровал и грабил все эти годы. Уверен - у них нет трех лет или даже года - а есть всего три-четыре месяца для того, чтобы сказать вслух, кто в этой стране есть кто. Только так можно сохранить уважение народа к новой власти. Уже в первый месяц новой власти десять известных людей в Хорватии, фигурально говоря, должны оказаться в тюрьме. Их имена известны - это те люди, кто грабил Хорватию! А в том, что Хорватию за минувшее десятилетие до нитки обобрали - нет сомнений. Я много раз говорил хорватам из диаспоры: не передавайте сюда деньги, передавайте только то, что вы на эти деньги уже купили, потому что ваши средства иначе испарятся и осядут на счетах где-нибудь в Австрии или Швейцарии. А ведь в 1990 году Хорватия среди всех бывших социалистических стран находилась в лучшей позиции для присоединения к Европе, для европейской интеграции. Вместе со Словенией. Могли мы за собой потащить и Боснию, и Чергогорию, если бы хватило сил. Но не хватило. Шарый: Борис заказал нам еще по чашке кофе. "Вот Владо, - он хлопнул по плечу подошедшего к столику официанта, - на фронте провел почти два года, а на свой ресторан так и не заработал". Владо меланхолично пожал плечами. Он вряд ли в провозглашении независимости и войне против сербов, которую здесь считают освободительной, увидел шанс к обогащению. А вот некоторые из тех, кто увидели - не просчитались. Маруна: Главная характеристика власти Туджмана - жадность. Жадность, желание все прибрать к рукам. Утешает одно: если я сейчас в Хорватии захочу что-то украсть, то любой авоматически это заметит - слишком мало всего осталось. Кормушка-то у власти одна. Хорватия - маленькая страна, здесь все на виду друг у друга, и воровать теперь особенно нечего. В этом отношении новая власть начинает в буквальном смысле слова с нуля - красть больше нечего, и хотя бы поэтому дОлжно себя вести экономно, чтобы страна и нация выстояли. В Западной Европе есть такая шутка: говорят, если придут к власти консерваторы - накопят, если придут социал-демократы - все поделят, и так повторяется из раза в раз. Сейчас в Хорватии уникальная ситуация: социал-демократы, если хотят что-то разделить - должны сначала накопить. Шарый: Буквально через полчаса после того, как к власти в Хорватии в январе этого года пришли вчерашние оппозиционеры, был арестован только что ставший бывшим министр туризма Иван Герак - его обвинили в присвоении 200 тысяч государственных долларов. Следом за ним под стражу взяли Мирослава Кутле, одного из самых видных бизнесменов - в Хорватии таких называют "новобогаташи", новые богачи - пользовавшийся протекцией покойного президента, он с невиданной легкостью за бесценок скупал государственные предприятия. Кутле, которому принадлежала в хорватской столице целая сеть шикарных ресторанов, кстати, частенько захаживал в кафе "У Матоша" - то самое кафе, где не бывает Мима Капич, где чашка кофе - ценой в пять-шесть долларов. Очень быстро за решеткой или под следствием оказалось больше 20 человек - все первые имена загребского джет-сета эпохи Франьо Туджмана: предприниматели, банкиры, финансисты. "За 10 недель, прошедших после смены власти, полиция проявила бОльшую активность в отношении нечистых на руку бизнесменов, чем за все предыдущее десятилетие", - с удовлетворением написала газета "Ютраний лист". "Для того, чтобы окончить многие расследования, нам приходилось ждать изменения политического климата, - объяснил шеф Загребской полиции Зденко Шеничняк. Ждать, замечу, полиции пришлось долго: тот же шеф полиции сообщил, что уголовное дело на Мирослава Кутле открыли в 94-м году. И вот еще одна цитата - это слова одного из лидеров новой партии власти - социал-демократической - Джурджы Адлешич: "Полицейские наконец избавились от политической опеки, и многие из них едва дождались того момента, когда могли наконец закончить свою работу". Осмелели, надо сказать, быстро. Коллективное прозрение народа, коллективное возвращение совестливости к чиновникам - не знающее границ явление. ...Я снова пью кофе в "Чарли". Сегодня 23 января, завтра граждане Хорватии выберут стране и себе нового президента. За столиком в углу кофе - компания немолодых мужчин. Обычные пенсионеры: одеты опрятно, держатся церемонно, пьют разбавленное минералкой белое вино - это здесь называется на венский манер "гемишт" - и неспешно закусывают ломтями свежего белого хлеба. Смысл встречи - не в еде: кричат так, словно футбол смотрят. Смысл крика: сможет ли Стипе Месич, который частенько захаживает в "Чарли" и садится вот тут, за столик напротив - завтра выиграть выборы. ЗВУКОВОЙ РЕКЛАМНЫЙ РОЛИК Стипе приглашает Вас в гости! Добро пожаловать на концерт "Грязного театра" на Цветочной площади на митинге в поддержку кандидата в президенты Хорватии! Стипе Месич и группа "Грязный театр"! Поддержите президента всех граждан Хорватии! Сти-и-и-пе - наш единственный, о-о-о-о... Шарый: Рок-группа "Прляво Казалиште", "Грязный театр", агитировавшая "за Стипу Месича" на его центральном предвыборном митинге - это хорватская "Машина времени". И по тому, какие тексты пишут, и по тому, какие ассоциации вызывают у публики. Ясенко Хоура и Младен Бодалец - авторы знаменитой песни "Последняя роза Хорватии", которую молодежь, жаждавшая независимости, распевала в конце восьмидесятых годов на демонстрациях. Помню, как году в 94-м Бодалец, с головы до ног в кожаном и в рокерских заклепках, дуэтом с загребской оперной примадонной исполнял хорватский гимн: публика в концертном зале "Лисинский" рыдала едва ли не в голос. В Хорватии группа "Грязый театр" - то, что музыкальные критики именуют словом "эпоха". Январь двухтысячного для "Грязного театра" - очередной шанс защитить демократию в ее сегодняшнем понимании. У этой демократии есть свой лидер - это Стипе Месич, которого господа пенсионеры из "Чарли", еще два года назад наверняка голосовавшие за Туджмана, избрали-таки президентом. Биланджич: Стипе Месич выступает с заявлениями, свидетельствующими о том, что он думает не так, как остальные политики. Не потому, что имеет иную идеологическую платформу, а потому, что обладает неким шармом ясности, шармом смелости - назвать вещи своими именами куда откровеннее, чем это делают другие. Он дает совершенно ясные ответы на вопросы о нуворишах, о роли правового государства, о полномочиях президента Хорватии. Аргументация Месича - фактически брутальная по отношению к Туджману и прежней власти, и ни одна партия, ни один политик до такой степени критики не дошли. У Месича есть свое персоналити, своя риторика, он очаровывает большую часть общественности. Он индивидуален - а людям надоели партии. Избиратели ждут внесерийного политика. Шарый: Когда допиваешь чашку кофе - на дне остается осадок. Кофейная гуща, на которой гадают и по которой определяют качество напитка. Вот они - выводы за чашкой загребского кофе. Десять лет независимости оставили неприятный осадок: хорваты вдруг выяснили, что потерпели больше поражений, чем одержали побед, причем, что главное, проиграли в первую очередь сами себе. История редко пишется заново, она чаще повторяет саму себя: все это уже бывало и здесь, и в других городах и странах к северу и югу: чувство разачарования, ощущение упущенных возможностей, почти понапрасну растраченного времени и сил. И надежда - если не вера - в то, что новая власть окажется честной, а новая, завтрашняя жизнь - счастливой. Ведь утро - это прежде всего обещание. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
