Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
18.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[01-02-04]
Разница во времениАвтор и ведущий Владимир Тольц "Еще раз про любовь". (Тайный дневник русской императрицы)
"... затем он обвел в высшей степени безразличным взглядом весь ряд дам, в котором сидела и я, но, кажется, меня не заметил, а если и заметил, это для меня вовсе не лестно, раз я произвела на него так мало впечатления, однако я чувствовала некоторую радость оттого, что видела его, а он при этом и не догадывался, что я его вижу..." "Конечно же, она читала, смотрела, перечитывала, и вновь и вновь воскрешала это в памяти, не только в памяти, а и в сердце..." "Боже мой, это же мой восьмой класс, или шестой, или седьмой - вот эти взгляды робкие, переглядывания, какие-то гадания "любит - не любит"..." Сегодня мы расскажем вам об уникальном историческом памятнике, которому ровно 200 лет. "Ср[еда] 11 [февраля], предчувствие, что он будет в карауле, и в самом деле, бесполезная прогулка. Бал у Имп[ератрицы], плохо видела, идя ужинать, но украдкой посмотрела, возвращаясь. Любезный Vosdu, ручаюсь, что он сделал это нарочно. Четверг 12, хотя и только что сменившись с караула, прогуливался пешком по набережной с другом, я в санях; входя в театр не видела, и заметила только выходя, в тени на крыльце, и все же два взгляда". Владимир Тольц: Это писала в 1803 году Елизавета Алексеевна, супруга Александра Первого. Её тайный амурный дневник был недавно найден и прочитан двумя московскими историками Ольгой Эдельман и Екатериной Ляминой. Сегодня они - гостьи нашей программы. Но прежде чем я предоставлю им слово, хочу очень коротко представить вам автора найденного ими дневника -императрицу Елизавету Алексеевну. Императрица Елизавета Алексеевна, урожденная принцесса Луиза Баденская, родилась в 1779 году. Ей было 13 лет, когда ее в качестве невесты великого князя Александра Павловича, старшего внука Екатерины Великой привезли в 1792 году в Россию. Жениху было 15. Через год подружившихся подростков поженили. Двор умилялся на эту пару: оба были на редкость красивы. Елизавета слыла одной из красивейших женщин двора (а может, и Европы). Современники отмечали ее лицо Психеи, стройный стан и на редкость грациозную, легкую походку. Через некоторое время после вступления Александра на престол в 1801 году его отношения с женой охладились. Молодой император воспылал страстью к придворной красавице Марии Нарышкиной, которая в результате родила от него девочку. Родившаяся же у Елизаветы в 1799 году дочь к тому времени уже скончалась. На торжественных выходах в свет молодая императрица часто уступала место "первой леди" матери своего супруга, вдове Павла Первого Марии Федоровне, а сама предпочла довольно замкнутый по императорским стандартам образ жизни: общалась в основном лишь с ближайшими подругами - княгиней Голицыной, прозванной близкими "Принчипессой", графиней Софьей Строгановой да со своей незамужней сестрой принцессой Амалиией, много читала, страдала от семейных неурядиц, тосковала по материнству... - Но ведь она, - говорю я историку Ольге Эдельман, - была еще очень молода (25-ти еще не было) - самое время танцевать да романы крутить... Ольга Эдельман: - Собственно, было известно, что у императрицы бывали романы, и что несколько раз она была замечена в интересе к посторонним молодым людям. Первый роман, который ей приписывали с ближайшим другом молодого Александра князем Адамом Чарторыжским, если имел место, то еще в царствование Павла Первого. Во всяком случае, после рождения первого ребенка Елизаветы при дворе был пущен слух, что ребенок не Александра, а князя Адама. Затем ходили глухие достаточно слухи об ее романе с кавалергардским офицером Охотниковым. Ну, и в более поздние годы еще пару раз говорили, что якобы замечали интерес Елизаветы к некоторым свитским офицерам, причем, обычно это сказывалось на их карьере, как говорили злые языки. Причем, сказывалось парадоксальным образом: про одного говорили, что Александр его отослал от двора куда-то подальше с глаз долой, про другого говорили, что, наоборот, Александр всячески осыпал его милостями и повышал в чинах, чтобы не подумали, что он ревнует. Но кроме Чарторыжского и Охотникова ничего серьезного.// Владимир Тольц: Ольга, прежде чем мы двинемся дальше, стоит хоть немного рассказать слушателям об этом "герое-любовнике". Итак, Алексей Яковлевич Охотников, родился в 1780 году, похоронен 30 января 1807-го. С 1801 года - офицер Кавалергардского полка (полковой казначей, штабс-ротмистр). 26 лет от роду уволен в отставку по болезни - 14 ноября 1806. - Так что же известно было тогда "в свете" о романе Императрицы Елизаветы Алексеевны с этим кавалергардом? Ольга Эдельман: О романе с Охотниковым известно было очень мало. Отчасти потому, что после смерти Елизаветы Николай Первый, найдя в ее ящиках потайные шкатулки, в которых хранились дневники самой императрицы и письма к ней Охотникова, все это, посовещавшись с матерью, сжег. Правда, он сделал ошибку: письма Охотникова, прежде чем сжечь, он показал своей жене Александре Федоровне, и она наиболее ее, видимо, взбудоражившие места, не оставлявшие никаких сомнений о характере отношений Елизаветы с Охотниковым, выписала в своей дневник, и в таком виде до нас этот текст дошел. Кроме того, существует дневниковая запись секретаря Императрицы-матери Веламова, которому Мария Федоровна однажды, уже после описываемых событий, в 1810-м году несколько дней кряду излагала все свои семейные тайные осложнения, в том числе и рассказывала о неверностях императрицы Елизаветы Александру. Но в целом остались только глухие слухи и упоминания о том, что вроде что-то такое было. "Пят[ница] 13, пл[охо], маленький бал у гр[афа] Стр[оганова]". Владимир Тольц: Из камер-фурьерского журнала: 13 февраля " в 3 четверти девятого часу Их Императорские Величества и Принцесса Баденская выезд иметь изволили в карете к графу Александру Сергеевичу Строганову на бал". А вот кавалергарда Охотникова там, похоже, не оказалось "Суб[бота] 14, идя пешком по набережной под конец прог[улки], я увидела его с другом в санях перед нами, на некотором расстоянии они повернули назад и поехали нам навстречу, потом, увидев, что с той же стороны идет один из ихних, они свернули во двор М[раморного] дв[орца], на площадь, где устроены ледяные горки, там они вышли из саней, а я, обогнав их, села в карету и повернула на площадь, где их обогнала. Вечер в Собрании. День примечательный. Как только мы вошли и уселись на банкетках, входит Vosdu и дружески приветствует какого-то человека, стоявшего с несколькими другими драгунскими офицерами, светлая тесьма и фиолетовый воротник, затем он обвел в высшей степени безразличным взглядом весь ряд дам, в котором сидела и я, но, кажется, меня не заметил, а если и заметил, это для меня вовсе не лестно, раз я произвела на него так мало впечатления, однако я чувствовала некоторую радость оттого, что видела его, а он при этом и не догадывался, что я его вижу. Когда я во второй раз на него поглядела, он заметил меня, ибо наши глаза встретились. Вскоре стали танцевать полонезы, я и без того была уже немного раздосадована тем, как он пробежался глазами по женщинам, сидевшим в одном ряду со мною, так что я, протанцевав несколько полонезов, проходя мимо, не смотрела на него..." Владимир Тольц: Я вновь обращаюсь к историкам Ольге Эдельман и Екатерине Ляминой: - Ну, и как же случилось, что вы нашли этот дневник? Вы его искали специально? Ольга Эдельман: Нет. Как со многими архивными находками, это была вещь, лежавшая на довольно видном месте, и не замечена по одной простой причине: эти невзрачного вида листики, маленькие, исписанные чрезвычайно мелким бисерным почерком на французском языке. Если бросить на них беглый взгляд, не вчитываясь, может показаться, что это банальный дамский дневник с записями о том, что она была сегодня на прогулке, потом вечером на балу. И только, если вчитаться и потратить много времени на буквальную расшифровку этих бисерных каракулек, можно понять, что записи эти не простые, в этих записях она фиксирует все ситуации, в которых она встречала понравившегося ей офицера. Эти записки, которые она вела, они на бумажках очень маленького формата, очень непарадного вида и, похоже, что она их сама прятала. Более того, она этот дневник еще и слегка шифровала на всякий случай, поэтому персонажи под прозвищами, что не означает, что она не пользовалась этими прозвищами в жизни, видимо, это какие-то светские были прозвища. Владимир Тольц: Это говорила Ольга Эдельман. Да, кличек и прозвищ в дневнике немало. В том числе и "псевдоним" предмета воздыханий Елизаветы - "Vosdu" (он уже прозвучал). - Что значит это слово? - обращаюсь я к переводчику и историку литературы Екатерине Ляминой. Екатерина Лямина: - Ответа на вопрос, что значит слово "Vosdu ", к сожалению, у нас однозначного нет, поскольку все источники этих кличек лежат в самых разных пластах жизни, которая окружала императрицу, как, я полагаю, книжки так и особенности внешности тех персонажей, которые под кличками зашифрованы, так и, вероятно, музыка, которую императрица очень любила. Но что значит "Воздю", к сожалению, мы на этот вопрос ответить не можем. Есть ряд гипотез. Первая, которая закрывает совершенно, видимо, нам путь к отгадке, потому что, возможно, это персонаж какой-то оперетки, какого-то водевиля, какого-то балета, неизвестно. Вторая гипотеза, может быть, более для нас развивабельная, а именно: возможно, это просто латинскими буквами записано слово что-то вроде "воздуха" или "воздушный". Почему эта гипотеза возникла? Потому что, видимо, тип красоты и привлекательности Охотникова был достаточно возвышенный и спиритуальный. Это был такой молодой человек с тонкими чертами лица, с глазами с поволокой, видимо, блондин, кудрявый, видимо, довольно высокого роста. То есть, может быть, он воспринимался императрицей и ее подружками как персонаж слегка неземной, слегка элегический. "Я возвратилась на свое место, Vosdu вновь стал мил. Имп[ератор] пожелал, чтобы танцевали экосезы, я танцевала с г-ном W., Vosdu занял место напротив нас и оставался там <от начала до конца> в продолжение всего тура экосеза; я была ни жива ни мертва, я так смутилась от счастья, что предпочла бы провалиться сквозь землю. Мне было очень неловко танцевать на глазах у Vosdu, это было впервые и столь открыто, мне случалось танцевать в самых разных ситуациях, но на сей раз это было чрезвычайно приятно. И все же я была сердита на то, как Vosdu смотрел на всех мелькавших перед ним женщин, он всех их разглядывал, не пропустил ни одной. После экосеза, который я танцевала перед Vosdu, я пошла к своему месту, начали другой, очень длинный, в котором я была так низко, что лишь поднимаясь, успела испытать тысячу разнообразных чувств. Сначала то, как Vosdu разговаривал, смеялся и рассматривал танцующие пары, рассердило меня (с Унг[ерном]), затем движение, быть может, непроизвольное, преисполнило меня гневом на него. Взгляды его уже не казались мне столь нежными, я их избегала, а когда я начала танцевать, он исчез. Этот бесконечный экосез длился так долго, что я решила, что он уехал, и, немного отдохнув, объявила, что намереваюсь уехать, как тут увидела его входящим в зал с видом на редкость равнодушным. Вскоре после того я выскользнула из зала, однако мой последний взгляд все же невольно упал на него. Я возвратилась к себе в странном состоянии. Я была рада, что мое предчувствие меня не обмануло, счастлива, что видела его, но в то же время недовольна, как мы бываем недовольны избалованным ребенком, которому в глубине души прощаем, не в силах противиться его обаянию". Владимир Тольц: Я вновь обращаюсь к историкам Екатерине Ляминой и Ольге Эдельман, осчастливившим мир находкой и расшифровкой тайного амурного дневника 200-летней давности. Знаете, меня, когда я читаю найденный вами дневник русской императрицы, вот что поражает: историкам достаточно хорошо известно то бурное и увлекательное время - 1803-1804 годы - когда Елизавета Алексеевна делала свои секретные записи. В эти 2 года произошло много такого, потрясло, впечатлило и петербургское общество и мир. Ну, вот к примеру: - в том же феврале 803-го, когда Императрица начинает свои записи о "красавце Воздю", ее супруг утверждает свой знаменитый указ "О вольных хлебопашцах", разрешающий землевладельцам отпускать крестьян на волю с обязательным наделением землей. Указ, о котором говорили всюду (на балах тоже!), буквально расколол светское общество: одни принялись его восхвалять ("Исчез бича всегдашний страх!") и освобождать крестьян даже без выкупа, другие (Гавриил Романович Державин, например) - проклинать подготовившего указ графа Сергея Петровича Румянцева (из-за желания получить "два аршина голубой ленты" продал-де дворянство и т. д.); - в том же феврале начинает назревать новая война Франции с Англией, и сведения об этом вскоре достигают Петербурга; - в мае Петербург пышно празднует свое 100-летие (Во всех главных церемониях принимает участие императрица, пишущая свой тайный дневник. Но ни об этом, ни о том, что уже сказано, там ни слова); - в августе - еще одно впечатлившее "свет" событие - из Кронштадта в первое кругосветное путешествие отправляется экспедиция под началом Ивана Федоровича Крузенштерна. На борту шлюпа "Надежда" - русская миссия в Японию во главе Николаем Петровичем Резановым. (В том же году оба избраны членами Императорской Академии наук.) - Я называю имена людей, которых Елизавета Алексеевна лично знает. Но о них и о событиях, с ними связанных, в дневнике ни слова! Или вот еще событие, потрясшее в 803 году не только Петербург, но и Москву: опять же знакомый Императрицы Николай Петрович Шереметев - первый богач из русского дворянства, устраивавший великолепные пиры в Москве и в Петербурге "для угощения императорских величеств и народа" (это о них упоминавшийся мной уже Державин писал: О! если Шереметев к дням так вот этот самый Шереметев пожертвовал "капиталу до двух миллионов на построение и содержание славной московской больницы". Ну, а 1804-й год?...- Одна лишь "самокоронация" Наполеона чего стоит! (В Соборе Парижской Богоматери он выхватил из рук Папы Римского корону и сам надел ее себе на голову. Сколько толков было об этом в Петербурге!... И опять: в дневнике русской императрицы об этом ни слова. - Почему? Что она была за человек? Её вообще интересовало что-нибудь кроме ее романа? Мне отвечает Екатерина Лямина. Екатерина Лямина: Государыня императрица была человеком чрезвычайно разносторонним. И, разумеется, если выпустить из внимания то обстоятельство, что в данный отрезок времени она была, я думаю, во многом сконцентрирована именно на своем романе, конечно же, реакция на события внешней и внутренней жизни России, разумеется, была. Так, например, известно, что императрица, - немного забегая вперед истории, если угодно и развития национально-патриотических чувств, - она очень не любила Наполеона и считала его узурпатором, безбожником, впрочем, как и весь русский двор. Что же касается "вольных хлебопашцев", то сохранились свидетельства о том, что императрица участвовала в заседаниях, домашним образом проходивших, негласного комитета при Александре Первом, состоявшего из его ближайших друзей Строганова, Новосельцева и Чарторыжского. О Чарторыжском уже Оля говорила, что касается Строганова, и сам граф Строганов Павел и его жена Софья Владимировна, урожденная княжна Голицына, были в числе личных друзей императрицы Елизаветы. То есть мы ни в коей мере не можем сказать о том, что она жила в своем собственном изолированном напрочь, наглухо от большого широкого окружающего мира мирке. Но, пожалуй, известная склонность к замкнутости, к тому, чтобы не пускать никого в свою внутреннюю вселенную у нее была. Собственно, все свидетельства иностранных дипломатов при русском дворе в один голос вторят друг другу, подтверждают мысль о том, что она была очень замкнута, сдержана, холодна (это тоже фигурирует такой эпитет), и вместе с тем держится с необыкновенным фантастическим достоинством. В качестве иллюстрации могу привести такой замечательный пример: после смерти при известных обстоятельствах императора Павла Первого, Марья Федоровна, вдовствующая императрица, поставила своего сына в достаточно трудное положение. Хотя Александр, конечно, не был причастен к отцеубийству, но, тем не менее, мать довольно жестоко давала ему понять довольно часто, что косвенно он виновен в смерти отца. И таким образом, вместо Императрицы, Императрицы номер один при русском дворе занимала, конечно, Мария Федоровна, осторожно или неосторожно, аккуратно или неаккуратно подвинув свою невестку, которую, кстати, она не очень любила, на второй план. Это доходило до смешных коллизий, напрочь, конечно, нарушавших всякий этикет. Скажем, французский посол Совари примерно в 6-7-м году пишет о том, что на торжественных приемах Александр ведет под руку мать, а императрица-жена Елизавета Алексеевна шествует сзади, как будто бы она тут не "номер два", а, может быть, "номер три". Разумеется, это все не могло не стимулировать в Елизавете Алексеевне и так свойственную ей склонность к замкнутости и стремление погружаться в свой собственный мир. "Воск[ресенье] 15. Очень плохо. Три первых недели со слезами, архиплохие. Я полагала все конченным, но в воскр[есенье] 8 марта, идя к обедне, [увидела его], вид потерянный, волосы в беспорядке, избегал Имп[ератора], когда я выходила, Vosdu пытался смотреть на меня, стоя за группой камергеров и затем в Кавалергардском зале..." Владимир Тольц: И так до бесконечности: и в понедельник 9-го "все плохо", и в среду 11-го "обманутая надежда", и в четверг 12-го "плохо", и в субботу 14-го - "бесполезная прогулка"... - Скажите мне, - спрашиваю я у историка Ольги Эдельман (ей вместе с Екатериной Ляминой принадлежит честь обнаружения и исследования этого странного эпистолярного памятника), - что все-таки нового дает этот дневник для нашего знания о далеком прошлом? Ольга Эдельман: Дневник этот замечателен в нескольких отношениях одновременно. Во-первых, мы можем видеть этот роман в его живом развитии. Мы обнаруживаем, кстати, что начался он на несколько лет раньше, чем считали до этого историки. Считалось, что начался где-то в 5-м году, писали биографы Елизаветы, начиная с великого князя Николая Михайловича, который в начале 20-го века выпустил ее биографию. Он такую привязку, достаточно зыбкую, обосновывал тем, что де в [180]5-м году вся гвардия вместе с императором ушла в поход бить Наполеона, а Охотников не ушел, что облегчило его сближение с императрицей. (Можно подумать, что они вдвоем в городе остались!) На самом деле, мы видим, что дневник за [180]3-4-й год, и отношения уже развиваются, хотя развиваются очень медленно, осторожно и с чуждой современному человеку совершенно заторможенной романтической динамикой. Потому что на протяжении того года, о котором повествует дневник, наши герои практически ни разу по-настоящему не встречаются, они ни разу друг с другом не разговаривают, они только видят друг друга издали и кидают осторожные взгляды. Иногда императрица записывает в дневнике, что она его видит, но не могла смотреть, то есть беглый взгляд. Такое немое кино, немой разговор двух людей, которые стесненные этикетом, стесненные приличием, пытаются нащупать развитие отношений, понять, как относится партнер, что он имеет в виду, почему он все время попадается на дороге, с каким выражением он посмотрел. Совершенно поразительный документ, потому что я в сущности не помню больше вот такого синхронного женского любовного дневника той эпохи. Не мемуарные записи "ах, как я была влюблена тогда!", а именно поденной фиксации всего происходящего с краткой, но емкой фиксацией чувств. Она каждый день приходит и записывает, как он на нее посмотрел, и что она подумала. Он смотрел в сторону - она вся в слезах, он был дерзок на вид - она оскорбилась, он смотрел умильно - она растрогалась. Совершенно поразительный и очень точный, если прибегать к литературным аналогиям, это такой дневник лермонтовской Мэри... Владимир Тольц: - Вот вы уже сказали: два года молодая императрица ведет дневник. За это время она с предметом своей тайной страсти даже словом не перекинулась... Вы знаете, может быть, я как и многие наши слушатели "испорчен" чтением более современных, нежели этот дневник, романов. Но мне, одному из первых читателей, найденного вами уникального исторического источника, хочется знать, "чем дело кончилось"? - В тексте об этом ни слова... Она, что - бросила писать?... Ольга Эдельман: Я думаю, она не бросила писать, я думаю, это просто обрывок дневника, который до нас дошел. Они заговорили, не только заговорили, поскольку считается, что в конце 6-го года она родила ребенка, отцом которого был Охотников. И из тех писем, которые переписала в свой дневник Александра Федоровна, и из ее изложения содержания остального, что она прочла, явствует, что Охотников все-таки наладился лазить к императрице в окно, когда она летом жила в Каменоустовском дворце и в Таврическом. В общем, роман в конце концов стал полнокровным, полновесным, но очень недолгим, поскольку родила императрица этого ребенка в конце 6-го года, а 30-го января [180]7-го года Охотников умер. Более того, из дневника, который мы имеем, выясняется, что уже зимой [180]4-го года у него была чахотка. И она об этом узнала и очень загоревала. Мне кажется, что обнаружение, что он болен, могло служить для нее катализатором отношений. Чахотка Охотникова - это отдельный разговор, который стоит, наверное, продолжить, поскольку здесь мы подходим к некоей разгадке или, если угодно, развенчанию эффектного исторического мифа... Владимир Тольц: Ну и что же это за миф? Ольга Эдельман: Миф, пущенный, по-видимому, тем же великим князем Николаем Михайловичем, гласит, что в октябре 1806-го года при выходе из театра Охотников получил кинжальный удар в спину, видимо, и от этой раны он и скончался. Думаю, что, сопоставив дневник, впрочем, относящийся к более раннему периоду, известие о том, что Охотников уже в [180]4-м году был болен чахоткой, и ряд еще других косвенных сведений, самое важное из которых то, что о его ранении не сохранилось никаких упоминаний в современных ему источниках, я думаю, мы должны сказать, что никакой эффектной венецианской истории про подосланных к нему убийц на самом деле не было, а он умирал от чахотки, что придает их роману дополнительный драматизм. Владимир Тольц: Ну вообще-то это - не первая история адюльтера, как сейчас выражаются "в высших эшелонах власти". - Сюжет стар, как мир. И наши слушатели это прекрасно знают. Но вот, - я обращаюсь сейчас к переводчику дневника Екатерине Ляминой, - не могли бы вы поведать нам, как относилось общество ("высший свет") тогда к такого рода явлениям? Екатерина Лямина: Попробую, хотя относительно императрицы это формулировать довольно сложно. Что же касается отношения общества в целом к любовным связям, в екатерининские времена, которые довольно непосредственно предшествовали александровским, отношение к ним было очень свободное. Хотя, как всегда, все зависело от конкретного семейства и от конкретных нравов и привычек этого самого семейства. Что касается императора Павла Первого, то он был государем очень романтическим по натуре, охотно соединял влюбленных. И, как известно по воспоминаниям его фаворитки Анны Петровны Лопухиной, сам, терзаясь и проливая слезы, но, тем не менее, уступил ее молодому человеку, который был в нее влюблен и в которого была влюблена она. Что же касается царствования Александра Первого, то здесь, я полагаю, нравы тоже были достаточно свободные. Особенного пуританства при этом дворе не было, хотя, разумеется, всегда все имело чрезвычайно благопристойный вид. Но в качестве характерной черты для иллюстрации нравов того времени, можно сказать, это связано непосредственно с Елизаветой Алексеевной, мы с Олей можем считать, вероятно, что это была одна из причин, подтолкнувших Елизавету к более динамичному развитию отношений с Охотниковым. Это история, изложенная самой Елизаветой Алексеевной не в дневнике, а в других источниках, о том, что к ней на каком-то балу подошла фаворитка (что ни для кого не было секретом) Александра Первого Марья Антоновна Нарышкина и триумфально сообщила Елизавете Алексеевне о том, что она ожидает ребенка. Причем, от кого ожидался этот ребенок, секретом не было ни для единого человека при дворе. И Елизавета, привыкшая ко многому, не могла сдержать своего негодования, своего возмущения подобной бестактностью и полным попранием, с ее точки зрения, приличиями, она зафиксировала это в устной беседе со своей приятельницей. Вот каково было отношение. Как всегда, полагаю. Владимир Тольц: Ольга, вы хотите что-то добавить? Ольга Эдельман: Поступок Нарышкиной был тем более бестактен, что сама Елизавета была одержима чрезвычайно сильной тоской по материнству, которое ей никак не удавалось, потому что рожденный при Павле ребенок умер, прожив чуть больше года, да и дочка от Охотникова прожила не больше полутора лет. А больше детей у них не было то ли по каким-то проблемам со здоровьем самой Елизаветы, то ли просто потому, что их брак с Александром был совершено формальным. Во всяком случае, вину Александра в этом Елизавета усматривала. Владимир Тольц: Вернемся однако к дневнику императрицы Елизаветы Алексеевны, к тому времени, когда ее роман с бравым кавалергардом Охотниковым лишь разгорался: "Вторник 17, я вышла поздно, когда я оказалась на набережной, то первым, кого увидела, был Vosdu, мы вышли из кареты почти что перед ним. Он следовал за нами какое-то время, а затем я, напуганная количеством народа, села обратно в карету и мы снова проехали перед ним. Обедал госп[один] У[варов], разговор коснулся того, как Vosdu учил молодых офицеров и проч. Ср[еда] 18, я поехала прямиком на Анг[лийскую] набережную. Я прошла по ней лишь несколько шагов, как проехал в своей коляске с неистовым звоном бубенчиков Vosdu, раздалось громкое "стой!" и мне показалось, что я узнала его голос, затем видела у окна в доме госп[одина] У[варова]". Владимир Тольц: И опять : четверг вечером - "плохо", пятница - "весьма плохо!", "задумчива, безотчетно грустна", суббота -" не выходила, грусть, мучительные раздумья, Vosdu от меня отдалился". И далее: "Воскр[есенье] 22, у обедни Vosdu не было, и в понед[ельник] 23 пл[охо], но несколько отвлеклась от Vosdu за моими домашними огорчениями. Вторник 24, во время прогулки ничего. После обеда я случайно глянула в окно диванной комнаты на набережную, когда он проезжал, он не мог меня видеть, я заметила только его плюмаж и узнала коляску. Он смотрел в сторону набережной, но это мгновение произвело во мне извержение вулкана, и часа два потом кипящая лава заливала мое сердце. Я оставалась до 10 часов у гр[афини] Толс[той] и вернулась несколько остывшей". Владимир Тольц: Наша программа называется "Разница во времени", вот если сопоставлять эту 200-летней давности жизнь, детали которой мы узнаем отчасти благодаря вашей находке, с жизнью и нравами современного общества (такое сопоставление при чтении дневника Елизаветы Алексеевны происходит невольно), что вы можете сказать? Екатерина Лямина: Основную разницу я склонна все-таки усматривать в том, что наша дама Елизавета Алексеевна фиксирует все это поденно, тщательно и практически очень литературно. Это стремление фиксировать и заново переживать впечатления, ощущения, которые испытала в течение дня, мне представляется, безусловно, чертой прошедшей эпохи. Я не хочу сказать, что наши современники не ведут дневников и не пишут друг другу писем, несомненно, то и другое существует. Но столь развитая культура вербальная и через вербальную культуру новое каждый раз и при перечитывании, соответственно, тоже, переживание этого чувства, заранее делаемая подготовка почвы для его дальнейшей мемориализации. Я хочу сказать, что эти кусочки дневника, которые Елизавета Алексеевна, видимо, посылала какой-то своей подружке и которые хранились у нее, а потом каким-то образом, неизвестно каким, вернулись к ней, равно как и шкатулка, в которой лежал портрет Охотникова и его письма, конечно же, были объектом своеобразного культа. Конечно же, она читала, смотрела, перечитывала, и вновь и вновь воскрешала это в памяти, не только в памяти, а и в сердце. Позволю себе процитировать Батюшкова, современника Елизаветы Алексеевны, который сформулировал с присущей ему гениальностью именно эту особенность психологии и восприятия жизни: " О, память сердца, ты милей рассудка памяти печальной". Это не значит, что Елизавета Алексеевна была нерациональным человеком или иррациональное брало в ней верх, нет, но именно культ чувства и чувствительности, несомненно, существовал. Это культ, конечно, рос из литературной почвы, и всякое свое собственное чувство проецировалось на литературную почву. В связи с этим позволю себе упомянуть еще об одном источнике, а именно об альбомчике Елизаветы Алексеевны, куда она выписывает разные цитаты из сентиментальной литературы того времени, а именно: из "Страданий юного Вертера" Гете, из "Карины" мадам де Сталь, из других сентиментальных и просто романов того времени, очень популярных. И под этими выписками пишет что-то вроде: "Мысль утешительная...", или: "Я того же мнения...", или: "Мне кажется, это очень верно", а дальше ставит дату, соответствие которой можно найти в том дневнике, который обнаружился недавно. То есть понятно, что эта дата для нее означала соотнесение данного события в ее жизни с некой параллелью в мире романных героев. Это, мне кажется, чрезвычайно характерным для той эпохи. Ольга Эдельман: С одной стороны, мы читаем этот дневник и думаем: боже мой, это же мой восьмой класс, или седьмой, или шестой, вот эти взгляды робкие, переглядывания, какие-то гадания "любит - не любит". Но, с другой стороны, совершенно нам неведомая культура чувства и культура глубины проживания этого чувства. Потому что те маленькие события, которые Елизавета Алексеевна фиксирует, которые для нее не то, чтобы значимые, а просто эмоциональное потрясение, для нас кажутся совершенно какой-то смешной мелочью. Скажем, она пишет, что увидела в окно дворца его плюмаж, и для нее это повод, чтобы вскипеть от чувств. Или, скажем, кульминация отношений, которая зафиксирована дневником: во время прогулки на Каменном острове ее собачка подошла и обнюхала сидевшего на скамейке Охотникова. "Пятница 17. Утром долго гуляла понапрасну. Потом, отправившись к Принчипессе, увидела на мосту коляску с двумя из ихних. Чувствую, что Vosdu там был. Дождь задержал нас у Принчипессы. Выходя, я сначала заметила его в другом конце сада, потом, подойдя к желтым воротам, увидела, как он выходит. Благоразумный слуга объявил, что подана карета, от которой я отказалась. Я сделала малый круг, и мы увидели Vosdu на скамейке, открытый всем ветрам, все еще бледного. Роза подошла и обнюхала его. Вечером ничего". Владимир Тольц: Да, эта история меня тоже умилила. Еще и тем, что напомнила гололевские "Записки сумасшедшего" Помните, сходящий с ума Поприщин вместо того, чтобы идти на службу, устремляется за дамой, а когда та заходит в магазин, обращает свое безумное внимание на ее собачонку, которая обнюхивается с другой. И в этом обнюхивании ему чудится скрытый от непосвященных смысл и понятный только ему тайный разговор... Ольга Эдельман: Но ведь они переживали все эти мелочи, переживали все эти робкие взгляды и мелкие происшествия с той силой интенсивности, с какой, я думаю, многие наши современники просто не способны переживать или обдумывать вполне воплощенный роман. Владимир Тольц: Знаете, когда я показал найденный вами текст своим коллегам, то услышал: "Детский сад какой-то..." Означает ли это, что общество за прошедшие 200 лет как-то повзрослело, или что чувства его огрубели?... Ольга Эдельман: Я думаю, что и да, и нет. Потому что любой современный человек не будет считать, скорее всего, один случившийся в жизни роман единственным, судьбоносным. Мы как-то перестали воспринимать данную любовь как нечто на всю жизнь, до гробовой доски. Наши современники не будут до конца дней хранить, предположим, верность в юности погибшему возлюбленному или утраченному каким-то иным способом. В какой-то мере, да, можно сказать, что это какой-то детский сад, и мы сейчас гораздо зрелее. С другой стороны, возможно, мы что-то утратили с этой глубиной переживаний, которая была свойственна тогдашним людям. Ведь, по-видимому, для Елизаветы это была единственная в жизни большая любовь, которой она потом хранила верность, она хранила эти все локоны, портреты и письма. И, наверное, мы так уже не умеем и, возможно, мы с этим что-то утратили. Екатерина Лямина: Я не сомневаюсь, что мы с этим что-то утратили. Поскольку та же самая Елизавета Алексеевна навещала могилы своих детей в Александро-Невской лавре и, видимо, для нее это было поводом посетить лишний раз могилу Алексея Охотникова, который был похоронен сравнительно недалеко. И памятник, который, как явствует из источников, был заказан, видимо, ею и выполнен каким-то хорошим петербургским скульптором, мраморный памятник, представляющий собой очень сложную композицию: и скала, и сломанное дерево, означающее погибшую в расцвете сил жизнь, и женщину, склонившуюся в печальной позе над урной разбитой. Видимо, все это было не стремлением материализовать свои чувства к Охотникову, это было сделано иначе, а стремление в этой земной жизни, короткость которой они все очень хорошо знали, как-то оставить зримые знаки своей сердечной привязанности, те, которые были ей, как императрице, позволены и разрешены в той ситуации. Владимир Тольц: Ольга Эдельман и Екатерина Лямина. - Рассуждения над найденным ими тайным дневником императрицы Елизаветы Алексеевны. Перелистаем в последний раз ее записи 200-летней давности: "Пасхальной ночью, воскр[есенье] 5 [апреля] , по дороге в церковь очаровательный взгляд, говорящий как никогда, глаза сияли, в них выражалось беспокойство остаться незамеченным. Удовольствие, впервые его глаза как будто говорили: Ах, я вновь вижу вас - а вы разве меня не видите? Наконец, взгляд, внесший бурю, смятение в мое сердце. Этот язык глаз был столь ясен, что он не мог не думать того, о чем глаза говорили. Понедельник 15, в Петергофе, на обратном пути встр[етила] совсем рядом с Кам[енным] Ос[тровом] в его карете, красавец, красавец Vosdu, влюблена безумно! Четверг 18, утром прог[улка] пешком с Сестрой, ненароком поднялись на холм. 17 июня я был здесь, чтобы видеть вас, стыд, смятение, охвачена непередаваемым вихрем бурных чувств, буква Е, которую мы видели <за несколько дней> недавно, не произвела на меня такого действия, побежала к П[ринчипессе], чтобы ей это показать. Обед в Пав[ловске], встретила Vosdu в карете на мосту, Имп[ератор] спал". Владимир Тольц: Как уже было сказано, через 3 года, в январе 1807-го 26-летний "красавец Воздю" скончался. Малюткой умерла и их общая с Императрицей дочь. А осенью того же 807-го ушла в могилу и "Принчипесса" Голицына - главная конфидентка Елизаветы Алексеевны. Молодая императрица оказалась совсем одинокой. Правда, сохранились дружеские отношения с супругом: Александр Павлович регулярно пил у нее чай и узнавал о литературных новинках, она выказала ему сочувствие, когда юной девушкой умерла от чахотки его внебрачная дочь от Нарышкиной. К 45-ти годам здоровье императрицы совсем ослабело. Летом 1825 года врачи объявили, что она не перенесет зиму в Петербурге и посоветовали южный климат. Царственная чета выбрала местом зимней резиденции город Таганрог. Похоже, во время этой поездки их отношения резко изменились: они сблизились и явно переживали взлет чувств. Но в октябре Александр заболел и 19 ноября умер все в том же Таганроге. Елизавета пережила его на полгода... Обнаруженные в ее вещах письма Охотникова, лежавшие вместе с портретами - его и малютки, и не оставлявшие сомнения в характере их отношений, новый государь Николай Павлович распорядился сжечь. Уцелел лишь дневник, найденный историками Ольгой Эдельман и Екатериной Ляминой - трогательная история тайного романа, с которой они вас и познакомили. "Воскресенье 12. Идя к обедне, встретила Vosdu, входящего в гренадерский зал. Он не видел никого, кроме императора. Я в ответ надулась и отвернулась. При выходе из церкви переминался в углу с покорным видом. Хороший, короткий взгляд, смущенный вид. Я видела его только проходя. На прогулке снова, на другой стороне проспекта. Я его едва узнала. Отправившись на качели, я заметила его лишь только перед военной коллегией, затем потеряла надолго. Обогнал. Я высунула голову, чтобы увидеть его в глубине кареты. Оскорбление! Он и не шевельнулся мне навстречу. Во второй раз видела хорошо. Хороший взгляд, мой же был опрометчив. Третий в тот момент, когда я что-то поправляла в прическе. Я принялась рассматривать герб, там был зверь с рогом посреди лба. Неприязнь к другу, у которого всегда такой вид, будто он хочет сказать: не беспокойтесь, я прячусь, чтобы не стеснять вас. Понедельник 13. Плохо. Я была в Таврическом дворце. Вторник 14. Плохая погода. Вопреки ожиданиям на проспекте с другом, не знаю зачем, я напустила на себя безразлично-беззаботный вид. Четверг в театре. Ничего вплоть до воскресенья 19-го. Идя к обедне при выходе в неосвященной комнате короткий милый взгляд. На прогулке ничего. Его коляска у дверей господина Уварова. Входя в театр, узнала его еще издали, в другой комнате, несмотря на слепившее меня солнце. Прошла совсем близко от него, спускаясь. Поднимаясь, прошла мимо него, но когда я повернула голову, он не смотрел. Видела несколько раз в комнате, находящейся перед театральным залом и затем, восхищаясь его природной красотой, Ипполит, очарователен, воспламенилась. Пятница 19. Видела неожиданно Vosdu на другом берегу канала. Он нас заметил первым, поскольку уже успел снять шляпу. Затем, глядя с озабоченным видом на вход, он храбро пошел нам навстречу. Мы шли пить чай к Принчипессе. Когда вернулись в сад, Vosdu на холме. Буря чувств, стыд, замешательство. Мы пошли сесть в глубине сада. Как вчера, не терпелось оказаться в том месте, где побывал Vosdu. Еще раз встретили на дороге к кухне, мы прошли совсем близко от него. Он повернулся в коляске. Маленький Голицын был с нами на балконе. Тишь. Суббота 20, день воздушного шара. Пленительные мгновения! Взаимное влечение, неповторимая встреча глаз в тот момент, когда шар поднимался и все собравшиеся жадно за ним следили". |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
