Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
18.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Театральный выпуск "Поверх барьеров"10 лет Петербургскому Театральному журналуВедущая Марина Тимашева Марина Тимашева: В декабре исполняется 10 лет Петербургскому Театральному журналу. Казалось бы, что тут особенного? Особенное состоит в том, что в течение нескольких лет "ПТЖ" (такова аббревиатура) оставался единственным толстым профессиональным журналом на всей российской территории и фактически заменил собой знаменитый журнал "Театр", относительно регулярные выпуски которого возобновились около двух лет назад. Невозможно не согласиться с ректором Школы-студии МХАТ Анатолием Смелянским, который сравнивал профессиональные издания с "черным ящиком" самолетов. Его утрата - белое пятно в истории театра, восстановить распавшуюся связь времен "когда-нибудь потом" - невозможно. Поэтому иначе, как подвиг, лично я деятельность "ПТЖ" не рассматриваю. Тем более что до него в Петербурге 55 лет театрального журнала не было вообще. Рассказывает главный редактор "ПТЖ", театральный критик и педагог Петербургского института театра, музыки и кинематографии Марина Дмитревская. Марина Дмитревская: Если кто не знает, Петербург - это родина первого театрального журнала. Вернее сказать, первый русский театральный журнал выходил на немецком языке еще в XVIII веке. Но в 1809 году князь Шаховской, который работал в Дирекции Императорских театров, был известным драматургом, комедиографом, начал издавать журнал, который назывался "Драматический вестник". Дело в том, что мы привыкли к тому, что журнал - это тот журнал, который начался с Карамзина, с "Вестника Европы", в той структуре, в какой литературно-художественные издания существуют сейчас. А "Драматический вестник" - это была такая маленькая книжечка, где вперемешку с баснями Крылова были еще какие-то отзывы о драматургах, спектаклях, Сумарокове, - тем не менее, это был первый театральный журнал. И дальше история российской театральной критики, российской театральной журналистики была связана с этим городом, с Санкт-Петербургом. И именно там 20 лет просуществовал, с моей точки зрения великий театральный журнал, "Театр и искусство", который в конце 90-х годов организовал Александр Рафаилович Кугель. Я очень часто перечитываю его мемуары. В частности, он написал, что создать журнал ему помогло только одно свойство его характера - это легкомыслие. Марина Тимашева: Все свои "злые" статьи Марина Дмитревская подписывает псевдонимом - Пугель. И стилизует язык рецензий-фельетонов под выдающегося предшественника. Но мы продолжим историю театральных журналов Петербурга. Марина Дмитревская: В середине 30-х годов, когда вся советская жизнь уже централизовалась, все театральные журналы оказались в Москве. В 36-37 году последние профессиональные ленинградские журналы были закрыты. И город, в котором существует самая старая театроведческая школа, в течение полувека с лишним не имел театрального издания. В конце 80-х годов я на факультете повесила бумажку, что все, кто хочет делать студенческий театральный журнал, давайте соберемся в такой-то аудитории. Приползло человек пять, мы действительно начали делать студенческий театральный журнал, который назывался "Представление", разрисовывал нам его Резо Габриадзе. Делали мы пять экземпляров. "Эрика" берет четыре копии, это достаточно известная строчка того времени, а у нас даже было пять копий, они лежали по библиотекам. Мы сделали 10 номеров, но это ничего не значило. А потом в 91-м году в Ленинграде проходил фестиваль спектаклей Камы Гинкаса, и мы очень весело выпускали каждый день юбилейный журнальчик, который назывался "Кама-с-утра". "Кама-с-вечера", "Кама-радос", "Кама-рилья" - были там такие рубрики. Вот эта наша студийная "представленческая", студенческая "каша" очень весело варилась. А директором театра "На Литейном" в ту пору был человек, которого звали ни больше, ни меньше - Александр Македонский. Тут - та точка, с которой начинается петербургский театральный журнал. Марина Тимашева: Всякий раз для меня оставался тайной вопрос финансирования "ПТЖ". Не говоря уже о необходимости издавать журнал, ведь надо платить авторам, а в числе авторов ПТЖ - не одни критики, но весь цвет театральной России - Сергей Юрский, Лариса Малеванная, Виктор Гвоздицкий. Выяснилось, что суммы гонораров смехотворны, а пишут люди потому, что им нравится сам журнал. Марина Дмитревская: Однажды, ко мне пришел Александр Македонский, Александр Викторович, и спросил, хочу ли я журнал, я сказала "нет". И тут мои бывшие студенты как-то уговорили меня, подняли, как знамя на древко, понесли к Македонскому, и мы решили попробовать. Мы нашли чердак, на Площади искусств 5, во дворе "Бродячей собаки", нам вообще везло с адресами. Это был старый, грязный двор, но когда-то именно в этом дворе существовал артистический подвал "Бродячая собака", где перебывал весь "серебряный век". И мы считали, что энергия этого подвала поднимается по черной лестнице на наш чердак, - в общем, сочиняли свою какую-то отдельную историю. Дело осложнялось тем, что Македонский пропал примерно через месяц. И посреди города Ленинграда оказалась я с макетом журнала, с неоплаченными художникам деньгами, не учрежденная, не отличающая, что такое устав, что такое вообще договор, и без копейки. Пришла какая-то девушка, сказала "идем" и привела меня в старую коммуналку на Старо-Невский проспект. "Место встречи изменить нельзя", сцена - малина, я - Шарапов. Страшная картина, длинный стол, сидит восточный человек, его звали Сафар, это вместо Джигарханяна, не проданная халва, какие-то компьютеры, какая-то, в общем, криминальная структура. Я вообще за пределы театроведческого факультета в форточку даже не выглядывала, а тут такая жизнь во всем ее многообразии передо мной развернулась. Стала ходить я туда, в общем. Они стали официально нашими учредителями. Как у нас не было никакой финансовой стабильности, так ее и нет. Журнал десять лет выходит "на паперти". Марина Тимашева: Вот именно в это время и умерли толстые театральные журналы. Надолго замолчал - в отсутствие финансов - журнал "Театр", по той же причине вовсе прекратил свое существование " Московский наблюдатель". Марина Дмитревская: У нас была своя ниша. Мы смотрели из Петербурга в Россию и далее везде. И вдруг, на российском ландшафте мы остались одним-единственным толстым театральным журналом. Россия не пахана, Москва не оприходована. В общем, мы взвалили на себя такие общероссийские функции. Три года назад, когда состоялся театральный форум, выяснилось, что мы вообще одни вроде стоим посреди России, шатаясь, конечно, и не твердо, но все-таки выходим. Тогда союз театральных деятелей стал нашим соучредителем и стал чуть-чуть давать нам денег, а последние два года, спасибо большое, как-то подключилось Министерство культуры. Это дело все равно остается семейным, таким патриархальным, даже кустарным производством. Кустарные вещи ценятся в истории, может быть, больше, чем сделанные на конвейере. Марина Тимашева: "ПТЖ" - по аналогии с театром-домом, журнал-дом. И у него есть свои домовые. Главным домовым до самой своей смерти был Александр Моисеевич Володин. Александр Володин:
Марина Тимашева: Его памяти посвящен 26-й номер. На первом развороте - большой портрет и его стихи, потом - Юрский, Алиса Фрейндлих, Кирилл Лавров, Михаил Боярский и Александр Белинский - о Володине. Потом - уникальные фотографии из архива, фрагменты прозы и пьес. Кстати, именно "ПТЖ" опубликовал прежде не изданную одноактную пьесу Володина "Хосе, Кармен и автор". И не знаю, отчего так сильно действует, - черно-белая фотография заснеженного Петербурга и четыре строчки: "Я с этим городом сроднился, и как ни звали паровозы, не оторвался, не решился, когда решился, было поздно". Марина Дмитревская: Когда мы въехали на наш первый чердак, первый человек, которого мы позвали в нашу комнату, был Александр Моисеевич Володин, мало мне тогда знакомый. Он пришел, посидел, выпил водки и написал заявление, которое до сих пор весит у нас на стенке: "Вы как хотите, а я ее удочеряю". Он имел в виду меня. У него была такая смешная идея: как жалко, что я не его дочка. И мы стали дружить. Через какое-то время из Германии я привезла игрушку - такую смешную длинноносую птицу, которая у нас называлась "главный редактор", она сидела на столе, седые патлы, рыжий нос. Приходит Володин, встал напротив нее, и мы поняли, что это его портрет просто. Мы сунули ему эту птицу, и в отличие от многих подарков, которые он, как правило, куда-то запихивал, эта птица поселилась у него на шкафу и восемь лет там просидела. А когда его уже не стало, то в 40 дней я съездила, эту птицу со шкафа забрала обратно в редакцию, таким образом, эта птица опять сидит у нас. А когда ему исполнилось 80 лет, мы в редакции сделали газету, она называлась "Миленький ты мой". Мы собрали по копейке со всех театров, и любой человек, который приходил 10 февраля того года в любой ленинградский театр, получал в подарок эту газету, чтобы он знал, что он живет в одно историческое время, в одном пространстве с этим человеком. Володин был великий писатель-реалист, он понимал, что не бывает хороших концов, сам не любил хорошие концы, хорошие финалы, вымарывал из своих пьес хорошие финалы, и всегда ждал, что какая-нибудь история закончится у кого-нибудь когда-нибудь хорошо. Марина Тимашева: Часто случается так, что из материалов "ПТЖ" и посиделок в редакции вырастает что-то иное. Именно там возник замысел спектакля "Происшествие, которого не было" в Омской драме, и - уже после смерти Александра Моисеевича - фестиваля спектаклей по его пьесам, который пройдет в феврале. А дружба с Резо Габриадзе, теперь прервавшаяся, привела к постановке театрального шедевра, о котором я рассказывала, "Песни о Волге". Марина Дмитревская: Когда журнал возник и начал искать себе "конуру", это был 91-й год, это было почти сразу после тбилисских событий, когда начала гореть Грузия. Незадолго до этого в Петербург с 13-ю тюками приехал Резо Габриадзе. Он вынужден был тогда уехать из Грузии, и надо было ему где-то жить. Я привела его во двор "Бродячей собаки", они сказали, что есть комнатенка такая, где беженцу можно было бы и пожить. Комнатенка эта Резо тогда не пригодилась, он быстро уехал в Германию на какую-то постановку, но первая персональная рубрика журнала - "Театр Резо Габриадзе". Я надеюсь, что когда-нибудь выйдет книжка этих рассказов, потому что это замечательные рассказы, очень теплые, человеческие, воспоминательные рассказы Резо. Марина Тимашева: Из рассказов Резо Габриадзе "Кутаисские авангардисты". - "Кличка у него была, нет, не кличка, а можно сказать псевдоним - гецеле, по-грузински это означает "тяни". Чаще всего его видели за базаром. Это был деревенский мужик, запущенный, беспризорный, без паспорта и, может быть, его даже не звали Диомидэ. Летом он спал под мостом, откуда, наверное, в конце концов, на исходе его дней и унесла его весной река, как и многих других. Борода, как у Асаргадона - трапецией, в мелких кудряшках, мощный развитый лоб. Так вот, у него был старый железный поднос, весь выщербленный, на нем еще угадывались цветы и по краешку - птицы и груши, может, он нашел его на помойке, может, подарили, может, утащил. И вот когда за базаром собиралось человек 10, поднос становился сценой, и он начинал спектакль. Шаровары из рогожи играли роль занавеса, он их спускал вниз и доставал оттуда то самое, чем мы - мужчины - отличаемся от великих балерин. Все это он клал на поднос и показывал публике. За этим следовали аплодисменты, восторги, крики "бис", но он прекращал спектакль, труппу отпускал обратно в штаны и обходил публику с подносом. Звенела мелочь. Я сейчас вижу на Западе много авангардистских спектаклей, но насколько тот (наш) был авангарднее, веселее, если угодно, естественнее. В последний раз я видел Диомидэ зимой, он стоял босой в снегу. Он показывал спектакль, а публики не было. Седая его голова и борода покрывались снегом, а черные глаза в этом белом обрамлении казались особенно печальными. И поднос тоже покрылся снегом, маленький беленький холмик снега лежал на нем, и только тонкая черная каемка растаявшего снега говорила о том, что под холмиком теплилась жизнь сморщенного сумасшедшего старика всеми покинутого, как "Король Лир". Снег косо скользил по окну вагона, поезд набирал скорость, уносил меня из города, и разве я мог подумать, что это последнее, что я видел в Кутаиси?". Марина Тимашева: Третий домовой, третий сквозной сюжет "ПТЖ" - это Эдуард Кочергин. Выдающийся российский сценограф, соавтор спектаклей Георгия Товстоногова и Льва Додина. Марина Дмитревская: Кочергин - кроме того, что он выдающийся художник, он еще был замечательным рассказчиком. Поскольку он вырос в колонии, из которой все время сбегал, потом он попал на рубеже 40-х - 50-х годов в Ленинград, потом учился в СХША, то есть в художественной школе. Глаз у него художественный, то есть он потрясающим образом запоминал фактуру этой жизни. Вот как свет падает на камень, как выглядели и какие судьбы имели "обрубки", инвалиды, которыми был заполнен послевоенный Ленинград, и которых потом быстренько однажды увезли в монастыри в Горицы Вологодской области и прочие дальние места. И Кочергин стал приходить в редакцию и рассказывать рассказы. Они назывались "Рассказы "Бродячей собаки", потому что мы жили во дворе "Бродячей собаки", и потому что сам Кочергин чувствовал себя бродячей собакой. Он меня всю жизнь учил, что в этой жизни не надо никого бояться. Он был уголовным мальчишкой, поезда грабил - беспризорником, в общем, был. То ли по той жизни он так приспособился, понял что-то. Но он действительно сам никогда никого не боялся и меня все время учит, что нельзя бояться жизни и уж, конечно, не бояться всяких рож, морд, свиных рыл. И он начал рассказывать. Сначала я его просто записывала на диктофон, это были устные рассказы, потом он однажды попал в больницу, стал писать. Он действительно оказался очень своеобразным прозаиком со своим языком. Рассказами он дорожит гораздо больше, чем своими рисунками, эскизами, спектаклями. И вот-вот, скоро выйдет целая книга, она не будет уже называться "Рассказы бродячей собаки", она будет называться "Записки рисовального человека". Но собралась уже книга. Марина Тимашева: Из рассказа Эдуарда Кочергина "Капитан". - "Оркестр им был не нужен. Ксилофонили подковами по мостовой катафалковские лошади, неровный ритм отбивали костыли безногих, жужжали подшипниковыми колесами "тачки", а короткие паузы между ними заполнялись перезвоном многочисленных медалей за взятие и освобождение всяческих городов и стран. Со стороны казалось, что происходит массовый исход калек на край своей островной земли - Смоленское кладбище. И действительно, это был последний марш "обрубков" - победителей прошедшей отечественной и мировой бойни, провожавших в последний путь свой знак, свой символ, свой оберег на одном из последних катафалков города. Порубленная войною островная братия провожала с Капитаном себя. Через год город стали очищать от безродных, неуправляемых и никому ненужных бражников, ссылая их в инвалидные дома в наскоро приспособленных для этого монастырях среди наших северных печальных пейзажей. И буквально через год-полтора в очищенном от инвалидов городе вместо катафалков появились среднего размера, крашенные в серо-голубой цвет, с узенькой черной полоской под окнами, специальные похоронные автобусы, которые перестали отвлекать прохожих от их текущих дел и забот и служить перстом, указующим на какую-то бренность жизни". Марина Тимашева: Кстати, не следует думать, что "ПТЖ" славил и без того великих Володина и Кочергина, да и только. Вместе с журналом, по странному стечению обстоятельств, в жизнь вошло целое поколение тогда совсем молодой петербургской режиссуры, нынешних лауреатов престижных театральных премий и авторов спектаклей самых именитых московских театров. Марина Дмитревская: Примерно с 92-го года как раз и вошли Григорий Козлов, Анатолий Праудин, Александр Галибин, Владимир Туманов, Виктор Крамер, чуть позже Юрий Бутусов - целая группа равноголовых людей. И получилось, что первый раз за очень много лет петербургская режиссура в период своего становления получила возможность посмотреться в зеркало критики. Их жизнь, в отличие от старшего поколения питерских режиссеров, отписана. Жизнь, например, Ефима Падве, творческую жизнь я имею в виду, она не зафиксирована до такой степени последовательно, как жизнь Гриши Козлова, Саши Галибина или Толи Праудина. Марина Тимашева: Когда Марина Дмитревская все это рассказывает, выходит одно только хорошее. Между тем, не надо было иметь особо острое зрение, чтобы рассмотреть, например, способ распространения журнала. Главный его редактор и сотрудники, преимущественно молодые женщины, едут в командировку на фестиваль. Маленькие, хрупкие женщины прогибаются под тяжестью громадных сумок и рюкзаков. Стихи Александра Володина
Марина Тимашева: Эти стихи Александром Моисеевичем Володиным, наверное, не посвящены редакции "ПТЖ". Но почему-то возникают в памяти, когда вспоминаешь, как они везли продавать свой журнал. Марина Дмитревская: Было безумие с этими пачками. Но сейчас журнал вошел в каталоги, два года как его можно выписать. Он доходил каким-то образом еще потому, что несколько лет назад директора крупных российских театров стали их покупать у нас на труппу - 40 штук, 50 штук - и раз в квартал артист получает это в гримерку. Марина Тимашева: Еще я хочу особо остановиться на одном номере, а именно - 24-м. Он должен был называться "104 страницы про любовь", но страниц вышло 144. Люди разных театральных профессий и школ, поколений и полов отвечали на вопрос: "какие театральные мгновения запомнились им, как вспышки любви". И будто рухнули в душах какие-то барьеры, прорвало шлюзы, и на страницы журнала полилась "Песнь Песней" сценической любви. Марина Дмитревская: А про любовь... Хотелось выяснить, почему мы перестали в театре плакать, почему мы перестали в театре потрясаться, почему по нашей сцене ходят не мужчины и женщины, а какие-то бесполые личности или андрогины, почему они случайно вдруг встречаются и говорят какие-то слова, которые бы надо принять за чувство, которое называется "любовью". Кроме того, любовь в жизни требует бесстрашия. Бесстрашие вообще из нашей повседневности как-то улетучивается. Для того чтобы на сцене была настоящая любовь, требуется режиссерское и актерское бесстрашие. То ли наши режиссеры не испытывают этого чувства?.. Почему все помнят Ольгу Яковлеву и сороковую симфонию Моцарта? Почему все помнят, как Доронина говорила Луспекаеву : "С Вами - хоть на крышу", и зал совершенно замирал. Почему все тридцать лет помнят, как Лариса Малеванная кричала "Я скучаю по тебе!" в финале "С любимыми не расставайтесь", я сама этот крик помню. Или Яковлеву в "Бедном Марате" или Фрейндлих в "Тане". Почему сейчас в последние годы молодые мои коллеги, почему у них эти точки театральные улетучиваются? Вот от этого стали плясать, и выяснилось, что все почти в прошлом, что тема любви имеет в нашем театре такую ностальгическую окраску, конечно. Марина Тимашева: 30 декабря в свет выйдет юбилейный, тоже 30-й, номер "ПТЖ". Он сделан, как дайджест - собрано все самое важное за 10 лет. Марина Дмитревская: Как говорится у Шварца "Нас ни "ку", ни "у" - то есть, ни купить, ни убить. Потому что мы ни от кого не зависим и в хорошем, и в плохом смысле. В 68-ом году, незадолго до смерти, Николай Павлович Акимов позвал к себе успешно начинающего театрального художника Эдуарда Степановича Кочергина и предложил ему преподавать. Кочергин спросил - зачем? У него все было прекрасно. Николай Павлович, глядя в окно на Невский проспект, сказал: "Понимаешь, у нас нет другой цели, чем сохранение культуры. Не создание произведений искусства, не приумножение, ничего, а только сохранение". Стихи Александра Володина
Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
