Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
18.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
С христианской точки зрениВедущий Яков КротовО Владимире СоловьевеАнатолий Стреляный: Будем говорить о Владимире Соловьеве, о поражении философа, который призывал Россию объединиться с Западом, хотел примирить православие и католичество, иудаизм и христианство. Он сознавал, что высшая церковная власть разрушает не только христианство в России, но и саму Россию, провидел революцию и пытался противостоять ей. В его время бурно заявлял себя русский национализм, российский патриотизм. Соловьев осуждал это явление, говорил, что слово "патриот" не зря рифмуется со словом "идиот". Именно от него многие восторженные сыны отечества узнали, что их патриотизм - подражательный, что они перепевают заграничные глупости. Его мысль за малыми, хотя и важными исключениями, не принял никто, ни светская и церковная власти, ни образованный класс. И сейчас на Западе Соловьева знают и чтят больше, чем в России. Яков Кротов: Этот выпуск нашей передачи будет посвящен Владимиру Соловьеву, точнее поражению, которое потерпел Владимир Соловьев, его дело. Сам Владимир Соловьев, сын знаменитого русского историка, родился в 1853-м году, умер ровно сто лет назад в 1900-м году. Сейчас начинают издавать полное собрание его сочинений, вышел первый том. Уже есть 16-томное, это будет раза в два больше. Защищают диссертации о Владимире Соловьеве, к последователям Владимира Соловьева причисляли и причисляют себя десятки, сотни, тысячи людей. Многие люди были обращены в христианство книгами Соловьева. И тем не менее, оглядываясь назад, мы видим, что, скорее, можно и нужно говорить о его - поражении. Те идеи, которые он проповедовал, те планы, которые он строил, - они все лежат в архиве. Побеждает то, с чем он боролся. И, конечно, встает вопрос: в чем же суть самого жизненного плана Владимира Соловьева? Ведь о других мыслителях, богословах, философах нельзя говорить в терминах победы или поражения. Победил ли Платон, победил ли Гегель? Но о Соловьеве так говорить можно. Почему, и в чем суть его жизненного дела? Алексей Козырев: В русской философии, в русской культуре философской, мне кажется, есть две традиции - это традиция академической философии, будь то Лопатин, Грот, Трубецкой, Козлов, имена, скажем так, которые далеко не у всех на слуху. И великая русская литература, которая всегда тяготела к философии и стремилась быть философией. Ну, банально придется вспомнить имена Толстого, Достоевского, наверное - Розанова, Шестова, которые тоже тяготели к этой традиции; отчасти - Бердяева. И Соловьев, мне кажется, интересен тем, что он попытался существовать на стыке этих двух путей, этих двух линий. Перекинуть мостик из философии, как способа, типа профессиональной деятельности, способа, грубо говоря, зарабатывания денег, потому что он был университетским профессором, потом редактором отделов в энциклопедическом словаре, - к философии как типу поиска, как типу жизни, как типу мировоззрения. Собственно сам его путь жизненный, вот эти три этапа, которые он первоначально наметил для себя - теософия, теократия, тиургия, то есть богомудрие, боговластие, богоделание, он как бы раскрывает нам эти три ипостаси Соловьева. Отвлеченный метафизик, абстрактный философ, и в то же время вдруг он бросает метафизику и в начале 80-х годов 19-го века, сломя голову, что называется, бросается в кипучую пучину журнальной деятельности, публицистики, национального вопроса, соединения церквей и так далее. Кто-то интерпретирует это как надлом, как слом соловьевской системы метафизики, разочарование в собственно абстрактном типе мышления. Но мне кажется, что это вполне последовательная реализация некоей интеллектуальной программы, намеченной еще в юности, программы вселенского учения или вселенской религии. Вот опять-таки эти два понятия для Соловьева были практически тождественными. Неслучайно Лопатин в своих воспоминаниях говорил, что по духу своему Соловьев был революционер, увлекался в юности социализмом и потом с той же страстностью увлекся христианством. Он жаждал, он чаял немедленного преображения жизни, вот пусть желанное сбудется немедленно, сейчас. Яков Кротов: Можно ли говорить о его поражении или победе? Мнение Николая Которылева, другого специалиста по творчеству Владимира Соловьева, составителя лучшей на сегодняшний день библиографии его работ, одного из издателей собрания сочинений Соловьева. Николай Которылев: Говорить о победе и поражении Соловьева, конечно, можно. Поскольку сам он о себе думал в стратегических терминах - когда что сказать, когда что из своей мысли открыть. Он в истории занял большое свое специфическое место, координирующее, так или иначе, историю еще очень многих многих людей и целых поколений. В этом смысле, в гуманистическом, что ли, предании о славе Соловьев велик, и навсегда велик, и праведно велик, и говорить о каком-либо поражении нельзя. Вот и мы с вами сидим, твердо зная, что для нашего с вами жизненного становления, для нашего развития, для нашей борьбы с обществом и с самим собой опыт знакомства с Соловьевым оказался в высшей степени значимым и положительным. Яков Кротов: В чем ядро мысли Соловьева? Как это сформулировать на языке внятном и человеку с философской подготовкой, и христианину, как, собственно, и хотел Соловьев перебросить мостик между светской культурой, секулярной и культурой религиозной, между жизнью верующих людей и неверующих. Об этом говорил отец Александр Мень в своей лекции о Владимире Соловьеве, произнесенной в середине 80-х годов. Вот отрывок архивной записи: "Прежде всего он отбрасывает материализм, но я сказал "отбрасывает" - и выразился неточно. Владимир Соловьев с юных лет до последних лет своей жизни следовал принципу, который когда-то был высказан философом и математиком Лейбницем. Человек всегда неправ, когда он отрицает, особенно философ. И каждая доктрина, каждое учение наиболее слабо именно в том, что оно отрицает. Это был главный принцип жизни и мышления Соловьева. На что бы он ни обращал свое умственное внимание, социализм или учение об эволюции, на развитие старообрядчества или судьбу России, - он всегда брал оттуда нечто ценное, он понимал, что ничего нет на свете бесплодного и бесполезного. Его мышление проходило под знаком того, что он сам называл - "всеединство". Всеединство - это дух, который связывает элементы природы, который связывает духовные миры, который связывает общество, которое в конце концов связывает нас с высшим единым началом. И вот когда люди берут какую-либо одну часть бытия всеединого органичного и выделяют, - получается то, что он называл "отвлеченным началом". Поэтому рассудочное познание, ставшее отвлеченным, оторванным, отрезанным от бытия, оно в конце концов терпит поражение. Эмпирическая наука, которая перестает считаться с опытом внутренним, духовным и с выводами отвлеченной метафизики, тоже в конце концов заводит в тупик". Всеединство - почему же такая замечательная идея не стала общим знаменателем для всего человечества? Вениамин Новик: Соловьев и не славянофил и не западник; он, скорее всего, универсалист. И вот эта идея универсализма оказывается таким препятствием для восприятия мировоззрения Соловьева. Что такое универсализм? Это - попытка увидеть в мире некие общие закономерности, увидеть стремление всего положительного к какому-то метафизическому центру. Но в основе этого мировоззрения лежит, конечно, платонизм. Соловьев, на мой взгляд, является платоником, христианским платоником. И есть разные виды религиозности, можно быть религиозным и не платоником. Вот мы, мне кажется, в России как-то верим в Бога, но мы верим не в парадигме платонизма, а как-то иначе, наш тип религиозности трудно определить. Платонический тип религиозности - он понятнее. Мир воспринимается как универсальное целое, иерархически структурированное, и все в конечном итоге стремится к Богу, который и есть высшее добро, истина, добро и красота. И вот Соловьев является не только универсалистом, он является пророком универсализма. И он так высоко поднялся над партийностью, кружковщиной, каким-то сектантством, что многие даже просвещенные люди его времени не очень-то его понимали. Яков Кротов: То, что соловьевскую идею с трудом принимает русская культура, это проблема в значительной степени - светская, но почему церковь, в которую вошел Соловьев, вошел страстно, вошел со всем своим интеллектуальным багажом, почему христиане России не принимают, как правило, его концепций, его идей? Почему не стремятся к тому единству, к тому всеединству, о котором говорил Соловьев? Алексей Козырев: Соловьев каким-то образом поставил под вопрос историческое христианство - ну, хотя бы тем, что предпринял некий неудавшийся опыт религиозного обновления, религиозной модернизации. Вообще по своему потенциалу это - Лютер, настоящий Лютер. Его идея о вселенской религии, которая соединяет в себе не только христианские конфессии, но и Запад с Востоком, например, то, что он исповедовал в 70-е годы, это, конечно, может быть, здесь уместнее его с возрожденческими платониками сравнивать, с герметиками, типа Марсилио Фиччино, или Пико. И, конечно, такой широкий религиозный синтез поневоле размывает основания христианства. Соединить платонизм, христианскую метафизику, гностицизм в одно целое - наверное, можно, но вряд ли получится жизнеспособное дитя, получается какой-то алхимический монстр. Косвенным образом мы видим это разочарование в позднем произведении "Три разговора", где Соловьев говорит о том, что приходу антихриста и концу всемирной истории предшествует повторение в общих чертах александрийского синкретизма. Многие исследователи - Манчуйский, например, или Сергей Михайлович Соловьев - считают, что здесь Соловьев высек сам себя. То есть то, чем он занимался в своей юности, вот эта попытка построить александрийского типа синтез, он квалифицирует как пролагающую дорогу антихристу. Соловьев перед смертью это человек гораздо более христианин, чем философ. Яков Кротов: Но может быть, даже хуже, чем поражение Владимира Соловьева, когда идеи мыслителя отвергаются, мне кажется, иногда намного горше, когда эти идеи принимаются. И сегодня часто в газетах, в журналах, в философских исследованиях можно прочесть, что Соловьев - это замечательная фигура, потому что, например, в своей книге "Оправдание добра" он оправдывал и войну и призывал к войне как законному средству достижения определенных целей, поддержке государства через войну. Говорят, что Соловьев в своих "Трех разговорах" вложил свои сокровенные мысли в уста генерала, который защищает резню мусульман, потому что, видите ли, ему жалко армянских детей, которых уродуют турки. И это все приобретает необычайную остроту именно в наши дни. Что же, неужели действительно мысль Соловьева так легко ложится, как козырная карта, в руки наиболее агрессивных, милитаристски настроенных христиан, да и нехристиан, сегодняшнего дня? Это ли не трагедия для мыслителя? Евгений Рожковский: Мы живем в культуре, во многих отношениях - полусредневековой. Соловьев сам был человеком полусредневековым, я об этом говорил, и может быть, даже либеральные ценности, ценности человеческих прав, экологические ценности он исповедовал со средневековым пылом. Но в Соловьеве была одна вещь, которая делает его уже человеком не только средневековым, это копрессивный человек, не только человеком нового времени, но и человеком в чем-то пост-нового времени, постмодерна. Я не хочу кадить постмодернизму, но одно из достижений все-таки постмодернистской культуры, которая, я думаю, спустя несколько десятков лет откристаллизуется, - это то, что любое суждение, любой текст, любая цитата не может быть вырвана из контекста. Рядом с генералом действуют (если вспомнить "Три разговора") и дипломат, и дама, в чем-то - князь, который отвергается Соловьевым, но несет какие-то проблемы, и, наконец, господин Зет, и наконец старец Пансофий, который написал эту самую рукопись "Краткой повести об антихристе". И в таком контексте суждения героев этого диалога уже не могут быть взяты как окончательные, они - в постоянном брожении, в постоянном взаимообогащении, в постоянном взаимопровоцировании. В этом и сложность того диалогического метода, который характерен для творчества Соловьева. Если есть у Соловьева какая-то вина перед историей, то я бы определил ее таким образом - перескочить через историю, оказаться по ту сторону истории, за порогом истории. Стремление оказаться по ту сторону истории навязчиво звучит в произведениях Андрея Белого, Флоренского, Ильина - всей это соловьевской плеяды. Увы, мы не оказались по ту сторону истории, мы оказались по ту сторону сгоревшего исторического периода. И в 20-м веке зарождался какой-то новый философский и художественный дискурс, который ставил вопрос не о том, как выскочить из истории, а о том, как жить в истории во всем ужасе, во всем пламени истории, но - сохранив верность богочеловеческому вектору, в творчестве, скажем, Федотова, Вышеславцева, Лосских. Так что поздняя метафизика Соловьева - это тот остаток после поражения, тот пейзаж после битвы, который помогает жить. Яков Кротов: Вот эта диалогичность Владимира Соловьева роднит его с его другом Федором Достоевским. Известно, что Достоевский вместе с Соловьевым посещал оптинского старца - преподобного Амвросия. После этого Достоевский изобразил в романе "Братья Карамазовы" именно Владимира Соловьева (только спорят о том, в виде кого - в виде Алеши, вдохновенного идеалиста, или в виде его брата Ивана, мыслителя, беспокойного человека, прежде всего интеллектуала). Но, может быть, правда заключается в том, что в виде всех троих братьев изображены разные стороны личности Владимира Соловьева, который был и безумно горячим, бодрствующим эмоционально человеком, который был и активен, который был и интеллектуал. Одного реального человека может хватить и на 300 литературных персонажей. Но почему же такая мощная личность, которая завораживала и при жизни многих людей и после своей смерти привлекает к себе именно как личность, яркая, веселая, - почему же эта личность оказалась невостребованной в русской культурной, политической, духовной, церковной традиции? Почему не удалось соединить церковь по Соловьеву, почему не удалось ему предотвратить революцию, почему он был не принят консерваторами, единоверцами, да и либералами? Есть ли будущее у его идей? Этот выпуск нашей передачи посвящен, напоминаю, поражению Владимира Соловьева, поражению, которое потерпел русский христианский православный мыслитель не в своем творчестве, но в судьбе своего творчества. Его блестящие публицистические статьи - он всегда побеждал противника в газетной полемике, тактически он выиграл; стратегически он оказался отторгнут. Чужой среди своих, а часто свой среди чужих, потому что Соловьев начинал как консерватор, он был принят с одобрением славянофилами, эпигонами славянофильства, знаменитый Котков его благословил, еще будучи вполне живым, не сходя во гроб. И тем не мене потом произошло отторжение. Победоносцев, глава фактически церковных структур российского православия вообще считал Владимира Соловьева сумасшедшим и просто не отвечал его письма, когда Соловьев возмущался тем, что его книги по церковной проблематике не публикуют в России, а церковную христианскую проблему Соловьев считал ключевой для будущего всей страны, всего мира. Почему же свои собратья по вере, единоверцы не приняли Владимира Соловьева? Об этом говорил в своей лекции о великом мыслителе отец Александр Мень в середине 80-х годов. И сказанное тогда тем более интересно, что аналогичные обвинения в свой адрес приходилось выслушивать и отцу Александру Меню, который очень почитал Соловьева и был бы рад считаться его продолжателем в духовной истории России. Он и был таким продолжателем. Архивная запись из лекции Александра Меня о Владимире Соловьеве: "Трагически развиваются события его общественной литературной жизни. Он выступает с докладом на тему о средневековом мировоззрении, доклад вызывает бурную реакцию, в газетах его поливают грязью, богословы его считают чуть ли не отступником от христианства. Начинается отвратительная травля. Казалось бы, ну что могло такого быть страшного в докладе о средневековом миросозерцании? А дело вот в чем, что Соловьев впервые ясно сказал: не думайте, что средние века - это было временем торжества христианства. Средневековый строй и порядок был ублюдком, который соединил в себе христианские формы и языческие понятия. Более того, в силу этого обстоятельства, позднее, когда внехристианская мысль стала говорить о свободе, о достоинстве личности, о том, что унижение человека это зло, оно, отвергая христианство, на самом деле служило его идеалу. И Соловьев бросил эту смелую мысль о том, что даже современная цивилизация... он говорил: кто отменил пытки, кто запретил инквизицию, христиане или нет? Нехристиане. Это был очень острый и суровый вопрос, над которым, если честно думать, то было думать трудно. И я понимаю, почему на Соловьва так взъелась и пресса, и многие другие". Соловьев был по характеру своему революционер. Это не о многом говорит. Константин Победоносцев, его антипод, тоже начинал как либеральный мыслитель, а потом пришел во власть и сразу стал контрреволюционером, антилибералом, исповедовал веру в то, что всякий человек - свинья и мерзавец, и единственный способ удержать Россию от сползания в пропасть - это обуздывать зло, обуздывать хаос. И те люди, с кем Соловьеву было интересно интеллектуально, с кем ему было интересно как с единоверцами, эти люди были против него, они не понимали соловьевского оптимизма, соловьевской надежды на то, что освобожденные творческие силы человека, культуры могут противостоять социальному взрыву, могут сдержать хаос. Они считали, по выражению Победоносцева, что Россию нужно "подморозить", чтобы не сгнила заживо, чтобы не развалилась на смердящие куски. За кем же оказалась правда? Не потерпели ли поражение обе стороны, потому что и творчество не удалось освободить в России, да и подмораживание победонсцевское, наращивание, эскалация деспотизма - тоже не предотвратили революции. Какой же путь был и остается более перспективным? Алексей Козырев: Если пустить шар, то сила инерции будет двигать его бесконечно, если нет сопротивления среды. И законы движения этого шара можно рассчитывать двояко: в условиях абсолютного вакуума, и в реальных исторических условиях. То есть можно говорить о шаре, а можно говорить о среде, которая сопротивляется. Вот, если угодно, Соловьев, Булгаков, религиозные метафизики, софиологи, которые говорили о богочеловечестве - они говорили, исходя из законов шара, а вот Константин Леонтьев они рассуждали, и пророчества строили, исходя из законов сопротивления среды. И в этом смысле, может быть, они были более правы. Потому что Леонтьев реально описал в одном из своих писем, что через 50 лет монархия Романовых падет. Как бы мы подмораживали, как бы мы не хотели удержать, но закон истории таков, он почти биологичен для него. В том, что касается сегодняшнего дня и как бы этой соловьевской мысли о безграничном развитии - наверное, Соловьев очень хорош для западной культуры, для современного европейского либерализма, идеи общей Европы. Он там популярен, и популярен отнюдь не только в католической среде, насколько я знаю. Хотя бы тот факт, что у нас нет современного собрания сочинений, первый том только вышел академического собрания, а в Германии уже давно существует полное собрание, переведенное на немецкий, под редакцией Рудольфа Мюллера, и пишется огромное количество диссертаций, исследований о Соловьеве. Вот идея современного либерализма - это идея конца истории, фактически гегелевская идея. И в этом отношении можно здесь какие-то определенные параллели проводить с богочеловечеством соловьевским, которое тоже является некой точкой "Омега" и почему эта точка "Омега" должна быть обязательно в постистории, когда есть такое понятие как хилиазм, как тысячелетнее царство на земле, оно где-то брезжит в конце "Краткой повести об антихристе". Мы, к сожалению, живем какой-то более упругой и более рубленной исторической атмосфере, где упование на розовые такие проекты соловьевские о том, что богочеловечество все равно победит и добро все равно прорвется, - нас не очень утешают. Яков Кротов: Почему попытки Соловьева привлечь на свою сторону церковную власть оказались неудачными? Почему церковь в целом от него отвернулась? Изменилось ли что-то со времен Соловьева в отношениях церкви и ее иерархии и мира, российских извечных проблем? Вениамин Новик: Вот это, пожалуй, самый больной и самый тяжелый вопрос, это - вопрос о качестве нашей церковности. Вспомните философские религиозные собрания в Петербурге 1901-1903-й годы, когда интеллигенция встретилась с исторической церковью, с представителями исторической церкви, и они разговаривали на разных языках. Церковным людям казалось, что интеллигенция не хочет просто в Бога верить, а интеллигенции казалось, что церковные люди не хотят обратиться к реальным проблемам, не хотят стать закваской этой жизни. Они так, в общем-то, и не поняли друг друга. И то же самое в большой степени и сейчас продолжается. Соловьев воспринимал христианство в его, я бы сказал, первоначальном смысле, как закваску, он понимал это как закваску, которая должна преобразовать всю полноту нашей действительности - и культурную, и социальную, и политическую. Причем, это ни в малейшей степени не означает никакого тоталитаризма, тут надо постоянно эту оговорку делать, что это не означает тоталитаризма, это означает методологический прием для христианина. Даже если христианин в одиночку находиться будет, перед ним все равно стоит эта задача. Нельзя смотреть на Божий мир равнодушно, и смотреть, как он страдает, хочется что-то улучшить, что-то исправить. Много неполадок в этом мире существует, но этот мир Бог создал, мир поврежден грехом, и наша задача - культивировать, улучшать этот мир, а не пытаться из него выскочить в таком эсхатологическом смысле. Не надо строить, как говорится, апокалипсис в отдельно взятой стране. И вот эта мощная интуиция Соловьева просвечивает через все его работы. Здесь она столкнулась, конечно, с исторической церковностью. Соловьева здесь просто не понимали, на него смотрели как на какого-то смутьяна, на еретика, на филокатолика - в чем его только не обвиняли. Но вот он-то как раз, мне кажется, был ближе именно к первоначальному духу христианства. Он был философом синтеза. Надо синтезировать все то положительное, что существует в этом мире. А Победоносцев смотрел на церковь прагматически, на его плечах лежала определенная ответственность. Вот этот, глубоко въевшийся, я бы сказал, в наше сознание материализм, причем на всех уровнях, и в философской среде, - он мешает восприятию Соловьева. Ведь чем отличается утопия от неутопии? То, что подтвердилось практикой, то - не утопия, то, что не подтвердилось, то - утопия. Но мы всегда это узнаем потом. Любого религиозного человека можно назвать романтиком и утопистом. Я здесь вижу риторику, в основном, в отрицании Соловьева, в обвинении его в романтизме, в утопизме, эта риторика рассчитана на обывателя. Мы-то, мол, реалисты, мы, мол, что-то такое знаем, чего Соловьев не знал. Вот в этом-то я и сомневаюсь. Соловьев был мистическим реалистом, он был реалистом, но - мистическим. То есть, если перевести это на понятный язык, он был более глубоким реалистом, основная интуиция его была верной. Интуиция - верная, просто сейчас мы можем другие данные подставить под эти переменные. Вместо царя - уважение к закону, правовой закон. Значит, царем, со светской точки зрения, должен быть не просто закон, как говорит Путин, правовой закон, то есть закон, который ограничен уважением к личности. Роль в теократической утопии Папы может выполнять церковь во всем ее многообразии. А роль пророка, вот здесь он, я бы сказал, почти что не нуждается в корректировке, пророческую роль выполняет критически мыслящая общественность. Яков Кротов: Поражение Владимира Соловьева, которое он потерпел от своих единоверцев, от церковных руководителей и лидеров. Только ли церковная иерархия виновата в том, что планы Соловьева не удались, не удалось предотвратить революцию, и поставить то положительное, что было в социализме, по глубочайшему убеждению Соловьева, поставить это в какое-то нормальное положение, в творческое положение, чтобы это не разрушало, а что-то созидало? Николай Которылев: Прежде всего Соловьев просчитался в антропологии. Он думал, что достаточно учредить Всемирную церковь - и все войдут в нее верующими. Посмотрите, на полях его молодого "Трактата о Софии" четкая схема: один патриарх, 7 митрополитов, под каждым из семи митрополитов - 7 епископов, и так вниз, до младших клириков. И вот, все русские и нерусские люди оказываются побеждены самоочевидностью новой христианской истины, все склоняются, возлюбив друг друга, и так далее, довершают Божье творение. Очевидным образом мир устроен не так. Не случайно возвращение Соловьева к таким темам, вернее - обращение и к теме убеждения в середине 90-х годов, и тема принуждения в войне, оправдание войны, и тема просвещения, "Тайна прогресса", замечательная статья, статья очень горькая, оптимистическая, в ней видна вера в истинную природу человеческую, в то, что добро в человеке от Бога и неучтожимо и бессмертно. Но, в то же время, в реальной истории тайна действительного прогресса осуществляется далеко где-то в неизвестности, да и нечеловеческими силами. Яков Кротов: В чем был практический смысл концепции Владимира Соловьева? Учение о всеединстве - это, скорее, философия, причем, не исключительно христианская, но Владимир Соловьев даже тем, кто лишь поверхностно знаком с его творчеством, известно - это горячий борец за соединение церквей, прежде всего католической и православной. Причем, это соединение церквей вписывалось им как существенный элемент в соединение всего человечества. Было ли это реально? Вот что об этом говорил в своей лекции о Соловьеве священник Александр Мень: "Нельзя отрицать, что у Соловьева, у 30-летнего молодого Соловьева, здесь был элемент утопизма. Ему казалось, как свойственно юности нетерпеливой, что это возможно хоть завтра. Он считал, что самая мощная власть на востоке - это русский царь, самый мощный духовный центр на Западе - это Римский Папа. Вот если они протянут друг другу руки, то христианство будет неодолимо, и будет возможность строить на земле вот такую теократию. Мало того, он не только писал об этом, он пытался предпринимать практические шаги. Много ездил по западным странам, сблизился с первыми сторонниками соединения церквей - например, с епископом Штроссмайером. Соловьев был абсолютно одинок в этом на Востоке, а на Западе его считали мечтателем, хотя относились к нему с любовью. Соловьев оказался пророком, потому что спустя несколько десятилетий после его смерти совершенно независимо началось - хотя и неуверенно, но упорно - движение к взаимопониманию христиан разделенного мира". И сегодня церковные власти тоже холодно относятся к соловьевскому наследию. Что же делать тогда христианину, куда православному податься? Допустимо ли быть христианином, быть православным, быть интеллектуалом - и при этом стремиться к тому всеединству, стремиться к той творческой свободе, о которой говорил Владимир Соловьев? Евгений Рожковский: Я не любитель церковной бюрократии, как вообще не любитель всякого бюрократизма, хотя понимаю, что от властных и бюрократических функций никуда не деваться. Только вот нашему брату, людям, которые связаны с миром мысли и культуры, не след идентифицировать себя с бюрократической целесообразностью, бюрократической рациональностью и бюрократическими решениями. Мир не сводим... он не сводим ни к управлению, ни к индивидуальному мышлению, мир полифоничен. И вот в этой полифонической структуре мира, в полифонической структуре и церковных и мирских отношений - наше дело, что называется, телячье, наше дело - блюсти истину, блюсти мысль и блюсти веру. Яков Кротов: В конечном счете, конечно - Владимир Соловьев потерпел поражение. И, может быть, даже главное поражение - не то, что его отвергла церковная иерархия, отвергли консерваторы, отвергли революционеры руку, которую протянул им Соловьев, как отвергли они позднее идеи преемников Соловьева - Николая Бердяева, Павла Флоренского и других. Наверное, главное поражение Соловьева просто в том, что его мало читают. Для многих православных он слишком интеллектуал, для многих интеллектуалов он слишком православный. И, тем не менее, может быть, главное поражение Владимира Соловьева в том, что его идеи оторвались от христианской своей основы. Мало кто знает, что Всемирная декларация прав человека, принятая Организацией Объединенных Наций, создавалась европейскими интеллектуалами, которые увлекались сочинениями Владимира Соловьева, увлекались его идеями о достоинстве человека, о неотъемлемых правах всякой человеческой личности. Это уже живет независимо от Соловьева, независимо от его христианской веры. Живет и стремление к соединению, стремление к соединению Европы, человечества, мировой экономики, и это живо, хотя тоже оторвалось от христианских основ и корней. Это ли не трагедия? Разве не обидно, когда берут наше и пользуются, словно это - свое? А мы кричим: посмотрите на христианские корни. Но нас не слушают и говорят: и так растет - значит, все хорошо. Это то поражение, о котором, возможно, сказано в Евангелии, что - зерно приносит плод, если оно упадет в землю и там умирает, а затем прорастает, оно уже более не зерно - оно колос. И было бы глупо требовать от колоса, чтобы он представлял себе как он вырос. Другое дело, что и сегодня и остаются, и прибывают люди, которым очень важен простой совет, данный Владимиром Соловьевым в 1884-м году в своей книге "Религиозные основы жизни": "Во всяком сомнительном случае, если осталась только возможность опомниться и подумать, вспомните о Христе, вообразите себе его живым, каким он и есть, и возложите на него все бремя ваших сомнений". И этот совет продолжает оставаться действительным и действенным даже для тех христиан, которые никогда не слыхали или которые отвергли творчество Владимира Соловьева. продолжение...Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
