Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
18.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
 Полвека в эфире. 1974Цикл подготовил и ведет Иван Толстой
На нашем календаре сегодня - год 74-й. Год высылок, вынужденной эмиграции, открытой борьбы и закулисных политических решений. В какой атмосфере живет человек, осмелившийся бросить вызов советской системе, видно из интервью Александра Солженицына, данного за полгода до высылки корреспонденту Ассошиэйтед Пресс. Корреспондент (читает диктор): Правда ли, что вы получаете письма с угрозами и требованиями от гангстеров? Александр Солженицын (читает диктор): Не только с требованиями, а вот именно с угрозами расправиться со мной и с моей семьей. Да, этим летом такие письма приходили ко мне по почте. Не говоря о просчетах психологических, многие технические просчеты авторов убедили меня, что эти письма посылали деятели госбезопасности. Тут и невероятная скорость доставки этих бандитских писем - менее, чем за одни сутки. Так идут лишь письма важнейших правительственных учреждений. Обычная почта ко мне в Москве идет от трех до пяти суток. А письма сколько-нибудь важные, срочные, полезные мне не доставляются вообще никогда. Тут и такая спешка, что заклейка конверта производилась после штампа почтового приема. Тут и терминологические ошибки. Например, последнее такое письмо от 13 июля от моего друга: "Сука, так и не пришло. Теперь обижайтесь сами на себя. Правилку сделаем". Имитируя воровской жаргон, но, не зная его достаточно, авторы употребляют слово "правилка", что означает тут расправу воров над своим же виновным или изменившим вором, а никогда над фраером, то есть, свободным человеком отсталого, презренного мира. Нелюди, по мнению воров, не достойны правилки, их просто убирают. В такого рода бандитском маскараде для сотрудников КГБ нет ничего особенно нового. И так уже известен случай ненаказуемый, с хулиганами, избивающими на улицах неугодных или инакомыслящих, отбирающими портфели у корреспондентов, разбивающими стекла иностранных автомашин. После того, как компания заочной клеветы против меня провалилась, вполне можно было ожидать бандитского маскарада. Иван Толстой: В начале 74-го года в разгар травли в советской печати Солженицын пишет нравственный манифест "Жить не по лжи". Читает Юрий Мельников. Юрий Мельников: Когда-то мы не смели и шепотом шелестеть. Теперь вот пишем и читаем самиздат, а уж друг другу-то, сойдясь в курилках НИИ, от души нажалуемся: чего только они не накуролесят, куда только не тянут нас! И ненужное космическое хвастовство при разорении и бедности дома, и укрепление дальних диких режимов, и разжигание гражданских войн, и безрассудно вырастили Мао Цзедуна на наши средства, и нас же на него погонят, и придется идти, куда денешься? И судят, кого хотят, и здоровых загоняют в умалишенные. Все они. А мы - бессильны. Мы так безнадежно расчеловечились, что за сегодняшнюю скромную кормушку отдадим все принципы, душу свою, все усилия наших предков, все возможности для потомков, только бы не расстроить своего утлого существования. Не осталось у нас ни твердости, ни гордости, ни сердечного жара. Мы даже всеобщей атомной смерти не боимся! Третьей мировой войны не боимся. Может, в щелочку спрячемся? Мы только боимся шагов гражданского мужества. Нам только бы не оторваться от стада, не сделать шага в одиночку. И вдруг оказаться без белых батонов, без газовой колонки, без московской прописки. А мы можем всё. Но сами себе лжем, чтобы себя успокоить. Никакие не они во всем виноваты. Мы сами, только мы. Когда насилие врывается в мирную людскую жизнь, его лицо пылает от самоуверенности, оно так и на флаге несет и кричит: я насилие, разойдись, расступись, раздавлю. Но насилие быстро стареет. Немного лет, оно уже не уверено в себе, и чтобы держаться, чтобы выглядеть прилично, непременно вызывает себе в союзники ложь. Ибо насилию нечем прикрыться кроме лжи. А ложь может держаться только насилием. И не каждый день, не на каждое плечо кладет насилие свою тяжелую лапу. Оно требует от нас только покорности лжи, ежедневного участия во лжи. И в этом вся верноподданность. И здесь-то лежит пренебрегаемый нами, самый простой, самый доступный ключ к нашему освобождению - личное неучастие во лжи. Иван Толстой: 12 февраля писателя арестовывают, 13-го по тайному согласованию с властями Западной Германии его самолетом "Аэрофлота" высылают из страны. Жаль, что в нашем архиве не сохранился один из первых комментариев Радио Свобода на эту тему. Комментарий начинался остроумной фразой Владимира Матусевича, которую затем часто цитировали. "Итак, - сказал Матусевич у микрофона, - аэрофлотовский воронок приземлился во Франкфурте-на-Майне". Сохранились, между тем, другие интересные записи. В тот вечер, когда писатель находился в Лефортово и судьба его никому не была ясна, на наших волнах звучало интервью философа Дмитрия Панина, сидевшего вместе с Солженицыным на шарашке и выведенного затем в романе "В круге первом" под именем Сологдина. Вопросы Дмитрию Панину задает Фатима Салказанова. Фатима Салказанова: Скажите, вы провели с Солженицыным несколько лет в одной шарашке. Расскажите, пожалуйста, об отношении заключенных к Солженицыну.
Дмитрий Панин: По-моему, Солженицын был общий любимец. У него милый такой, открытый характер, он удивительно умел располагать к откровенности людей. Люди ему рассказывали всю свою жизнь. И вместе с тем, энергичен, работоспособен, но он как-то умел находить время для долгих, задушевных бесед с людьми, и мне кажется, что он выделялся из всех нас своей такой отзывчивостью к чужому горю, состраданием, добротой к людям очень, на первый взгляд, неинтересным. Вспомним, сколько часов он провел в разговорах со Спиридоном. Ведь он тогда не думал, что это какой-то литературный прототип. Для него это была живая фигура человека, страдальца. Так он это воспринимал. Фатима Салказанова: Как, по-вашему, Дмитрий Михайлович, с какой целью власти подключают теперь к кампании по травле Солженицына бывших политических заключенных, знакомых с ним по лагерям, а теперь даже его бывшую жену? Дмитрий Панин: По той простой причине, что "Архипелаг ГУЛАГа" - это грандиозный документ эпохи, это обвинительный акт против этого режима, это правда. Сама история разжала свои немые уста и начала говорить, вещать, выкладывать факты за фактами. Поэтому, конечно, режим, который только на словах отмежевался от Сталина на ХХ съезде, на самом деле является самым настоящим сталинизмом без Сталина и продолжает по сути дела эту линию. Если бы они по-настоящему осудили преступления Сталина, то они сами были бы обязаны напечатать "Архипелаг ГУЛАГа", чтобы очистить атмосферу в стране. Но они к этому не стремятся. Их методы - те же самые, поэтому они подвергли травле и Солженицына, и его великое произведение. И Солженицын совершенно правильно предсказал, что тут сейчас будут заставлять старых заключенных под давлением известных со сталинских времен методов, чтобы они говорили, что ничего не было, что им прекрасно было в заключении, что и самого Архипелага ГУЛАГа не было. Вот так оно и получается. Иван Толстой: Год 74-й. Солженицынская эпопея. Писатель выслан. Первые часы на Западе. Специально для нашего цикла своими воспоминаниями поделился наш многолетний сотрудник Юрий Мельников, побывавший на самой первой встрече Солженицына с западными журналистами. Это была не пресс-конференция, просто появление перед публикой. Дом писателя Генриха Бёлля окружен толпой репортеров. Какой он, знаменитый изгнанник? Рассказ Юрия Мельникова.
Юрий Мельников: Полицейский чин, который там следил за порядком, он всю эту журнальную братию стал уговаривать: "Ребята, кажется, сегодня Солженицын вместе с Бёллем еще раз выйдут. Но, пожалуйста, образумьтесь: образуйте большой полукруг, все вы его увидите. Но не наваливайтесь на него, а то вы испортите все" И действительно, так мы стояли, стояли. А после обеда за этой матово-стеклянной дверью появилась светлая тень и вышел Исаич с Бёллем и сказал, что он никаких заявлений делать не будет, ни на какие вопросы отвечать не будет, было время говорить, есть время, когда нужно молчать, его семья там, все это должны понять. А когда он вышел, он кинул взгляд на наш полукруг и говорит очень легким тоном, который был удивительным, потому что какие драматические были дни за ним и за всеми нами! Мы же следили за всем этим. И вдруг он выходит, Бёлль рядом стоит, закутанный в пальто, похож на собственного деда. А тут этот самый Исаич, почти однолетка Бёлля, стоит в белой рубашке с открытым воротом, здоровый, и веселым, высоким голосом говорит: "О, я надеюсь, что утренних среди вас больше нету". А у меня была книга наготове - "Архипелаг ГУЛАГ". Первый том. И, разумеется, у меня над плечом включенный микрофон, и я говорю: "Да нет, есть, Александр Исаевич". Он, услышав русскую речь, конечно, немедленно направился ко мне и говорит: "Подписать книгу? Это с удовольствием". Для него это было приятно - сделать жест без того, чтобы надо было отвечать или что-то говорить. Он говорит: "Какое имя написать?" Я говорю: "Юрий Шлиппе. В эфире - Мельников". И доли секунды не прошло: "Юрий Мельников? Это вы читали "Раковый Корпус"? И - пошло. Он стал меня спрашивать: кто я, откуда? Вся эта орава, услышав, что он заговорил с кем-то: Я превратился в переводчика для Исаича, который отбарахтывался. Это было начало. Очень удачное начало. И когда я вернулся в Мюнхен с этой записью и с этим рассказом, то вообще я был героем дня. Иван Толстой: Сейчас, конечно, легко говорить, что вера Солженицына в свое неминуемое возвращение на родину совпало с объективными обстоятельствами, и все закончилось благополучно. Совсем не так звучали слова писателя в первые швейцарские дни, когда он беседовал с журналистом Фрэнком Креппа. Александр Солженицын: Я оптимист от природы и не ощущаю свое изгнание как окончательное. Предчувствие такое, что через несколько лет я вернусь в Россию. Как это произойдет, какие условия изменятся, я не могу предсказать. Но люди и ничего не умеют предсказывать. А чудеса неизменною чередой совершаются в нашей жизни. Последние годы жизни в России я почти уже был лишен родины - давление, слежка КГБ, противодействие властей на всех инстанциях. Не давали мне возможности ни ездить по метам действия моего романа, ни опрашивать очевидцев. Однако я уж говорил когда-то и повторяю теперь - я знаю за собой право на русскую землю нисколько не меньшее, чем те, кто взял на себя смелость физически вытолкнуть меня. Иван Толстой: И в завершение нашей солженицынской темы - голос самого писателя, записанный осенью 74-го. Что это за выступление, расскажет Юрий Мельников. Юрий Мельников: Мы присутствовали на первой вообще пресс конференции Александр Солженицына. Он устроил ее у себя на дому в двух смежных комнатах нижнего этажа. Этим и объясняется ограниченное число приглашенных журналистов. Кроме них, как раз хватило места еще для фотографов, переводчиков и помощников. Продлилась пресс конференция 4 часа. Тоже не совсем привычный для журналистов масштаб. Но эта 4-х часовая сессия представляла собой, по словам Солженицына, "лишь половину пресс-конференции". Дело в том, что двумя днями раньше, в четверг на прошлой неделе, пресс-конференция состоялась и в Москве и по тому же поводу. А именно, по поводу выхода самиздатовского сборника статей группы авторов под названием "Из под глыб". Включаем звукозапись. Александр Солженицын (запись): Это вопрос "Дейли телеграф". Я в некоторых фамилиях буду ошибаться, поэтому лучше я буду сразу говорить орган. Есть ли у меня ясная политическая программа? У меня и, очевидно, у наших соавторов по сборнику. И примыкающий сюда вопрос от господина от Немецкой Волны: если будет развиваться дискуссия, к которой я призываю, не приведет ли это к новому кровопролитию в Советском Союзе? Я хотел бы подчеркнуть, что направление нашего сборника и программа соавторов нашего сборника ни в коем случае не политическая. Наша программа лежит в другой плоскости. Не в той плоскости, где спорят демократы, социал-демократы, либералы и коммунисты допотопные. А в плоскости нравственной. Сейчас во всем мире самое распространенное рассмотрение проблем - это политическое или юридическое. В этой плоскости очень малые возможности. Это бедная плоскость. Вообще, пора нам всем оставлять и подниматься над ним. Весь смысл нашего сборника состоит в том, что мы должны отказаться от примитивных политических решений. Сейчас в письме американскому Сенату я тоже высказал эту мысль, что кризис, в который вошло человечество, есть кризис неведомого рода. Мы просто не знали таких кризисов, в которые входит сейчас и Восток, и Запад вместе. А мы пытаемся применять старые методы прошлых веков. Вот почему, программу, которую я предлагаю для моей страны, я называю "Нравственной революцией". Это программу я изложил в документе "Жить не по лжи". Как я только что говорил вам, Шафаревич в своей последней статье указывает, что все тривиальные пути для России, например, завалены. И я своих соотечественников призвал не к политическим действиям, а к действиям чисто нравственным. Я и не хочу физической революции в своей стране. И никому вообще не желаю физических революций в мире. Об этом я много писал. Но, кроме того, я и выхода другого не вижу, кроме как революция нравственная. Различие между физической и нравственной революцией можно сформулировать так. Физическая революция: пойдем резать другого, и установится справедливость. Наверняка установится. Нравственная революция: жертвуй собой, и, может быть, установиться справедливость. Я хотел бы подчеркнуть, что нравственная революция не есть революция в нравах. Нет, больше. Это революция в обществе. Это революционное изменение общественного устройства. Но не физическими методами, а духовными. Кому-то и когда-то надо выйти из этого обреченного ряда. Что вот еще один переворот, еще один раз будем резать, а потом уже будет справедливость. Вот пришла пора поставить точку и сказать: эпоха физических революций должна быть закончена. Десятки физических революций прокатились по миру и ничего не решили. Я нарочно здесь формулирую в таких общих выражениях, которые относятся и к Западу, и к Востоку. А если говорить конкретно только к моей стране, то это совершенно конкретная задача. Люди должны выполнить нравственный подвиг. Не политический, нравственный. Прекратить поддерживать идеологическую ложь. И в результате этого нравственного шага десятков тысяч и сотен тысяч, даже не миллионов, идеология у нас упадет, ей не на чем больше держаться. А это приведет к коренному изменению всего, что делается в Советском Союзе. Иван Толстой: Год 74-й. Его основные события. Наш хроникер Владимир Тольц. Владимир Тольц: - Президент Никсон уходит со своего поста в связи с Уотергейтским скандалом. Президентом США становится вице-президент Джеральд Форд. - Конгресс США принимает поправку Джексона-Вэника, согласно которой статус наибольшего благоприятствования в отношении Советского Союза связан с советской эмиграционной политикой. В ответ на это Москва уменьшает число разрешений на эмиграцию почти вдвое: из страны за год выезжают 20628 человек. Среди них поэты Нина Воронель, Евгений Кушев, Михаил Крепс, Виктория Андреева, прозаики Виктор Некрасов, Эдуард Лимонов, Аркадий Ровнер, Марк Гиршин, Юрий Мамлеев, Илья Суслов, историк литературы Ефим Эткинд, Юрий Мальцев, Леонид Чертков. - После смерти Жоржа Помпиду президентом Франции становится Жискар д'Эстен. - Стареющий генерал Франко передает власть в Испании принцу Хуану Карлосу. - Дочь американского издателя Патриция Хёрст похищена в Калифорнии левой вооруженной группировкой. Два месяца спустя, вместе со своими похитителями, она участвует в ограблении банка в Сан-Франциско. - В Торонто во время гастролей Большого театра отказывается вернуться в СССР танцовщик Михаил Барышников. - Владимир Войнович исключен из членов Союза Писателей. - В Москве в Коньково проходит выставка советских художников-нонконформистов. Власти разгоняют участников с помощью бульдозеров. - В Париже начинает выходить журнал "Континент". - В эмиграции уходят из жизни художник Юрий Анненков, книгопродавец Виктор Камкин, поэт Владимир Мансветов, прозаик Константин Чхеидзе. - Музыкальный мир прощается с Дюком Эллингтоном. Иван Толстой: Солженицынская, ГУЛАГовская тема в нашем эфире 74-го года была представлена не только в героическом плане. За год перед тем в Подмосковье судили за распространение самиздата двух известных в Москве людей - Петра Якира и Виктора Красина. Их поведение на следствии и на суде было тяжелым ударом для правозащитного движения. Подсудимые полностью раскололись, пошли на активное сотрудничество со следствием, выдали и самиздатские материалы, и адреса хранения, и людей. В 74-м у нашего микрофона социально-психологический портрет самиздатчика нарисовал бывший политзаключенный Юрий Гендлер.
Юрий Гендлер: Очень трудно в наш меркантильный век представить, что есть люди, для которых материальная сторона жизни является далеко не самой главной и существенной. Уже после моего освобождения из лагеря товарищи по работе, простые рабочие парни часто расспрашивали меня о моем деле, зная, что я сидел за политику. Я рассказывал о самиздате, о книгах, которые я читал и распространял, об открытых письмах протеста, о движении за права человека, о своих друзьях по заключению. После таких рассказов, мне иногда задавали вопрос: "Юра, скажи честно, а сколько тебе за это платили твои друзья на Западе". И когда я отвечал: нисколько, что вполне соответствовало истине, некоторые из моих собеседников мне не верили, и зачастую развеять их сомнения я был не в состоянии. Но КГБ таких сомнений не имеет. КГБ хорошо знает, что существует бескорыстный, странный, непонятный и потому особенно опасный народ - идеалисты и правдоискатели. Более того, материальная заинтересованность является даже, с точки зрения КГБ, смягчающим вину обстоятельством. Как правило, лица, торгующие литературой самиздата, строго не наказываются. Логика сотрудников КГБ, по-видимому, такова: что ж, хотел парень заработать немножко, сам не читал, худого умысла не имел, не ведал, что делает. Все по-человечески понятно, объяснимо. Если то же самое вы делаете бескорыстно, по идейным соображениям, тогда это уже, по мнению КГБ, особо опасное государственное преступление. И наказание - 7 лет лагерей плюс пять ссылки. Очень невыгодно в наше время быть идеалистом. И несмотря на отступничество Петра Якира и Виктора Красина от своих идеалов на следствии и в суде, на их большую вину перед многими своими друзьями и, прежде всего, на вину перед самими собой, Петр Якир и Виктор Красин почти всю свою сознательную жизнь думали, в первую очередь, как они могут быть полезными своей стране, а уж потом, что страна может сделать для них. Иван Толстой: Свое несогласие с советскими порядками творческий человек все чаще выражал в форме эмиграции. Власти сами выбрали народ, которому при определенном (и каждый раз непредсказуемом) стечении обстоятельств можно покинуть страну. Ну, что ж, какие правила, так и играем. Диктор (Леонид Махлис): Говорит радио "Свобода". Начинаем программу о жизни евреев в разных странах мира. У микрофона Михаил Рощин. Шалом. Радио Свобода неоднократно рассказывало своим слушателям о судьбе одного из талантливейших артистов балета Валерия Панова. Компания в защиту Панова - это непрекращающийся поток писем и обращений в адрес советских руководителей, в адрес гастролирующих за рубежом советских артистов. Вот несколько сообщений прошедшей недели. Вашингтон. 8 женщин, депутатов Палаты представителей Конгресса США, представители как республиканской, так и демократической партий направили генеральному секретарю ЦК КПСС Брежневу письмо, в котором настоятельно просят его распорядиться о немедленной выдаче Валерию Панову и его жене Галине Рогозиной выездных виз с тем, чтобы они вместе могли эмигрировать из СССР. Париж. Группа деятелей кино и театра направила генеральному секретарю ЦК КПСС Брежневу послание с призывом дать разрешение дать бывшим танцорам ленинградского театра оперы и балета имени Кирова Валерию Панову и Галине Рогозиной выехать в страну их выбора. Заявление, текст которого опубликован в Париже, подписали французский актер и режиссер Жан-Луи Барро, австрийская актриса Роми Шнайдер, американская Джейн Беркин, греческий режиссер Коста Гаврас и многие другие. Иван Толстой: Через несколько месяцев, добившись разрешения на отъезд, Валерий Панов уже давал интервью нашему радио. Валерий Панов: В Израиле существует две труппы - Бат Дор и Бат Шева. Это модерновые труппы балета, и субсидирует их и организовала баронесса де Ротшильд. Классического балета нет. Вернее сказать, он находится в состоянии зачаточной формы. Там 7 человек. Прекрасные энтузиасты. И я надеюсь создать в Израиле классический балет. Очень серьезно хочу его создать, а не только так, чтобы это была какая-то игрушка и забава для меня после гастролей. Просто хочется передвинуть ось классического балета из европейского достояния в Иерусалим. Иван Толстой: У каждого уезжавшего было свое представление о советском антисемитизме. Вот что говорил в интервью Радио Свобода поэт Наум Коржавин. Диктор: У микрофона Инна Светлова. В последнее время все чаще поступают сообщение о том, что число евреев, получивших разрешение на выезд в Израиль из Советского Союза, уменьшается с каждым месяцем. Если в октябре прошлого года, в самый разгар арабо-израильской войны в аэропорту Лет было зарегистрировано более 4 000 новоприбывших, то за последний месяц виз было выдано примерно на 1000 меньше. И, тем не менее, тысячи евреев вновь подают заявления, не взирая на отказы, преследования, угрозы. Чем объяснить такое стремление евреев Советского Союза уехать, покинув обжитые места, оставив все - друзей, родственников, работу, нередко хорошо оплачиваемую. В чем причина этого нового исхода? Об этом я спросила нашего гостя, поэта Наума Моисеевича Коржавина, который хорошо известен в Советском Союзе, а потому представлять его не нужно. Итак, Наум Моисеевич, чем вы объясните этот исход? Наум Коржавин: Причин для этого, конечно, много. Если говорить о среднем человеке, участвующем в этом исходе, то это связано с антисемитизмом, с некоторой дискриминацией, которая менее уловима, чем это обычно думают, но которая явственна для каждого человека, который живет в СССР. Особенно эта дискриминация тяжела, потому что она проводится якобы с позиций интернационализма. Потом, опять-таки, не последнюю роль играет отношение Советского Союза к Израилю, которое просто оскорбительно для каждого человека, а для человека еврейского происхождения тем более, потому что это направлено против него, да еще он должен изображать, что ему это нравится. Это оскорбительно, и это никак не подогревает желания остаться. В силу многих причин, любой человек еврейского происхождения в СССР, как бы далеко он ни продвинулся по службе, а советская пропаганда любит показывать миру продвинувшихся евреев, даже генерал этот дискриминирован. Он все равно чувствует, что его допустили, несмотря на то. И что ему это место надо отстаивать. Некоторые, увидев, что они двоюродные, действительно так и полагают. Про меня лично этого сказать нельзя. Я им не верю в других вопросах и не верю в этом. Никакой я своей стране не двоюродный, это они сами двоюродные. А я уехал только потому, что воспользовался такой возможностью, чтобы не поднимать хая, не просить приглашения из университета какого-нибудь, а просто уехал тихо в Израиль. Хотя все знали, куда я уезжаю, и все знали, почему я уезжаю. Я об этом сообщил в письме в Союз Писателей. Так тоже довольно большое количество уезжает. Большое количество людей среднего поколения, интеллигенции уезжает от этого страшного идеологического давления и в то же время идеологического вакуума, от какой-то бессмыслицы, которая связана с жизнью в СССР теперь. И в этом смысле это уже не еврейская трагедия, а трагедия интеллигенции и трагедия России, так что это очень смыкается со всеми русскими вопросами. Инна Светлова: В последнее время интеллигенция, особенно, молодежь проявляет все больший интерес к религии, национальным праздникам, традициям. Еврейская молодежь особенно интересуется историей своего народа, культурой. Каково ваше мнение по этому поводу, Наум Моисеевич? Наум Коржавин: Во-первых, это связано с общим интересом некоторой части национальных интеллигенций всех в Советском Союзе к своим, якобы, корням. И, по-моему, ни у них, ни у евреев это не имеет никакого отношения к корням, а просто люди ищут, чем заполнить идеологический вакуум, оправдать какие-то свои личные недостатки, в национальные недостатки я не верю, и какие-то еще вещи. Это наиболее простой путь самоутверждения - национализм. Иван Толстой: Год 74-й. Литература от заключения до изгнания. Попав на Запад, Александр Галич оказался накрепко связанным со Свободой. Он получил здесь постоянную трибуну и вел авторскую передачу. Вот - самая первая. Александр Галич: Здравствуйте, дорогие друзья. У меня возникла такая нехитрая мысль - спеть вам несколько старых песен. Вернее, это будет цикл передач. Старые песни, но с рассказом о том, как они возникли. В начале 60-х годов я, неожиданно для самого себя, был включен в группу писателей, кинодеятелей, музыкантов из Москвы, отправлявшихся на так называемую русскую декаду искусства и литературы в Казахской СССР. А потом нас бригадами разослали в разные города республики. И вот я попал в город Караганду. И в этом городе я встретил очень странных людей. Это были люди, которые в 55-м-56-х годах вышли из лагерей, и многим из них некуда уже было ехать, не было близких, и они остались в Караганде навсегда. В основном, это были женщины. Причем, женщины, которые сидели не в обыкновенном лагере, а в очень страшном лагере, который назывался лагерем для детей врагов народа. Они попали туда совсем детьми, подростками и провели там большую часть своей жизни. Поэтому, когда мы с ними знакомились, а вот две таких официантки, которые обслуживали наш отдельный зальчик для членов делегации, они были оттуда из этого лагеря, очень красивые были девушки. Это была такая мода в 30-е годы, когда военспецы женились на иностранках, так что многие из них были полукровками. Обе эти девушки были из Ленинграда, но когда мы с ними знакомились, они говорили: "А вы оттуда, из России?" - "А вы где?" - "Мы здесь, мы в Азии". "Не хотите туда ехать?" - "Нет, не хотим, чего нам там делать, кого мы там не видали?". И вот так возникла песня, которая называется "Караганда, или Песня про генеральскую дочь". Песня грубая, но ничего не попишешь. Такова жизнь.
Иван Толстой: Вскоре после высылки Солженицына из Советского Союза вынужден был уехать прозаик Владимир Максимов. Он прославится не только своими романами и публицистикой, но, главным образом, журналом "Континент", во главе которого Максимов простоит 15 лет. Первое же интервью Владимира Емельяновича, данное в аэропорту Париже, было предназначено для новой программы Радио Свобода.
Владимир Максимов: Видите, с одной стороны власти прибегают к разным подобного рода выпускам. Предположим, выслан Солженицын в одной форме, мне предложено выехать в другой. Целый ряд таких участников демократического движения, как Павел Литвинов, Борис Шрагин, Елена Семеко, получили разрешение на выезд по еврейской эмиграции. Видимо, так сказать, цель ставиться такая, чтобы снять наиболее активную часть современной русской интеллигенции. Факты такого рода отъездов и целого ряда гонений внутри страны - это факты удручающие, но мне кажется, что процесс, который начался в нашем обществе, уже не обратим. Иван Толстой: Возвращаемся к главной книге года. Солженицынский "ГУЛАГ" читался по Свободе весь 74-й год, по мере выхода очередных томов, читался на разные голоса, днем и ночью, для европейской части Союза и для Дальнего Востока, с повторениями и попутными комментариями. В сокращенном виде "ГУЛАГ" читали и по Би-Би-Си, и по Голосу Америки, и по Немецкой волне. Но только по Свободе текст всех томов звучал без единого сокращения. Передача первая. 5 января 74 года. У микрофона Юлиан Панич. Юлиан Панич: Часть первая. Тюремная промышленность. "В эпоху диктатуры и окруженные со всех сторон врагами, мы иногда проявляли ненужную мягкость, ненужную мягкосердечность". Крыленко. Речь на процессе Промпартии. Глава первая. Арест. Как попадают на этот таинственный Архипелаг? Туда ежечасно летят самолеты, плывут корабли, гремят поезда, но не единая надпись на них не указывает места назначения. И билетные кассиры, и агенты Совтуриста и Интуриста будут изумлены, если вы спросите у них туда билетик. Ни всего архипелага в целом, ни одного из бесчисленных его островков они не знают, не слышали. Те, кто едут архипелагом управлять, попадают туда через училища МВД, те, кто едут архипелаг охранять, призываются через военкоматы, а те, кто едут туда умирать, как мы с вами, читатель, те должны непременно и единственно через арест. Арест! Сказать ли, что это перелом всей вашей жизни, что это прямой удар молнии в вас, что это не вмещаемое духовное сотрясение, с которым не каждый может освоиться и часто впадает в безумие. Вселенная имеет столько центров, сколько в ней живых существ. Каждый из нас - центр вселенной. Мироздание раскалывается, когда вам шипят: "Вы арестованы". |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
