Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
18.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[26-01-03]
Россия как цивилизацияДети врачейАвтор Елена ОльшанскаяВедущая Ирина Лагунина В передаче участвуют:
"Получая высокое звание врача и приступая к профессиональной деятельности, я торжественно клянусь: честно исполнять свой долг ... хранить врачебную тайну, внимательно и заботливо относиться к больному, действовать исключительно в его интересах, независимо от пола, расы, национальности, языка, происхождения, имущественного и должностного положения, места жительства, отношения к религии..." - в Советском Союзе только врачи давали столь чуждую большевистской идеологии клятву, "клятву Гиппократа". Видных коммунистов лечили беспартийные медики. Сталин долго выжидал, но в январе 1953 года начал громкое "Дело врачей". Смерть вождя спасла тех, кто был намечен в жертву, вместе с женами и детьми, от позора и гибели. Елена Ольшанская: Медицина пришла на Русь с христианством, через монастыри. Но уже тогда были и светские лекари. В летописи упоминается половчанин, состоявший врачом еще при Владимире Святом. "Краткая Русская Правда" времен Ярослава Мудрого содержит статью о "лечебном вознаграждении" для потерпевшего. Все это было уничтожено монгольским игом, и только во времена Ивана Ш-го, женившегося вторым браком на византийской принцессе Софье Палеолог, в Москву приезжают первые зарубежные врачеватели. Сын Ивана Ш-го от первого брака, "Иоанн Младой, любимый отцом и народом, ...в 1490 году занемог ломотою в ногах (что называли тогда "камчюгою"), - рассказывает Н.М.Карамзин в "Истории государства Российского.- За несколько месяцев перед тем сыновья Рала Палеолога, быв в Италии, привезли с собою из Венеции, вместе с разными художниками, лекаря, именем Мистра Леона, родом жидовина: он взялся вылечить больного, сказав государю, что ручается за то своею головою. Иоанн поверил и велел ему лечить сына. Сей медик, более смелый, нежели искусный, жег больному ноги стеклянными сосудами, наполненными горячею водою, и давал пить какое-то зелие. Недуг усилился: юный князь... скончался... Иоанн немедленно приказал заключить Мистра Леона в темницу и через шесть недель казнил всенародно на Болванове за Москвою-рекою (Болвановка - это нынешняя Таганская площадь).... Такую же участь имел в 1485 году и другой врач, немец Антон, лекарствами уморив князя татарского, сына Даниярова: он был выдан родным головою и зарезан ножом под Москворецким мостом, к ужасу всех иноземцев..." Внук Ивана Ш-го, Иван Грозный, выписывал себе врачей из Англии, Борис Годунов был окружен целителями, а после Смуты в 1620 году в России учредили Аптекарский приказ, который имел в своем подчинении терапевтов, хирургов, окулистов, цирюльников, аптекарей и почему-то часовых дел мастера. Европейские медики, даже весьма знаменитые, охотно приезжали в Россию, где получали высокое жалование, а иногда и поместья. С петровских времен медицинская наука неизменно крепнет, но в деревню она пришла только при Александре П, после отмены крепостного права. Впрочем, земские доктора отнюдь не вытеснили народных знахарей, продолжавших лечить крестьян травами и молитвами, а если не помогало, то заговорами и колдовством. В начале ХХ века профессия врача была среди самых уважаемых в России. По старой традиции, она была доступна для неправославных - "инородцев". Один из видных советских врачей, профессор Яков Гиляриевич Этингер, родился в Минске в 1887 году в состоятельной еврейской семье. Рассказывает его сын, Яков Яковлевич Этингер. Яков Этингер: Он получил образование в Германии, учился в Кенигсбергском университете, потом в Берлинском университете, естественно, все это до революции. У него было два высших образования: высшее образование врача и высшее образование геолога. Он был в 1914 году мобилизован в старую русскую армию, всю войну работал в военном госпитале, а потом, когда произошла Октябрьская революция, стал начальником крупного военного госпиталя в Красной армии. Некоторое время он жил в Витебске, а затем переехал в Москву, в течение многих лет работал в Яузской больнице. Кроме того, он с 1931-го по 1945-й год был профессором Второго Московского медицинского института. Любовь Мироновна Вовси - дочь профессора Мирона Семеновича Вовси: Дедушка мой был лесопромышленником в Латвии. Это была семья, где очень стремились дать детям образование. Дедушка перебрался в город Ригу, когда дети подросли до такого возраста, что их надо было серьезно учить. Дети учились в гимназии, причем, в немецкой, поэтому папа очень хорошо владел немецким языком. И после этого он поступил в университет в Тарту, так назывался тогда Юрьевский университет, причем, папа хотел поступить на физико-математический факультет, потому что он был очень хорошо подготовлен и очень любил и интересовался физикой и математикой. Но тогда были большие сложности, была процентная норма приема студентов-евреев, ему пришлось поступать на медицинский факультет, где ограничения были меньше. Он даже шутя иногда говорил, что "я врач по недоразумению", это неожиданный был поворот в его учебе. Поступил он в университет с 16-ти лет. И учился хорошо в Юрьеве, пока не грянула революция, гражданская война, и из Юрьева перевели студентов доучиваться в Воронеж, в Воронежский университет. Но папа в Воронеж по каким-то причинам не поехал, а поехал в Москву и окончил Московский медицинский институт. Это был первый выпуск советских уже врачей. Очень к этому курсу благоволил тогдашний нарком здравоохранения Семашко, это был старый большевик, старый ленинец, и он очень опекал этот курс. Когда они окончили университет, весь курс в полном составе ушел на гражданскую войну в качестве врачей Красной армии. Папа попал на польский фронт. И потом, когда война закончилась, они вернулись, и он казался в учреждении, ставшим потом Первым мединститутом. Леонид Борисович Коган - сын профессора Бориса Борисовича Когана: Папа родился в Житомире. Отец его был врач. И житомирский период перешел, мне трудно сказать, в какие годы, перешел потом в период Вильны, где папа учился в частной гимназии. Он кончил эту гимназию, естественно, со всеми предметами - немецкий, французский свободно, потом уже на этой базе в зрелом возрасте - английский, латынь. В 1915-м году он поступил на медицинский факультет Первого московского университета, а в 1917-м году началась Февральская революция. Папа с февраля 17-го года вступил в большевистскую партию и получил рекомендацию от Каминского, который потом стал наркомом здравоохранения СССР. Георгий Каминский был старостой курса, где папа учился, он отправил его на партийную работу в Житомир. Он был председателем Житомирского горкома партии, членом реввоенсовета, секретарем Волынского губкома партии. И отсюда очень много связей, естественно, с Николаем Щорсом, Григорием Котовским, и там в это же время началась дружба с Дмитрием Захаровичем Мануильским, который потом стал секретарем Коминтерна. Любовь Вовси: В 1936-м году папа защитил докторскую диссертацию и его пригласили в Боткинскую больницу. Этой кафедрой, этим отделением заведовал профессор Гетье, он пригласил папу к себе работать. Папа у него был доцентом или просто помощником. И через год, профессор Гетье был очень преклонных лет, проработав вместе год, он сказал, что теперь он спокоен и передает дело отцу. Папа стал профессором, стал заведовать этим всем хозяйством от Гетье. И портрет Гетье висел у папы в кабинете напротив его стола всегда. Елена Ольшанская: Русский немец Федор Александрович Гетье участвовал в 1903 году в составлении проекта бесплатной больницы для всех сословий городского населения и затем стал ее главным врачом. Больница называлась Солдатенковской - по имени купца, завещавшего деньги на ее строительство. (Теперь эта больница - Боткинская). Сам Гетье окончил физико-математический, а затем медицинский факультеты Московского университета, работал в Староекатеринской больнице для чернорабочих, затем в Басманной больнице. Гетье не симпатизировал большевикам. Но в 1919 году его как крупного специалиста пригласили к умиравшему Якову Свердлову, а затем к больной Крупской. Вскоре Ленин доверил Гетье тайну своих недомоганий и был поражен отказом врача от гонорара. Сохранилась ленинская записка, оправленная в 1921 году наркому здравоохранения Семашко: "Насчет самого Гетье. Денег он не берет. А теперь все платное. Лечит он многих. Нельзя ли ему от ЦК или от президиума ВЦИК назначить плату, и побольше, помесячно?" Леонид Коган: В 1920-м он вернулся в университет, в 1923-м окончил, и, насколько я могу понять, ему предложили, судя по каким-то документам, остаться в Военно-санитарном управлении, на партийной работе. Папа, отшучиваясь, сказал, что "я хочу быть врачом, и у меня не получается в локте сгибать руку все время, отдавать честь мне трудно будет". С тех пор вся его профессиональная деятельность связана с Первым Московским медицинским институтом - от ассистента до профессора кафедры, где до конца жизни он и был. Но одновременно с 1933-го года он был приглашен на должность консультанта ЛечСанУпра Кремля. Елена Ольшанская: Лечебно-санитарная служба была организована в Кремле еще в 1919 году. Беспокоясь о здоровье соратников, Ленин писал: "Назначить по соглашению с Наркомздравом одного или двух врачей, чтобы периодически осматривать Сокольникова, Цурюпу и других ... поручив им письменно давать заключение о необходимом режиме. Ответственность возложить на этого врача лично. Обязать его давать коротенькую рапортичку в секретариат ЦК или, если на это согласен секретариат ЦК, то в секретариат СНК". Эта ленинская забота, отменившая врачебную тайну, очень кстати пришлась затем в отношениях с соратниками, да и с тем же Лениным, товарищу Сталину. Любовь Вовси: У него существовало понятие - хороший доктор. Это мог быть академик, профессор, молодой ординатор, студент-практикант. Хороший доктор - это было главное определение качества врача. Но и он сам, по-видимому, полностью укладывался в это определение. Он замечательно умел войти в контакт с любым больным, понять его страдания, его боль. Когда я ему как-то сказала, почему знакомый так тебя мучает, у него болит палец, а у тебя столько больных с инфарктами, инсультами? Папа сказал: "Ты не понимаешь, у него болит е г о палец". Яков Этингер: Должен сказать, что он, видимо, был хорошим врачом, специалистом, потому что еще в начале 20-х годов он был направлен советским правительством для лечения советского посла в Японии Абрама Иоффе. Там он ему оказал помощь. В 24-м году его собирались направить для лечения вождя китайской революции Сун Ятсена, но по ряду причин, эта поездка не состоялась, вождь скончался. Если взять конец 20-х годов - начало 30-х годов, он лечил очень многих представителей высшего советского партийного и государственного руководства: Чичерина, народного комиссара иностранных дел, Литвинова, народного комиссара иностранных дел, Крестинского, заместителя наркома иностранных дел, Рудзутака, наркома внешней торговли, маршала Тухачевского, Шапошникова - это один из самых крупных советских военачальников. Он был консультантом Лечебно-санитарного управления Кремля и попутно был консультантом поликлиники Коминтерна. Среди его пациентов были такие люди, как руководитель итальянский компартии Пальмиро Тольятти, руководитель германской партии Вильгельм Пик, Иосиф Броз Тито, который тогда в Москве работал под псевдонимом Вальтер, и некоторые другие. Среди его пациентов были многие руководители польской компартии, которая была запрещена, потом накануне войны распущена. Он долгие годы лечил Кирова и Орджоникидзе, причем, был о них довольно позитивного мнения. Он считал, был убежден почти что, что Киров был ликвидирован по указке Сталина, и очень сомневался в версии относительно того, что Орджоникидзе ушел из жизни своим путем. Очень характерно, что, хотя он был фактически личным врачом Орджоникидзе, его не ознакомили с заключением о смерти. Любовь Вовси: Детство мое прошло в арбатской коммуналке. А в 30-е годы стали организовывать кооперативы для научных работников, один из первых таких домов, который нам тогда казался замечательным, большим и красивым, а теперь он уже выглядит очень жалким, в этом доме было 17 квартир всего. Собственно, в это дело папу вовлек друг еще по Юрьевскому университету, ставший тоже профессором, профессор Темкин, и мы жили на одной площадке: две квартиры рядом. Это были неразлучные друзья. Каждый вечер шел обмен впечатлениями, медицинскими, в основном, но иногда, наверное, и политическими. Я училась на Арбате, в переулке Арбатском, в 71-й школе. У нас был замечательный директор, Александр Михайлович Смирнов. Учителя был всякие, и молодые, и еще дореволюционные. У нас в классе учились, я тогда не очень это знала, не очень понимала, у нас было около пяти или шести детей, у которых были репрессированы родители. Потом, когда пошли разговоры о сталинских репрессиях, мы стали осознавать, какие с нами несчастные дети учились. И никакого плохого отношения ни к ним, ни к евреям не было. Я, когда приходила первого сентября домой из школы, говорила: мама, у нас новые девочки, у нас новые мальчики ! Мама, которая выросла в дореволюционное время в гимназии, в которой кому-то можно было, кому-то нельзя было учиться, мама меня спрашивала: "А эта девочка - еврейка? А этот мальчик - еврей?" Я на этот вопрос совершенно ей ответить не могла. Я говорила: "Мама, я не знаю, какая разница?" Елена Ольшанская: Отец Любочки Вовси был двоюродным братом художественного руководителя Московского Государственного еврейского театра, великого артиста Соломона Михоэлса. Любовь Вовси: Во-первых, они выросли вместе в маленьком провинциальном тогда российском городе Двинске, который теперь является городом в Латвии, Даугавпилсом. Они выросли фактически одной семьей, поэтому дружба была с детства очень прочная. А потом все последующие перипетии их сближали все больше и больше. У Соломона Михайловича была очень болезненная жена, которая умирала у папы на руках. Потом вторая жена умерла, это тоже папы коснулось, девочки болели. Папа помогал всем, не только родственникам, в медицинских вопросах. Соломон Михайлович, в свою очередь, - ни одна премьера не проходила без нас. Один единственный раз из Латвии приезжали бабушка и дедушка, родители отца, и Михоэлс устроил специально для них сугубо еврейский спектакль - тогда уже был снят с репертуара спектакль "Путешествие Вениамина Третьего" . Михоэлс специально для этих стариков, в доме которых он вырос, его возобновил. Они с Зускиным замечательно разыграли этот спектакль, это был большой праздник, в первом ряду сидели бабушка и дедушка. Когда Михоэлс был маленький мальчик, он с раннего детства сочинял пьесы, их разыгрывал, и осталось предание в семье, как бабушка говорила: "Шлема, не кушай свое сердце!" Леонид Коган: Моя мама, ее фамилия Тер-Захарьян, она армянка из семьи, которая распалась во время резни: 1915-й год, геноцид, турки. И после этого мама через Тбилиси (она там год пробыла) приехала в Москву и поступила на медицинский факультет - так, собственно, они с папой познакомились. У меня остались ее французские учебники, именно французские учебники, изданные во Франции. Мамин родной город - Елизаветполь, но французский для нее был как свой язык. Мама потом работала долгое время в 57-й поликлинике в Дорогомилово, и папа ее вечерами встречал, потому что идти по Москве было небезопасно. Любовь Вовси: В Пасху собирались у тети Маши, приходил Михоэлс со своими девочками, в этом же доме жил Моисей Михайлович Вовси, родной брат Михоэлса. Был самый мой любимый дядя, Ефим Михайлович Вовси, они с Михоэлсом были близнецами. Тетя Маша готовила пасхальный стол, мужчины садились вокруг этого стола и надевали шапки, в основном, это были каракулевые пирожки. Дядюшка раскрывал свои талмуды. Они садились вокруг, читали молитвы, и такой спектакль устраивался, во главе этого дела был, конечно, Соломон Михайлович Михоэлс, он пел очень красиво. Женщины все должны были уйти из комнаты. А поскольку мы были маленькие, я и дочки Михоэлса, нам разрешалось залезть под стол или за шкаф и видеть эту сцену. Это был спектакль настоящий, с душой сыгранный, но спектакль. Елена Ольшанская: В 1926 году в майском номере журнала "Новый мир" была напечатана "Повесть непогашенной луны". Главный герой повести, командарм Гаврилов, безропотно лег на операционный стол, повинуясь приказу правительства, и погиб. Автор, Борис Пильняк, впоследствии был арестован и расстрелян. В герое его повести все узнали Михаила Васильевича Фрунзе, умершего в результате операции, сделанной ему по решению лечебной комиссии ЦК РКП(б) . Возможно, что медицинские подробности Пильняку сообщил его знакомый, профессор Дмитрий Дмитриевич Плетнев, который после неудачной операции был срочно вызван к постели Фрунзе. Многие, в том числе и Максим Горький, возмущались тогда этой "городской сплетней". Фрунзе умер в 1925 году. В 1932 году тот самый Плетнев, а вместе с ним другой кремлевский доктор, Левин, отказались не глядя подписать заключение о скоропостижной смерти жены Сталина, Надежды Аллилуевой, якобы, от острого аппендицита. Вождь не спешил. Левина и Плетнева арестовали только в декабре 1937 года, грязно оклеветали в прессе, а в марте 38-го осудили по делу антисоветского "правотроцкистского блока". Яков Этингер: На процессе Бухарина и Рыкова 1938-го года Плетнев, профессор Левин и доктор Казаков признались, что они сознательно, по указанию Ягоды, отравили, неправильно лечили Горького, Куйбышева и Межинского. Но отец считал, что это полный абсурд. Было сообщение, что они были расстреляны, но они не были расстреляны сразу. Плетнев был приговорен к 25-ти годам тюремного заключения и находился в Орловской тюрьме. В 1941-м году, когда немцы подходили к Орлу, всех заключенных расстреляли. Леонид Коган: В 1941-м году мне было 9 лет. Мы были сначала в эвакуации с мамой и сестрой в Омске, а потом, когда президиум Коминтерна оказался в Уфе, мы переехали в Уфу, и папа обслуживал исполком Коминтерна. Георгий Димитров, Морис Торес, Долорес Ибаррури, Вильгельм Пик, Клемент Готвальд - не всех далеко я видел, хотя в Уфе мы встречали их просто на улице. Морис Торез имел паспорт Ивана Ивановича Иванова, борода, ни слова по-русски, и часто попадал в какие-то ситуации с милицейскими чинами. С Торезом была его жена, Жаннета Вермерш. Это совсем не означало, что мы знали, к кому и в какой час дня папа ездил. Только потом, став старше, я понял, что если приехала машина с этим шофером и с этим сопровождающим, то папа поехал туда, а если нет, то к другому человеку. Папа был ответственным за медицинское обслуживание этих людей. У нас была общая столовая с Коминтерном. Папа был профессором медицинского института, и комната у нас была перегорожена огромным одеялом, а за ним жили другие профессора, которые не имели отношения к Коминтерну. И они не имели отношения к тем судкам, которые мои сестры приносили из столовой Коминтерна. Я говорю не о том, что мы жили хорошо, а просто был анклав такой, это был европейский анклав в тяжелое военное время. Хотя это не значит, что мы здоровались с Коминтерном за руку, но на нас это очень влияло. Любовь Вовси: Когда началась Великая Отечественная война, была должность: главный хирург Красной армии. Им был всем известный профессор Бурденко. Но начальником Военно-медицинского управления Красной армии был генерал из Ленинграда, из Военно-медицинской академии, Смирнов Ефим Иванович. Он уже был обогащен опытом финской кампании, и он понимал, что нужно не только хирургически оказывать помощь пострадавшим во время боев, но было очень много обмороженных, было очень много осложнений после ранений, после операций, было много инфекций, надо было организовать помощь вот в этом. Он обратился в Ленинград, так как он был ленинградец, он считал, что все военные медики вышли из Военной академии, и пытался найти там главного терапевта. Самым главным терапевтом в Ленинграде был замечательный профессор, Георгий Федорович Ланг, немец по национальности, совершенно блестящий врач, и папа его очень почитал. И вот Смирнов решил спросить у Георгия Федоровича. Получил совет: возьмите Вовси из Москвы. Так и произошло, папа стал главным терапевтом Красной армии. Беспартийный, он и среди генералов во время войны тоже был беспартийный. В 1941-м году ему было 44 года, он стал генерал-майором. Он прослужил примерно, я точно не помню, кажется, до 1949-го года в этой должности. После этого эту должность занял профессор Егоров. Профессор Егоров тоже рос и стал начальником 4-го Главного Управления, в результате чего они все вместе и попали в мясорубку 1952-53-го годов. Яков Этингер: В 1927-м году выдающийся русский врач Бехтерев осматривал Сталина и пришел к выводу, что он страдает психическим заболеванием. На следующий день или через два дня Бехтерев умер внезапно, он был отравлен. Отец это мне несколько раз говорил. Отец никогда не питал никаких иллюзий в отношении Сталина, относился к нему крайне отрицательно, считал, что он страдает манией величия, манией преследования, это был параноик, с точки зрения врача. По законам того времени, отец был человек недостаточно осторожный, и иногда в беседах он, очевидно, позволял себе не совсем корректные высказывания. В 1948-м году, когда была знаменитая история с сессией ВАСХНИЛа, когда Лысенко восторжествовал, он на заседании ученого совета открыто выступил против Лысенко, сказал, что он авантюрист, проходимец, задержит развитие нашей науки генетики на многие-многие годы. В начале 1949-го года в нашей квартире (мы жили на улице Горького, в доме №6 напротив Моссовета) органами госбезопасности было установлено подслушивающее устройство, и в течение двух лет записывались все разговоры, которые велись дома, а дома велись разговоры на политические темы. К отцу приходили различные люди, в основном, из медицинского мира, его ближайшим другом был Владимир Никитич Виноградов, личный врач Сталина, он бывал у нас еженедельно или мы ходили к нему, а также некоторые другие профессора. Отец хорошо знал членов Еврейского антифашистского комитета: Квитко, Фефера, Шахно, Эпштейна, среди его пациентов были Блантер, Маршак. Я хорошо помню, что, когда были изданы (в 1946 - 47 году?) сонеты Шекспира, Маршак сделал отцу такую надпись на книге: "Пришли сонеты в СССР сквозь долгие века, тому причиной Этингер, лечивший Маршака". В течение двух лет все разговоры фиксировались на пленку, все это направлялось министру госбезопасности СССР Абакумову, Абакумов посылал в ЦК и лично Сталину. Уже в начале 50-го года, как пишет бывший начальник Второго главного управления МГБ СССР генерал Китовранов в одной из своих статей, Абакумов обратился к Сталину с предложением арестовать профессора Этингера. Но Сталин разрешения не дал, сказал - продолжайте следить. Елена Ольшанская: Когда русские в 1812 году прогнали наполеоновскую армию и вошли в Париж, они, как образно выражались затем историки, принесли на своих штыках идею свободы, выплеснувшуюся в декабре 1825 года мятежом на Сенатской площади. Сталин одолел Гитлера, но армия первой в мире страны социализма должна была для этого побывать в Европе. Возвращались военные, узники концлагерей, насильно вывезенная в Германию молодежь - народ, несмотря на пережитый ужас, ощущал себя победителем. Тема "низкопоклонства перед Западом" не могла не возникнуть. Под русскими псевдонимами открылись еврейские фамилии, громили ученых, писателей, артистов. Но слово "космополит" простым людям было непонятно. Любовь Вовси: Когда я кончала университет, остро вставал вопрос - распределение на работу. И тут же становилось ясно, что если ты еврей, то ты не можешь устроиться на работу, ни в аспирантуру поступить. Когда я стала работать в Ленинграде, я приехала туда в 1948-м году, устраивалась с большим трудом, папа должен был через своих пациентов помочь мне устроиться. Но уже внутри института всего этого абсолютно не было. У нас были интернациональные компании - дружили армяне, русские, евреи, кто хотите. Яков Этингер: Когда в 1948-49-м году были арестованы члены Еврейского антифашистского комитета, об этом не было ни одного сообщения в печати. Когда состоялся суд над ними в 1952-м году, они были расстреляны, не было никаких сообщений. Это было вполне понятно: литераторы, писатели - мы глубоко чтим их память, тот же Квитко, Маркиш - их русская публика не знала, и сами евреи читали эти книги в переводе на русский язык. Знаменитое стихотворение Квитко "Климу Ворошилову письмо я написал:" - это стихотворение было написано на идиш и переведено на русский. А вот с врачами сталкивались десятки, сотни тысяч людей. Елена Ольшанская: "Папа не любил евреев", - заметила однажды дочь Сталина, Светлана Аллилуева. Надо сказать, что папа Светланы много кого не любил - прибалтов и немцев Поволжья, крымских татар, курдов, чеченцев, ингушей, карачаевцев, грузин... список велик. Но он расправлялся с ними молча - в газетах и с трибун неизменно воспевалась дружба народов. В отличие от Гитлера с его кровавыми лозунгами, Сталин всегда заботился о словесном прикрытии своих действий. Антисемитская кампания, начатая после фашистского геноцида, требовала особого, изощренного искусства, нужные слова нашлись не сразу. Профессор Этингер был арестован осенью 1950 года. Яков Этингер: 18-го ноября 1950-го года отец был арестован, был арестован и я, а мать была арестована несколько позднее, летом 51-го года. Вел следствие по его делу небезызвестный Михаил Рюмин. Причем, на первом же допросе он предъявил отцу обвинение в том, что он неправильно лечил Щербакова и способствовал его преждевременной смерти. Я напомню, что Щербаков - один из ближайших сподвижников Сталина, он был генерал-полковником, начальником Главного политического управления Красной армии, начальником Совинформбюро, кандидатом в члены Политбюро ЦК ВКП(б), первым секретарем Московского комитета партии и так далее. Он был сравнительно молод, за 40, но, во всяком случае, он явно рассматривался в тот период Сталиным в качестве возможного преемника. Отец и Виноградов ежедневно посещали Щербакова на даче под Москвой. Более того, были случаи, когда они его навещали по два раза в день, утром и вечером. И каждый вечер они подписывали бюллетень о состоянии здоровья Щербакова на сегодняшний день, и этот бюллетень шел непосредственно к Сталину. На первом же допросе Рюмин обвинил отца в том, что он и Виноградов умертвили Щербакова. Допросы отца проходили в очень тяжелой обстановке, его избивали. Он страдал грудной жабой, и во время следствия у него было 29 сердечных приступов, как явствует из архивного дела - я, естественно, ознакомился с архивным делом. 10 приступов были непосредственно в кабинете Рюмина. И даже в связи с этим медчасть Лефортовской тюрьмы составила такое письмо, что состояние его здоровья ухудшается, и это все может привести к неблагоприятному исходу. Рюмина это не остановило, и 2 марта 1951 года, то есть, за два года до появления официального сообщения об аресте группы врачей-вредителей, отец, возвратившись с допроса, как сказано в материалах дела, "вошел в камеру в 5 часов дня, подошел к столу, откусил кусочек хлеба, потом повернулся назад, подошел к двери и упал в бессознательном состоянии". Он скончался. Любовь Вовси: Отца забрали 11-го ноября 1952-го года, а перед этим в ноябрьские праздники я взяла сына маленького, ему было тогда три с половиной года, и приехала в Москву - бабушке и дедушке привезла ребенка показать. И папа мой, который всегда был очень занят, загружен, ему на лирику очень мало времени оставалось, он мне вдруг сказал - давай пойдем погуляем. И мы с ним пошли по Арбату. И когда подошли к Кремлевской больнице, он мне говорит: ты знаешь, на днях арестовали Петра Ивановича Егорова, того самого, который к тому времени возглавлял кремлевскую службу. Очень странно. И потом еще второе: был очень странный юбилей профессора Виноградова. Что значит странный юбилей? Его официально не приветствовали, а ему исполнилось 70 лет, ничем не наградили, было очень тихое заседание Общества терапевтов, где он был председателем. И потом через неделю я поняла, что это было для меня предупреждением: дело плохо. Яков Этингер: Был еще внутренний конфликт между Рюминым и министром госбезопасности Абакумовым. Отца часто вместе допрашивали и Рюмин, и Абакумов. Абакумов пришел к выводу, что фактов вредительского лечения нет, есть просто антисталинские настроения, критика сталинской внутренней и внешней политики. 2 июля 1951-го года Рюмин пишет письмо Сталину, где обвиняет Абакумова в том, что он сознательно как бы замазал дело врачей, заглушил, поместив профессора Этингера в сырую холодную камеру, что способствовало его преждевременной смерти. Абакумов был через 10 дней арестован, его пытали и расстреляли. И как раз с июля 1951-го года этот сценарий дела врачей был запущен в производство. Причем, очень характерная деталь, которая подтверждает эту точку зрения, заключается в том, что я уже к этому времени был осужден, приговорен к десяти годам спецлагерей и находился на Дальнем Востоке. Совгавань, бухта Ванино, оттуда я должен был направиться на Калыму. И вдруг совершенно неожиданно меня вызывает комендант этого лагеря и говорит, что поступило указание возвратить меня в Москву. Меня вернули опять в Лефортовскую тюрьму, и тот же следователь, который вел мое дело, полковник Носов, сказал: нам точно известно, что твой отец вместе с Виноградовым (он назвал и другие фамилии) виновен в сознательном вредительском лечении руководителей партии и советского государства. Любовь Вовси: Есть записки Ефима Ивановича Смирнова, как раз того, который возглавлял Военно-медицинское управление во время войны. После войны он стал министром здравоохранения и в качестве министра был весьма приближен к власти. В частности, в его записках говорится, что он был однажды вызван к Сталину, и в процессе беседы, а лечащим врачом Сталина был профессор Виноградов, сказал вождю, что Владимир Никитич нашел его здоровье неважным, он перегружен, и он предложил на некоторое время уменьшить его рабочую нагрузку. Сталин был страшно возмущен, он расценил это как стремление отдалить себя от работы, от власти. И, как пишет Смирнов, он закричал про Виноградова: "В кандалы его! В кандалы!" Елена Ольшанская: Арестованных медиков действительно держали в кандалах, пытали. 13 января 1953 года газета "Правда" опубликовала статью "Подлые шпионы и убийцы под маской профессоров-врачей". Главным свидетелем обвинения выступила врач Лидия Тимашук. В 1948 году она диагностировала инфаркт у члена политбюро Андрея Жданова. С ней не согласились профессора, и она тогда написала донос, который долго лежал в архиве. Яков Яковлевич ЭТИНГЕР много лет исследовал документы и свидетельства по "делу врачей", он - автор книги "Это невозможно забыть". Яков Этингер: Жданова лечили люди не еврейского происхождения. Это были профессор Виноградов, профессор Василенко, профессор Егоров и лечащий врач Жданова, Майоров. Была сделана электрокардиограмма, кардиограмма - вещь гибкая, ее можно прочесть по-разному. Во всяком случае, Виноградов, Василенко и Егоров, очень квалифицированные специалисты, пришли к выводу, что инфаркта миокарда нет, а Тимашук считала, что инфаркт есть. Она была врачом-кардиографом. И что она делает? Она пишет письмо на имя начальника Главного управления охраны, генерал-лейтенанта Власика, передает это письмо через начальника охраны Жданова, майора Белова. В ее письме не было никакой политической подоплеки, надо быть объективным, она просто написала о том, что она считала, что есть инфаркт миокарда, но что Виноградов, Василенко и Егоров заставили ее переписать заключение с указанием, что инфаркта нет. Это письмо 30 августа 1948 года оказалось на столе Сталина, Сталин ознакомился с ним и написал резолюцию - "В архив". На следующий жень, 31 августа, Жданов скончался. Очень характерная деталь, что спустя несколько дней после смерти Жданова была проведена заочная экспертиза электрокардиограммы Жданова, причем, был приглашен мой отец, помимо лечащих врачей Жданова. Им не сказали, чья это ЭКГ, они все пришли к выводу, что инфаркта не было. И это было забыто, Тимашук продолжала какое-то время работать в кремлевской больнице, а вот в 1952-м году Сталин, который никогда ничего не забывал, вспомнил об этом деле. Тимашук, по указанию Маленкова, была вызвана, и ей была выражена признательность за то, что она обратила внимание на неправильное лечение Жданова. И она дала уже несколько иные показания, она стала говорить о том, что тут не просто медицинские расхождения, а это уже было сознательное сокрытие инфаркта с целью ускорения смерти Жданова. Леонид Коган: Я поступил в Архитектурный институт, однажды вернулся вечером домой и вдруг слышу голоса. Открываю дверь, меня встречают плотного сложения люди, никогда я их раньше не видел у себя дома, ведут себя довольно по-хозяйски. Поднял руки, меня обыскали. Мама сказала, что папу уже увезли, и на вопрос, что произошло, один из сотрудников ответил - это мы сейчас не скажем, там будут разбираться. 13-го января 1953-го года вышла газета, я увидел там знакомые фамилии - папа, дядя, который умер еще в ноябре 1951-го года, о нем написали так, как будто он живой. Фамилии известные - Вовси, Эйтингер, Эйштейн, Зеленин, среди них наша семья все время была, жили рядом на даче. Меня вызвали в институт на партийное бюро совместно с какими-то членами комитета комсомола. Мои друзья вели себя отлично. Потом уже, когда меня исключили из комсомола, были разбирательства с ними: очень многие бывали часто у меня дома: кто бывал, кто с папой разговаривал, кто из других гостей, о чем говорили? Короче говоря, меня с формулировкой "за потерю политической бдительности"( что я не донес) исключили из комсомола. И формулировку "строгий выговор" получили несколько моих ближайших товарищей. Елена Ольшанская: Нужные слова были найдены. Страну охватил ужас. Арестованный в ночь на 13 января 1953 года "врач-убийца" профессор Рапопорт работал патологоанатомом. Его дочь Наталья Рапопорт вспоминает в своей книге "Быль или небыль": "В нашем дворе стояли бараки... После папиного ареста и утро еще не наступило, а обитатели бараков уже точно знали и информировали всех интересующихся, что мой отец брал гной с раковых трупов и мазал им здоровых людей. Барачные мальчишки ...швыряли в меня все, что попадется, включая дохлых мышей и довольно увесистые булыжники". Во время обыска в квартире Рапопортов один из оперативников порезал палец. "Он сидит на стуле белее стены... Дни его сочтены... Оригинальный выход предлагает моя мама - она приносит потерпевшему пузырек с йодом. Мазать или не мазать? Один мужественный доброволец капает каплю йода себе на ноготь, все по очереди нюхают и решают не рисковать..." "Мы живем, под собою не чуя страны", - написал в 30-е годы Осип Мандельштам. Сталин "чуял" опору не в тех, кто повиновался дикому страху, и тем более, не в тех, кто преодолевал его, протягивая, с риском для жизни, кусок хлеба гонимому. Он хотел построить индустриальную державу руками людей, верящих в колдунов и ведьм. В старину, когда умирал деспот, казнили врачей. В середине ХХ века смерть вождя народов спасла их. Любовь Вовси: Приехала я к своей ближайшей подруге Ладе Коган, потому что я знала, что ей я не могу причинить своим появлением никакого вреда, она такая же, как и я. Но к моему удивлению она сказала: "Ты знаешь, что-то изменилось". Первое движение было - я очень испугалась. Как изменилось? Мы ждали самого страшного. Она говорит: "Изменилось к лучшему". А было это 20-го марта, то есть, Сталин уже умер. Леонид Коган: Лада - моя сестра Владилена (Владимир Ильич Ленин). В общем, немножко изменилась интонация людей, которые принимали передачи. Один раз они сказали: "Профессор просит теплые вещи. Вы не волнуйтесь, мы передадим". Ладе говорю, что раз так, то значит что-то случилось, потому что так раньше не было. 3-го апреля ночью стук в дверь, поскольку было много обысков и стуков, мы боялись, но открыли: на пороге стоит мама, за ней папа, а за ними стоит огромного роста сотрудник, который в прошлый раз, при аресте, вел себя наиболее прилично. Там были разные люди и по-разному с нами обращались. И - помню его улыбку. Тут же распечатали все комнаты. Единственное, что через час приехал сотрудник в форме: "Мы все вам все возвращаем, Борис Борисович, но вот три книги: "Москва, 1937-й год", "Конь бледный" Савинкова и книга Скаледина, вот эти три книги мы изымаем". Папа говорит: "Всё?" - "Всё". Любовь Вовси: Мы закупали всякие вещи, одежду, чтобы ехать в Сибирь. Мы купили себе ватные куртки, валенки, теплые кофты. 3-го апреля вечером муж мне сказал: "Ты как хочешь, я поеду в воскресенье на рынок и куплю стеганые брюки". С этим мы легли спать, в 7 утра зазвонил телефон междугородний, и я побежала к телефону, я испугалась, что что-то случилась с детьми: моя свекровь к этому времени уже увезла их в Москву. Потому что, если нас будут высылать, то детей могут сдать в детский дом и их можно вообще потерять. Подошла к телефону и услышала голос мамы: "Любочка, доченька, мы оба дома". - "Мама, я хочу слышать папин голос". -"Папа ушел к Яше". Это была такая дружба, прежде - чем он дозвонился в Ленинград, он пошел к Яше, ему нужно было с Яковом Соломоновичем Темкиным обняться, поплакать. Потом позвонил папа. И три часа я под одеялами лежала, не могла согреться, меня бил озноб. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
