Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
18.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[07-09-03]
Россия как цивилизацияДневник монахаАвтор и ведущая Елена Ольшанская
В передаче участвуют: "Когда-нибудь монах трудолюбивый найдет мой труд усердный, безымянный:" Спустя столетие после петровских реформ просвещенные люди 19 века открывали Древнюю Русь. В 1814 году крупный вельможа, меценат и коллекционер, граф Румянцев, собрал группу филологов и историков - с тех пор уже не прекращался поиск старинных монастырских текстов, их исследование и публикации. Советское гонение на церковь замедлило, но не остановило этот процесс. Более 20 лет назад молодой историк купил в букинистической лавке дореволюционную брошюру, где описывалась одна из находок Румянцевского кружка. Так впервые Борис Морозов встретился с рукописью неизвестного монаха 16 века: открытый им книжник Иона Соловецкий помог разрешить важный научный спор ХХ-го столетия. Елена Ольшанская: "...Как я люблю его спокойный вид, Своего "Бориса Годунова" Пушкин посвятил "драгоценной для россиян памяти Николая Михайловича Карамзина". Автор "Истории государства Российского" впервые поведал современникам об увлекательных, полных драматизма событиях прошлого, рассказал о великих князьях, героях, священниках, простолюдинах. Гений Карамзина дал важный толчок общественному интересу к древнерусской монастырской книжности. Однако исследователи-энтузиасты в работе над рукописями встретили немало сложностей. По большей части, это оказались копии уже ранее известных сочинений, как правило, анонимных. Иногда среди них встречались оригинальные записи, но ни имени автора, ни самого понятия об "авторстве", об индивидуальном творчестве там не было. Короткие цитаты и длинные выписки следовали друг за другом без привычных разграничений, даже без переноса строки - слишком дорога была бумага, чтобы оставлять на ней пробелы. Ругательный термин "начетничество" по отношению к этой литературе родился в 19 веке. Понять древнерусского автора соотечественникам оказалось в чем-то даже сложнее, чем его западноевропейского коллегу. Виктор Живов: Насколько русский православный книжник может рассматриваться как интеллектуал? Когда мы говорим "рассматриваться как интеллектуал", мы, вероятно, имеем в виду в качестве эталона его западного современника. На Западе, конечно, были интеллектуалы, которые занимались интеллектуальной деятельностью ради этой интеллектуальной деятельности. Но если мы будем говорить о западных ученых-монахах, то в основном они все-таки занимались этим для спасения души. Конечно, на Западе была группа людей, прежде всего, в университетах, но не только в них, для которых интеллектуальная деятельность была основой их жизни. Такого в средневековой Руси, как мне представляется, не было. Конечно, это не значит, что в средневековой Руси люди не думали, не пускали в употребление свои умственные способности, но интереса к чистому знанию как таковому, к чистой ученой деятельности, думаю, что не было. Те люди, которые занимались книгами - читали книги, писали книги, изучали книги - они делали это не ради умножения своего знания, а ради спасения души. Елена Ольшанская: "Почитание книжное", как и во всем христианском мире, на Руси считалось нравственной заслугой и добродетелью, "в нощи и дне" следовало читать и перечитывать духовную литературу. Однако философствование о ней, отвлеченное умствование считались грехом и гордостью. Пища духовная, как учит Евангелие от Матфея, сравнивалась с телесной: "И приступил к Нему искуситель и сказал: если Ты сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами. Он же сказал ему в ответ: не хлебом единым будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих". Книжник 17 века Симеон Полоцкий в предисловии к сочинению под названием "Обед душевный", обращаясь к читателю, говорил: " Яждь (то есть, ешь), взимая руками ума твоего, прежувай зубами рассуждения и поглощай в стомах (в желудке) памяти твоея - и будет ти во ползу". Михаил Дмитриев: С точки зрения филолога или с точки зрения историка философии, необыкновенно важно найти в истории той или другой культуры что-нибудь оригинальное, самобытное, по-настоящему творческое, найти индивидуальность, найти личность, найти гения по возможности. С точки зрения историка общества, этот вопрос не так интересен, как с точки зрения философа или историка литературы. Нас, как историков общества, интересует, в чем, собственно говоря, это мышление состояло. Что составляло это неоригинальное начало в мышлении, в ментальной культуре Древней Руси? Надо сказать, что тут уже следует говорить не о молчании древнерусских книжников, а о молчании историков и специалистов. Потому что эта тема, эти сюжеты до сих пор не привлекают внимания так, как они того заслуживают. Тут смешиваются два вопроса: вопрос об оригинальности творчества и вопрос об интенсивности духовной жизни. Виктор Живов: Большая часть так называемой древнерусской литературы - это компиляция, то есть, переделки того, что уже существует, с какими-то изменениями. Так и живут средневековые восточно-славянские тексты, они обрастают новыми редакциями, они попадают в какие-то сочетания с другими текстами, и так далее. Большинство текстов еще домонгольского периода остались анонимными, это относится даже к известным произведениям, скажем - какие-то "Поучения" Кирилла Туровского, в большинстве рукописей они не имеют указания, что принадлежат Кириллу. Известен такой весьма красноречиво говорящий об анонимности факт, что из нескольких сот проповедей восточнославянской письменности, созданных до 15 века и приписываемых Иоанну Златоусту, на самом деле, Иоанну Златоусту принадлежит, кажется, восемь из них, а около сотни - разным славянским авторам. Про каких-то авторов мы можем другими способами узнать, что вот это, например, Кирилл Туровский или болгарский писатель Климент Охридский, но в основном мы не знаем, кому принадлежит сочинение. И это, в общем, понятно, потому что авторы писали в некотором смысле так же, как Иоанн Златоуст. А если так же, то они воспринимали это как свое приношение Иоанну Златоусту. Для того и ставилось его имя. Борис Морозов: В Публичной библиотеке в Петербурге, которая теперь называется Российской национальной библиотекой, в известной коллекции графа Федора Андреевича Толстого, которая является одной из первых наших больших коллекций рукописных книг и которая получила свое печатное описание в 1825 году (собственно, это первая из наших коллекций рукописей, получившая научное описание, сделанное первыми нашими учеными-археографами Калайдовичем и Строевым), хранится совершено необыкновенный сборник. Он был известен многим поколениям отечественных ученых, которые занимались древнерусской культурой в самом широком смысле - древнерусской литературой, историей, историей древнерусской науки и даже музыкой. Но сборник этот оставался "вещью в себе", то есть, автор этого сборника не был известен, место его создания было под вопросом, потому что в нем были помещены литературные памятники, связанные со многими северными, и не только северными, монастырями. Вопрос происхождения и авторства этого сборника затрагивали несколько наших специалистов. Одним из них был будущий академик Александр Сергеевич Орлов. В 1913-м году он опубликовал небольшую заметку, эта заметка называлась "Чаши Государевы", или "Чаши Государя, царя и Великого князя Ивана Васильевича". Так назывались специально сочиненные царские славословия на пирах, заздравные тексты, которые заканчивались: "Дай Бог ему многие лета, победу над врагами" и так далее. И в своей публикации Александр Сергеевич Орлов обратил внимание не только на тексты из этого сборника, но и на его автора, он отметил, что сборник заслуживает особого внимания. Он начинается на первом листе некой биографией, обильно снабженной датами, состоящей в описании беспрестанных переходов из одного монастыря в другой, наиболее северной части России. И описатели 1825-го года справедливо заметили: "биография, может быть, собирателя сей книги". Начинается она так: "В лето 7070-е (то есть, 1561 года) - рождение плоти". А кончается: "Лето 7129-го (то есть, 1621 год) февраля 27 выехал с Подольного в Нилов скит, в субботу, и приехал месяца марта первого". То есть, собиратель книги родился 4 ноября 1561-го года и биографию свою довел до 1 марта 1621 года, когда приехал из небольшого Подольного монастырька в известный Нилов скит. Я продолжаю цитировать текст будущего академика Орлова: "Пережив в сознательном возрасте переходные смутные дни Московского государства, видев закат прежней его славы и зарю новой, спасшись от разорения и нестроения земского в Кирилловом монастыре, сей монастырский странник нес в своем сборнике отголоски величавой эпохи Третьего Рима, создавшей царствование Грозного". И в небольшом примечании к этим словам было помещено начало известного послания князя Курбского к царю Ивану Грозному. "Послание Курбского к царю Богом препрославленному:" и так далее. И оказалось, что этим небольшим примечанием академик Орлов, сам того не зная, сделал большое открытие. Елена Ольшанская: 30 апреля 1564 года в разгар Ливонской войны ближайший к Грозному человек - его друг, выдающийся полководец, князь Андрей Михайлович Курбский бежал в Литву из пограничного города Юрьева, где был царским наместником. Перед этим он писал своим друзьям, печерским монахам: "Помолитеся обо мне, окаянном, понеже паки напасти и беды от Вавилона на нас кипети много начинают". "Вавилоном" образованные люди называли между собой власть Ивана Грозного. Из Литвы Курбский обратился к царю с письмами, где объяснил свое предательство невыносимой обстановкой в стране. Грозный ответил беглецу, началась гневная переписка двух образованных, литературно одаренных людей, теперь уже врагов. В этих письмах содержится множество уникальных исторических сведений, важных подробностей. Всеми забытая брошюра Александра Орлова "Чаши государевы" попала в руки Бориса Морозова в тот момент, когда в мировой исторической науке шел грандиозный спор. Американский ученый Эдвард Киннан подверг сомнению подлинность переписки Грозного с Курбским, заявил, что это подлог, литературная мистификация, сделанная уже в следующем - 17-м столетии. Выступление гарвардского профессора вызвало шок у славистов во всем мире. Открытие Киннана грозило превратить, казалось бы, уже известные страницы российской истории 16-го века в сплошное белое пятно. Борис Морозов: Весь вопрос заключался в том, что ни один из списков 16 века не сохранился, и только в сборнике, который описывал Орлов, мне показалось, что текст наиболее ранний. Я в скором времени отправился в Ленинград и, действительно, оказалось сенсационное обстоятельство, что, действительно, листы, на которые ссылался Орлов, принадлежат к концу 16 века. И - самое главное - ни один из исследователей, которые работали с рукописью, не обратил внимания на этот текст послания Курбского. Почему так произошло? Потому что сборник написан необыкновенно мелким почерком, это отмечали многие. Совершено бисерным, но достаточно разборчивым и каллиграфическим письмом написаны сотни текстов, которые не отразились в печатном описании 1825-го года. Елена Ольшанская: Летом 1561 года на Русь из Каменец-Подольска приехал литовский монах Исайя, чтобы собственноручно переписать некоторые переводы древних рукописей, сделанные знаменитым ученым Максимом Греком. Однако московские власти арестовали Исайю и заточили в тюрьму сначала в Вологде, а потом в Ростове. В тот момент Ливонская война только начиналась, и монаха заподозрили в шпионаже. Исайя провел в российских тюрьмах в общей сложности более 30 лет, там он сочинил несколько посланий, среди них - "Жалобы" и "Плач", и как раз в них профессор Эдвард Киннан неожиданно обнаружил текстуальные совпадения с письмами, которые Андрей Курбский якобы писал из Литвы Грозному. По мнению Киннана, письма Исайи и стали основой более поздней подделки. Киннан даже назвал ее предположительного автора. Находка Бориса Морозова явилась важнейшим аргументом в многолетнем научном споре - она доказала, что переписку Грозного и Курбского копировали в 16 веке. Но сам Морозов, познакомившись с книгой неизвестного монаха, уже не расставался с ней. Борис Морозов: Я обратился к истории этой рукописи и, в первую очередь, к автобиографии, которая была помещена на первом листе. Но биография была анонимная. Буквально через год мне просто посчастливилось. Я начал сверять записи о приходах в тот или иной монастырь с немногими сохранившимися монастырскими архивами. И в архиве ленинградского Института истории я обнаружил приходно-расходную книгу Тихвинского монастыря, в который, судя по биографии, часто приходил это скитавшийся инок. И даты прихода и ухода в 1592 году в этот монастырь совпали с записями в приходно-расходной книге о выплате жалования, некоторой суммы денег главе странствующего монастырского хора Ионе Соловецкому. Запись совпала точно по дням, а всего плата была совершена за две недели, то есть, явно, что тут каких-то случайных совпадений с другим лицом, более долгое время жившим в монастыре, не могло быть, это именно был писец этого сборника. И судьба Ионы Соловецкого, комплекс биографических источников, как дальше я стал ее исследовать, дает нам очень много конкретных, очень любопытных известий. Главная специальность, которая давала ему средства для существования - это было пение монастырское, он был главой хора. Виктор Живов: Насколько типично то, что делал Иона Соловецкий? То, что мы знаем, то, что мы видим - это то, что он предпочел странничество общежительному житью в каком-нибудь хорошо организованном монастыре. Но это никак не уникально, потому что большая часть монахов в 16 веке шастала по дорогам из монастыря в монастырь, а не сидела на месте. Зачем они странствовали? Видимо, разные монахи странствовали по разным поводам. Некоторые странствовали в поисках спасения души, другие - там милостыню соберут, там соберут, потом пропьют, потом дальше пойдут. Вероятно, мы все помним, как у Пушкина в "Борисе Годунове" появляются два монаха в корчме. Они насобирали кое-чего, теперь выпивают, потом пойдут дальше. Такая жизнь. Вообще, монашество в 16 - первой половине 17 века, русское монашество, это очень недисциплинированное монашество. Всего было несколько монастырей, где сохранялось что-то похожее на дисциплину, и то не очень хорошо известно. Мы это знаем, потому что во всю вторую половину 17 века церковная власть занята тем, чтобы эти безобразия искоренить, чтобы они не странствовали, чтобы они жили по монастырскому уставу, чтобы они в церковь ходили, имели духовного отца и так далее. Борис Морозов: Судьба Ионы Соловецкого необычна. В общем-то, это очень редкий случай, когда мы можем проследить с детства перипетии его жизни, а они начались достаточно рано. Как гласит автобиография, он в 13-летнем возрасте еще отроком, мальчиком, был назначен на официальную должность секретаря (нотария) к вновь назначенному Иваном Грозным в Новгород архиепископу Леониду. Почему это произошло - понятно. Иона (тогда у него имя было еще другое, потому что имя Ионы Соловецкого он получил впоследствии, когда подстригся в Соловецком монастыре. Как правило, это было похоже звучащее имя, на ту же букву, может быть, Иван). Он был, очевидно, учеником монастырской школы в Чудовом монастыре, где Леонид тогда был настоятелем, архимандритом. И, конечно, он заметил необыкновенные способности мальчика, но тогда это были, главным образом, способности его каллиграфического письма, которое вырабатывалось с детства, и оно имеет очень интересные греческие как бы прототипы в написании букв - изысканных, хоть и очень мелких. Это все вполне закономерно, именно Чудов монастырь был с первой половины 16 века таким сосредоточием греческой образованности, там работал Максим Грек. Заметив этого способного ученика, Леонид взял его с собой в Новгород, и здесь Иона попадает в совершенно необычную ситуацию. Елена Ольшанская: Архиепископ Леонид был назначен Грозным в разоренный, утопленный в крови Новгород. Город этот никогда не вызывал доверия у московской власти, еще дед Грозного Иван Ш употребил немало силы, хитрости и отваги, чтобы сломать вечевые порядки и присоединить древний, богатейший город к Москве. В разгар Ливонской войны, 8 января 1570 года, Грозный с карательным войском прибыл в Новгород. На Волховском мосту его встречало духовенство с крестами и иконами. Но государь назвал местного архиепископа Пимена изменником и отказался принять от него благословение. Однако приказал служить в Святой Софии обедню, а потом, "возопив гласом великим, с яростью" повелел страже схватить Пимена и ограбить его подворье и Софийский собор. В городе начались повальные аресты и казни. В летописной "Повести о погибели Новгорода" и немецкой хронике 1572 года описаны зверские расправы не только над теми, кого подозревали в измене, но и над их женами и детьми. Мужчин "подвешивали за руки и зажигали у них на челе пламя", а их домочадцев бросали в реку и заталкивали палками под лед. И немецкий, и новгородский источники описывают, как одни опричники сбрасывали связанных женщин и детей с моста, а другие разъезжали на лодке и рогатинами топили тех, кому удалось выплыть. По дороге в Новгород люди Грозного зверски расправились с жителями Твери и Торжка. В Твери был задушен глава русской церкви, враг опричнины, митрополит Филипп. Иван Грозный не простил Филиппу его выступления против "кромешников" - так в народе называли личную гвардию царя. Борис Морозов: Леонид попал в Новгород не сразу. После страшного разорения города, когда царь Иван действительно разгромил один из крупнейших, цветущих русских торговых городов, видя в нем очередной заговор, очередную попытку отложиться от создаваемого государства, архимандрит Леонид, книжник (нам известны его книжные вклады, связанные с ним рукописи, довольно много интересных сборников) волей судьбы получает такое очень высокое назначение - на пост новгородского владыки. Новгородская епархия - древнейшая русская епархия, собственно, по своей иерархии находилась наверху. А это еще время перемещения двора Ивана Грозного в Новгород, когда Леонид становится фактически во главе русской церкви. О Леониде было известно, что он был учеником, как говорили современники Грозного, ласкателя Ивана, то есть, близкого к царю человека, архимандрита Левкия, которого проклинал Курбский. Очевидно, Леонид пользовался полным доверием царя, и он стал проводником опричной политики. Очень интересное известие о его деятельности содержится в так называемой Второй новгородской летописи, часть которой, описывающая известия 1570-х годов, очевидно, составляет некую поденную запись, то есть, дневник, который вел один из людей в окружении владыки Леонида. И в этих записях иногда чрезвычайно интересно звучит прямая речь Леонида, обращенная к настоятелям новгородских монастырей, к новгородским попам, священникам рядовым, которых он собирал по разным случаям. Тут мы видим, что этот образованный человек, представитель интеллектуальной элиты начинает говорить языком Ивана Грозного. То есть, буквально он начинает ругаться нецензурными словами, в понятии того времени. ":Тогда он собрал всех священников, старост, десятских и пятидесятских новгородских и велел ризы с себя снимати и говорил священникам: "Собаки, воры, изменники, да и все новгородцы с вами. Вы-де и меня оболгали великому князю, подаете челобитную в деньгах в милостынных, а вам достается по шести московок, а дьякон по четыре московки. Не будет на вас мое благословение ни в сей век, ни в будущий:" "Собака" - это было любимое ругательство царя Ивана Васильевича. Но здесь Леонид преследует прямые корыстные интересы, то есть, хочет забрать себе церковную дань. Елена Ольшанская: "Бес, зло и пес" были излюбленными ругательствами Грозного. Курбский язвительно писал своему венценосному корреспонденту: "Не достоит мужем рыцерским сваритися (ругаться), аки рабам, паче зело срамно нам, християнам, отрыгати глаголы изо уст нечистые и кусательные". Верность царю не спасла опричного архиепископа Леонида от опалы, скоро он был смещен и, по-видимому, зверски убит. Борис Морозов: После опалы в 1575 году Леонида, своего патрона, Иона, видимо, встал перед необходимостью устроиться на какую-то, возможно, придворную службу. По моим пока косвенным соображениям, он сам происходил из московской дворянской среды. Но, видимо, он предпочел для себя пострижение в монастыре. И в 1580-м году в 18-летнем возрасте он принимает пострижение в Соловецком монастыре, обители, наиболее крупной и авторитетной также в книжном плане, и живет в нем несколько лет. И там происходит интересная для него встреча с бывшим рязанским архиепископом Филофеем, который еще в 1560-е годы попал в опалу и был сослан в Соловецкий монастырь. Кроме рукописей Ионы, об этом периоде жизни этого иерарха у нас нет никаких известий. Но из писем мы видим, что между ними было большое духовное родство. Филофей не был его формальным духовником, но был просто старшим наставником. А то, что Филофей был книжником - это мне удалось установить, найти некоторые сохранившиеся его рукописи, влады в монастыри, которые были роскошными, как писали исследователи, западноевропейским орнаментом оформлены, с "фряжским орнаментом". Одна из рукописей сохранилась в библиотеке Академии наук. То есть, он был книжником, от которого сохранилось лишь несколько вкладов, хотя, вероятно, когда-то была большая библиотека. Иона пишет Филофею, что новый царь Федор Иоаннович снял с него опалу, отправил в Троице-Сергиев монастырь "на почетное место строителя". И потом уже в одном из специально составленных летописцев Иона отмечает смерть этого Филофея. Пробыв на Соловках семь лет, Иона уходит в свои странствия, которые он потом также объясняет именно в письме к Филофею - что у него произошел конфликт с настоятелем Соловецкого монастыря, причем, конфликт очень странный. Настоятель захотел сделать Иону Соловецкого иеродьяконом, то есть, дать ему первый священнический монастырский сан. Иона отказывается от этого сана. И, вероятно, после этого уходит из монастыря и отправляется в свои скитания, зарабатывая себе жизнь руководством монастырского хора. В одном из его посланий есть очень интересное сообщение о самом себе, что он живет не "на дарование, но от таланта, еже ми даровал творец". То есть, это самосознание своего таланта - таланта певческого, таланта книжного, в том числе и книжного прикладного. Потому что мы знаем, что он использовал свою специальность секретаря-нотария, то есть, знакомство с составлением деловых документов. Во время скитаний он скопировал некоторые образцы своих челобитных и посланий, которые писал от имени третьих лиц, в частности, от имени настоятеля храма города Карелы, он написал некоторые очень любопытные послания даже для местной администрации, и так далее. Вообще в его несохранившемся, к сожалению, архиве упоминается довольно много интересных юридических рукописей - уставы монастырей, различные копии царских жалованных грамот, и тому подобное. Елена Ольшанская: Согласно учению восточных отцов церкви, Бог дарует человеку талант, чтобы он мог управлять своей природой в стремлении к совершенству и с пользой для других. Талант, как денежная единица, должен быть отдан в рост - то есть, христианское учение, переданное другим, даст владельцу таланта прибыль на Страшном Суде, "когда прийдет истязати нас тот праведной Судиа, еже вверил есть нам талант". Борис Морозов: Иона Соловецкий пишет ключарю московского Успенского собора - посылает свое певческое сочинение "Похвалу Богоматери" и астрономический текст, так называемый, "Ключ Альфия". "Ты же прими сие с любовью и имей сие в чести и храни про себя. А исписывати не давай. Аще случитися показать кому искусну и крепку мужу, показывай. А нивегласам и ветреницам про писавшего не объявляй". То есть, здесь мы видим как бы сознательное сокрытие мудрости, а эти, действительно, и певческие тексты, и астрономические - это были очень сложные, высшего порядка для понимания тексты, и они даже не считали нужным кому-то это показывать, для распространения давать, хотя в общем-то эти тексты распространялись достаточно широко. Так сложилась судьба, что книжная деятельность Ионы Соловецкого отразилась и в развитии нашей науки в начале 19-го века. Собственно, владелец сборника, первый его открыватель, археограф-славист Калайдович основную часть продал Федору Толстому, то отделил небольшую тетрадочку, где был скопирован судебник Ивана Грозного, причем, в очень хорошем, качественном списке, дополненном еще указами. И этот судебник Калайдович подарил графу Румянцеву, главе известного Румянцевского кружка, для публикации. Он был опубликован вместе с новонайденным судебником Ивана Третьего в 1817-м году и послужил эталоном для последующих публикаций русских исторических рукописей в начале 19-го века. Елена Ольшанская: Один из первых русских археографов, выпускник Московского Университета Константин Федорович Калайдович в 10-е годы 19 века опубликовал не только Судебник Ивана 1У, но и "Святославов Изборник" 1073 г., Древнерусские стихотворения Кирши Данилова и другие найденные им замечательные произведения. Умер он в 1832 году от нервического расстройства, вызванного сложными отношениями с коллегой и ровесником - другим замечательным исследователем, Павлом Михайловичем Строевым. Оба они были членами Румянцевского кружка, сотрудничали со знаменитым собирателем древнерусских рукописей графом Федором Андреевичем Толстым. Однако в историю вошли не только блестящие находки этих первых ученых-славистов и археологов, но и тяжелые конфликты между ними, обиды и интриги. Одной из выдающихся находок 19 века была рукопись знаменитого монаха, старца Артемия Троицкого, сосланного на Соловки, но бежавшего оттуда в Великое княжество Литовское. Михаил Дмитриев: Личность старца Артемия более чем примечательна, но о ней мало что известно, это очень характерно для нынешней познавательной ситуации. Мы знаем о том, что думал, что писал, что проповедовал старец Артемий благодаря одной-единственной рукописи, которая была найдена в 19-м веке и которая была составлена из копий посланий, написанных Артемием тогда, когда он вынужден был бежать из Москвы в Литовскую Русь, в украинско-белорусские земли. И вот там, рассылая послания своим корреспондентам, он приобрел огромный авторитет ( в узких кругах, но огромный авторитет) и из-за того, что он стал таким общепризнанным учителем, его послания до нас дошли. Если бы эта рукопись не сохранилась, мы бы ничего не знали об Артемии, за исключением того, что был такой монах на русском Севере, и что этот монах однажды был приглашен даже в консультанты к Ивану Грозному - тогда, когда готовился Стоглавый собор. Может быть, мы даже и этого бы не знали, потому что, насколько я помню, мы и это устанавливаем из его посланий, которые дошли до нас в единственной копии, а не из других документов. То есть, мы бы не знали практически ничего. Но теперь, когда мы работаем с этой рукописью, а она, слава Богу, издана и состоит из 14 посланий, то мы обнаруживаем, что имеем дело с очень незаурядным человеком и одновременно с человеком, который вполне подпадает под этот тип, если хотите, интеллектуального молчания, которое при ближайшем рассмотрении никак не является немотствованием интеллектуальным. Это человек, который прочитал огромное число переведенных с греческого текстов, потом вынужден был вольно или невольно отвечать на вопросы, которые к нему как к духовному учителю адресовали его современники в Московской Руси, а затем в Литовской Руси. В Московской Руси к нему обращался царь Иван Грозный, к нему обращались его братья монашествующие, в Литовской Руси к нему обращались с критическими вызовами, если хотите, лидеры протестантов того времени, скажем, Шимон Будный. С другой стороны, к нему обращался один из лидеров православной общины Зарецкий, с третьей стороны, к нему обращался князь Чарторыйский. Еще с одной стороны одним из его корреспондентов, видимо, был князь Андрей Михайлович Курбский. То есть, мы имеем в посланиях старца Артемия такое окно в интеллектуальный духовный мир его современников как в московских пределах, так и литовских, литовско-украинских, белорусских землях. И когда мы начинаем читать эти тексты, не будучи подготовленными, то нам эти тексты представляются необыкновенно тавтологичными, необыкновенно плоскими, необыкновенно банальными именно потому, что мы ищем в них что-то такое, что было бы созвучно нашему представлению о том, как следует, скажем, реформировать религиозную жизнь, что такое новаторство, что такое творчество, и так далее. А Артемию адресуют вопросы: скажи, пожалуйста, как нам отличить истинного учителя от неистинного учителя, и как нам найти истину в Писании? И вот старец Артемий говорит: нужно найти, прежде всего, чистого помыслами, нравственно совершенного, надежного духовного учителя, который особым духовным разумом истолкует вам, что такое истина. Духовный разум - это разум, который не является ни плотским, ни душевным, это разум, который выше не только плоти, но и души человека. Этот человек очень ясно различает, что такое дух и душа. Виктор Живов: Вообще, как мы знаем, для древних литератур одним из важнейших моментов является подражание. То, что в латинских риториках называется "imitatiо". Имитация - это важнейший момент. И подражание входит в порядок школьного образования в поздней античности и в средние века. Вот ты пишешь речь, подражая Цицерону - это такое упражнение. А теперь попробуйте представить себе этот самый механизм подражания, из которого исключен автор, когда создатели текстов подражают не определенному автору, а подражают некоторому единому нормативному тексту. И это - отличие восточнославянской культурной ситуации. Потому что, скажем, Византия была устроена совсем по-другому. Там это было не так, там Священное Писание для высокой литературы , скорее - периферийный текст. Известно, что Новый Завет написан на не очень хорошем греческом языке, кто же станет ему подражать? А у восточных славян Священное Писание - это основной текст, который так или иначе проникает в любое произведение восточно-славянской книжности. Мы, вероятно, все знаем такое выражение "раскрыть образ", это выражение идет из иконописного дела. Потому что иконописец не воображает себе, как бы мог выглядеть Спаситель, или Богородица, или тот или иной святой - для него образ Божьей Матери, Спасителя или святого присутствует на доске, с которой он работает, иконописец только раскрывает, снимает покров с этого уже присутствующего образа. То, что получается в результате, не принадлежит ему на правах его произведения, и в этом смысле он не хочет быть автором. Елена Ольшанская: "... Если бы человечество не связывалось воедино никакими священными узами, если бы поколения сменяли бы друг друга, как листва в лесу, : проходили по свету, как корабли в море: - как была бы тогда пуста и безутешна жизнь! Но потому и не бывает так на самом деле, и Господь, сотворивший мужчину и женщину, сотворил также героя и поэта. Последний не может совершить ничего такого, что совершил первый, он может лишь восторгаться героем, радоваться за него, любить его: Герой как бы его лучшее "я", в которое он влюблен, радуясь, что это все-таки не он сам и что любовь таким образом может вылиться в форме восхищения: Вот почему ни один великий человек не предается забвению, а если и случается это, если облако недоразумения заволакивает героя надолго, то все-таки его любимец и поклонник рано или поздно явится и привяжется к герою тем сильнее, чем дольше длилось забвение". - Это написал во второй половине 19 века датский философ, основатель экзистенциализма Серен Киеркегор. Борис Морозов: Все перемещения, вся жизнь Ионы Соловецкого, как я говорил, нам известна, и она кончается 1621 годом, его возращением в Кириллов монастырь. А потом на одной из тетрадочек, из которых был составлен этот сборник, есть очень странная запись, которая сделана в Суздале. Он упоминает настоятеля Переславль-Залесского Федоровского монастыря и тут же упоминает владыку Суздальского. Она полузашифрована, эта запись, как и многие известия Ионы Соловецкого, то есть, очень лаконична. Мы можем предположить, что Иона Соловецкий был в это время в районе Суздаля, вероятно, там он и кончил свою жизнь. Мы знаем, что первая экспедиция Калайдовича также была проведена в Суздале. Я предполагаю, что действительно Иона Соловецкий мог там кончить свою жизнь, а иначе он продлил бы свою автобиографию. И даже у меня есть гипотеза, что он мог пойти в свое последнее путешествие, потому что хотел встретиться с только что приехавшим в Суздаль необыкновенным книжником, это был Арсений Еласонский, ученый образованный грек, который уже длительное время жил в Москве, и для него специально даже создали чин - архимандрита московского Архангельского собора. И после этого он уже при Михаиле Романове получил сан сначала Тверского архиепископа, а потом Суздальского, но не ездил в свою епархию, а продолжал жить в Москве. И вот наконец в начале 20-х годов он отправился в Суздаль. Мне кажется, что Иона Соловецкий не мог не встречаться с Арсением Еласонским во время своего единственного за все годы странствий прихода в Москву в 1595 году. Именно в этом году, я считаю, что он и скопировал послание Курбского, которое находилось где-то в обороте у кремлевских книжников. И он не мог не встречаться с Арсением Еласонским, а узнав, что тот приехал на свою кафедру в Суздаль, он мог пойти в свой последний поход. И Калайдович мог получить этот сборник во время своей первой суздальской экспедиции. Но это пока остается в сфере моих гипотез. Михаил Дмитриев: Когда мы, учась в университетах, начинали приобщаться сначала исподтишка, а потом и открыто к тому, что составляло философию экзистенциализма (разумеется, имя Достоевского тут никуда не может от нас исчезнуть в соответствующем контексте), то начинали видеть то, что составляло русскую параллель или русский аспект в философии экзистенциализма. И мы часто оказывались в затрудненном положении именно оттого, что не обладали возможностью поставить духовные искания конца 19-го - начала 20-го века в соответствующую историческую перспективу. А вот когда мы начаем на это смотреть с точки зрения текстов и с точки зрения духовных реалий, скажем , 15-16-го веков, с точки зрения того, что сейчас мы начинаем понимать в древнерусском наследии, все начинает играть совершено другими красками. Апелляция к духовному разуму, который не переводим ни в разум плотский, ни в разум душевный - это очень созвучно сознанию, которое свойственно сегодняшней культуре и является одним из достижений, как признано во всем мире, культуры 20-го века. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
