Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
18.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[05-03-02]
Продолжение политикиБомба для Гитлера. Неизвестные документы Нильса Бора. Часть 1Ведущий Владимир Абаринов В феврале этого года наследники Нильса Бора опубликовали несколько неоконченных и не отправленных писем великого физика. Они сделали это вопреки собственному мораторию, по условиям которого документы личного архива Бора могут увидеть свет не ранее, чем по прошествии полувека после его смерти, то есть в 2012 году. В данном случае, однако, у родственников были особые причины нарушить обет молчания: письма проливают свет на одну из самых волнующих исторических загадок. Почему нацистская Германия не создала атомную бомбу? Точного, исчерпывающего ответа на этот вопрос не существует. Между тем в истории создания атомного оружия есть ключевой эпизод, в котором, возможно, заключен этот ответ. В сентябре 1941 года, когда победа Германии на Восточном фронте казалась вопросом нескольких недель, в оккупированном нацистами Копенгагене встретились два выдающихся физика 20 века - датчанин Нильс Бор и его ученик немец Вернер Гейзенберг. Молодой амбициозный Нобелевский лауреат Гейзенберг трудился в это время над созданием атомной бомбы для Гитлера. Нильс Бор в 43 году бежал из Дании в Соединенные Штаты, где присоединился к группе ученых из разных стран, работавших над проектом Манхэттен - созданием атомной бомбы для Америки. Никто не знает, о чем говорили учитель и ученик. Гейзенберг рассказал после войны свою версию. Нильс Бор унес тайну в могилу, не подтвердив и не опровергнув версию Гейзенберга. Разговор был тяжелым и оставил глубокий след в душе собеседников. Гейзенберг - не нацист, но патриот Германии - искренне желал победы своей стране. Бор не скрывал своего неприятия нацизма. О чем они говорили? О чем они должны были говорить? Недостатка в версиях нет. Согласно одной из них, Гейзенберг зашел в тупик в своих исследованиях и пытался получить консультацию у Бора. Согласно другой, Гейзенберг искал морального оправдания, он не получил его - свидание закончилось полным разрывом. Наконец, третья версия гласит, что это была чуть ли не миссия мира: немецкий ученый будто бы дал понять Бору, что он и его коллеги саботируют нацистскую атомную программу и призвал к тому же физиков по другую линию фронта. Многие историки воспринимают эту третью версию скептически. Однако скептицизм этот основан не на точном знании, а на том, что известно о характере и мировоззрении Гейзенберга. Вот что пишет об этом один из самых авторитетных биографов Гейзенберга американец, профессор в Университете Хофстра Дэвид Кэссиди: "Взгляды Гейзенберга в этот период ничем не отличались от взглядов других патриотически настроенных немцев нееврейского происхождения в артистических, академических или военных кругах. Эти социальные группы горячо поддерживали политику Германии во имя немецкой нации. Когда немецкая армия победным маршем шла по Европе в первые годы войны, эти круги приветствовали сообщения о победах на фронтах. <...> Вместе с тем спешу добавить: это отнюдь не означает, что, желая победы Германии в войне, эта культурная и военная элита желала победы Гитлеру и нацистскому режиму. Они были не нацисты, а гордые и честные националисты. <...> Когда удача отвернулась от Германии, а война затянулась, эти люди стали противниками Гитлера и режима и предприняли неудавшееся покушение на Гитлера в июне 1944 года в надежде, что мир увидит: внутри Германии Гитлера существует "другая Германия". Сам Гейзенберг как будто подтверждает свой конформизм - вот цитата из его неопубликованной рукописи 1942 года: "Нам ничего не остается, кроме как обратиться к простым вещам: надо добросовестно исполнять свои обязанности и задачи, которые жизнь ставит перед нами, не спрашивая слишком часто, почему да зачем... А затем надо ждать, что произойдет... реальность трансформирует себя сама, без нашего участия". Дэвид Кэссиди напоминает, что к моменту начала второй мировой войны Гейзенберг прожил под властью Третьего Рейха около семи лет. "За эти годы многое произошло, и какие бы то ни было вопросы относительно компромиссов, на которые необходимо пойти, чтобы остаться в Германии, были для него давно разрешены". Одно из событий, заставивших Гейзенберга пережить серьезный нравственный кризис, произошло в июле 1937 года, когда в официальном органе СС газете "Черный корпус" была опубликована статья под заголовком "Белые евреи в науке". Ее автор убежденный нацист Йоханнес Штарк, утверждал, что такие ученые, как Вернер Гейзенберг и Макс Планк - покровители и подпевалы евреев, что немецкая наука не нуждается в их услугах и что лучше всего было бы поступить с ними как с евреями. Обеспокоенный Гейзенберг попросил свою мать поговорить на эту тему с подругой - матерью рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера. Помимо этого, он отправил письмо Гиммлеру, в котором писал: "Если взгляды господина Штарка совпадают с мнением правительства, я, разумеется, буду просить об отставке. Если же, как горячо уверяет меня Министерство образования, это не так, я прошу Вас как Рейхсфюрера СС оградить меня от нападок в вашей официальной газете". Гейзенбергу пришлось пройти через дознание в Гестапо, которое продолжалось без малого год. В ходе этого дознания ученый доказывал свою лояльность режиму. В итоге Гиммлер пришел к выводу, что перед ним настоящий немецкий патриот. С тех пор Гейзенберг пользовался полным доверием вождей Рейха и мог свободно путешествовать по оккупированной Европе. Летом 1939 года он приезжал в США. В это время там уже работал выходец из Венгрии Эдвард Теллер, который, как и советский физик Лев Ландау, был в свое время аспирантом Гейзенберга в Лейпцигском университете. В только что опубликованных воспоминаниях Теллер пишет, что спросил своего профессора, почему бы ему не остаться в Америке. Гейзенберг ответил: "Если мой брат украдет серебряную ложку со стола, он не перестанет быть моим братом". "Сейчас мне ясно, - заключает Теллер, - что он, которому тогда не было 40 лет, принял ключевое решение своей жизни до того, как понял, что на карту поставлено нечто гораздо большее, чем серебряная ложка". Еще один отрывок из книги профессора Дэвида Кэссиди: "Его решение остаться в Германии при таких обстоятельствах проистекало не только из его личной приверженности немецкой нации и культуре, но также и из ошибочной уверенности в том, что если лично он сумеет выжить в Германии до конца войны и ликвидации нацистского режима, то и немецкая наука доживет до лучших времен. Отныне Нобелевский лауреат воспринимал любую поблажку ему - назначение на заметные посты, разрешение на поездки за границу, право на публичные выступления - как залог будущей реабилитации современной теоретической физики в Германии". Много позднее, после войны, Гейзенберг сказал: "Лозунг правительства был: "Мы должны использовать физику в военных целях". Мы переделали его: "Мы должны использовать войну в интересах физики". Удалась ли ему эта сделка с дьяволом? И была ли сама эта сделка? Или правы те, кто считает, что Гейзенберг, выражаясь его собственными словами, добросовестно исполнял свои обязанности? Почти все специалисты согласны в том, что к середине 1941 года немецкие ученые далеко опередили своих коллег из стана антигитлеровской коалиции в исследованиях расщепления ядра. Как писал впоследствии Гейзенберг, "в сентябре 1941 года мы увидели, что перед нами прямая дорога к созданию атомной бомбы". Исследователь Дэвид Кассиди утверждает: "Эта прямая дорога - хотел или не хотел создавать бомбу Гейзенберг - привела его к порогу дома Нильса Бора". Гейзенберг приехал в Данию вместе со своим коллегой и другом Карлом Фридрихом фон Вайцзеккером - сыном статс-секретаря Министерства иностранных дел Германии Эрнста фон Вайцзеккера и старшим братом Рихарда фон Вайцзеккера, будущего президента ФРГ, в то время воевавшего на Восточном фронте. Эта поездка, как и другие подобные ей, по замыслу, должна была сплотить ученых Европы под флагом общей борьбы. В Копенгагене планировалась совместная немецко-датская научная конференция. Однако за редким исключением научное сообщество оккупированных стран было настроено к этим затеям неприязненно. Гейзенберг и Вайцзеккер в полной мере почувствовали это в Копенгагене, в Институте теоретической физики, который в научном мире называют "институтом Бора". Хорошо известно, о чем они говорили во время нескольких завтраков с датскими коллегами - об успехах немецкого оружия и о том, как важно, чтобы войну выиграла Германия, потому что в противном случае ее выиграет Советский Союз, а это Гейзенберг считал бедствием для Европы. Все это, однако, говорилось при свидетелях, в расчете на тайных осведомителей гестапо. Гейзенберг же приехал в Копенгаген для того, чтобы провести разговор с глазу на глаз. Позже, в 1948 году Гейзенберг, превратившийся в одного из лидеров антивоенного движения, впервые пересказал содержание беседы в частном письме. Он утверждает, что спросил Бора: "...Имеют ли физики моральное право работать над проблемами атомной энергии в военное время? Бор ответил мне вопросом, верю ли я в возможность военного использования атомной энергии, и я ответил - да, я это знаю. Затем я повторил свой вопрос, и Бор, к моему изумлению, сказал, что военное применение физики в любой стране неизбежно, а потому вполне оправдано. <...> Бор воспринял мой вопрос как косвенное указание на уровень наших знаний [об атомной энергии]". Специалист по истории создания атомного оружия, профессор Университета Пенсильвании Пол Лоуренс Роуз в книге о Гейзенберге, цитируя этот рассказ, пишет: "Из всего того, что нам известно о безупречном характере Бора и его взглядах на нацистскую Германию, следует, что он просто не мог одобрить работу Гейзенберга над атомной бомбой для Гитлера". Сын Нильса Бора Оге Бор со слов отца пересказывает тот же разговор так: "В частной беседе с моим отцом Гейзенберг поставил вопрос о военном использовании атомной энергии. Отец был очень сдержан и выразил свой скептицизм, учитывая огромные технические трудности, с которыми нужно было справиться. Но у него осталось впечатление, что Гейзенберг считал, что новые возможности могут предрешить исход войны, если война затянется". Оге Бор полностью отрицает утверждения о том, что немецкие физики пытались через Бора договориться с физиками союзников о взаимном моратории на создание атомной бомбы. Один из близких к Бору сотрудников его института, Стефан Розенталь вспоминает: "Я запомнил лишь то, что Бор был в сильном возбуждении после беседы и что он цитировал слова Гейзенберга примерно так: Вы должны понять, что если я принимаю участие в проекте, то потому, что твердо убежден в его реальности". "В этой уверенности, - замечает американский исследователь Пол Роуз, - слышатся интонации Гейзенберга". К числу тех, кто не верит версии Гейзенберга, принадлежит и профессор Дэвид Кэссиди. Вот его аргументы: "Для меня проблема с этим объяснением состоит в том, что отсутствуют какие бы то ни было другие свидетельства военного времени, и в особенности 1941 года, свидетельства того, что моральная сторона дела в вопросе о расщеплении ядра якобы была предметом особого беспокойства для Гейзенберга и многих других физиков. Разумеется, это не означает, что такой озабоченности не существовало вовсе. Но коль скоро моральная дилемма была столь серьезна, что заставила Гейзенберга отправиться в Копенгаген в таких сложных обстоятельствах, должны же быть хоть какие-то следы в других источниках этого периода. Мне о таких следах ничего не известно. Это правда, что ранее Гейзенберг время от времени обсуждал с Бором этические проблемы. Но после прихода к власти Гитлера и особенно после дознания, которому его подвергло СС, Гейзенберг обращался в случае нужды со всеми моральными и этическими вопросами к своим ближайшим немецким коллегам, Максу Планку и Максу фон Лауэ - оба находились в 1941 году в Берлине, в пределах досягаемости. Нет никаких признаков того, что он обсуждал с кем-либо из них вопрос моральности ядерных исследований. Но если мораль не была главным предметом озабоченности, у Гейзенберга должен был быть другой мотив для встречи с Бором в оккупированной Дании". Позднее жена Гейзенберга Элизабет писала в своих воспоминаниях, что ее муж "постоянно изводил себя" мыслью о том, что располагающие лучшими ресурсами союзники могут создать бомбу и применить ее против Германии. Из исследования американского историка Дэвида Кэссиди: "Гейзенберг, возможно, знал или сильно подозревал, что Бор связан с учеными союзников через подполье. Итак, что же Гейзенберг пытался сказать Бору во время этой встречи и что хотел услышать от него? Широкий исторический контекст, более полный учет взглядов Гейзенберга и его отношения к войне и ядерным исследованиям <...> заставляют с большой долей вероятности предполагать, что, во-первых, он хотел убедить Бора в том, что неизбежная победа Германии - это совсем не плохо для Европы. <...> Во-вторых, он, по всей видимости, хотел использовать влияние Бора, чтобы предотвратить создание бомбы союзниками. Бор, к его чести, тотчас понял намерения Гейзенберга и прекратил беседу". С этой реконструкцией событий соглашается историк Пол Роуз. Он даже несколько развивает ее. Роуз полагает, что Гейзенберг пытался привлечь Бора к немецкому урановому проекту или, по крайней мере, проконсультироваться с ним по поводу возникших трудностей, а, кроме того, выяснить, работают ли с ураном союзники. В подтверждение этой версии Роуз ссылается на сообщение стокгольмской газеты о том, что в США ведутся эксперименты по созданию бомбы нового типа. Сообщение появилось в июле 1941 года. О нем сразу же узнал Карл Фридрих фон Вайцзеккер и подал сигнал тревоги соответствующим должностным лицам Германии. Надо было срочно выяснить, насколько достоверно сообщение шведской газеты. Профессор Пол Роуз пишет: "Представляется правдоподобным, что <...> немецкая служба академических обменов спешно организовала конференцию в Копенгагене в качестве предлога для визита Гейзенберга. Но если даже Вайцзеккер и не предложил визит в Копенгаген в июле как немедленную реакцию на сообщение из Стокгольма, к тому времени, когда он и Гейзенберг достигли Дании в сентябре, возможность создания американской бомбы должна была чрезвычайно занимать их умы". Роуз допускает даже, что миссия Гейзенберга была предпринята по заданию Гестапо, перехватившего тайное послание Бора британским коллегам. Как бы то ни было, после встречи в сентябре 1941 года отношения Бора и Гейзенберга, некогда весьма теплые, оказались навсегда испорчены и свелись к формальным знакам вежливости. В книге Роуза приводится фраза Бора, сказанная немецкому коллеге: "Гейзенберг должен разобраться со своей совестью сам". И еще одна: "Скажите профессору Гейзенбергу, что я не Папа Римский. Я не могу отпустить ему грехи". Свое толкование эпизода, оправдывающее Гейзенберга, предлагает в своей книге воспоминаний Эдвард Теллер. Он считает, что как только Гейзенберг понял, что создание атомной бомбы возможно, он построил "ментальный барьер", препятствующий ему думать в этом направлении. Теллер вспоминает рассказ Бора о встрече с Гейзенбергом: "Бор сказал, что Гейзенберг сообщил ему, что он работает над бомбой для Гитлера и считает, что это правильно. Бор так и не смягчил и не видоизменил свое заявление. Многие ученые в Лос-Аламосе и вообще на Западе без вопросов приняли простой рассказ Бора. Но меня этот рассказ глубоко встревожил. Гейзенберг был не только блестящим физиком, но и человеком, чью порядочность и чувство справедливости я имел возможность не раз оценить. Я не могу себе представить, что он поддерживал нацистов по доброй воле, еще менее - что он делал это с энтузиазмом, как гласит версия Бора. Как могло случиться, что Бор понял его превратно? Информация, которую я собрал, приводит меня к мысли, что Гейзенберг отправился к Бору за моральным советом. Я также полагаю, что встреча состояла из двух частей. Первая проходила в великолепной резиденции Бора, замке Карлсберг, вторая - в саду. В помещении Гейзенберг, опасаясь, что нацисты прослушивают дом, сообщил, что работает для своей страны. Затем, гуляя по саду, Гейзенберг объяснил, что участвует в нацистском проекте. Он добавил, что, к счастью, сделать атомную бомбу для Германии невозможно, и что он надеется, что британским и американским ученым это тоже не удастся. Почему Бор не рассказал о второй части беседы? Причина может быть простой. Как только Гейзенберг сказал, что работает для своей страны, Бор перестал его слушать". Через три месяца после возвращения Гейзенберга из Копенгагена армейское командование решило отказаться от ядерного проекта, для которого у Германии уже не было ресурсов. Вместо ядерной бомбы решено было развивать ракеты и авиацию. Дискуссия о том не смогли или не захотели немецкие физики создать атомную бомбу, возобновилась в наши дни благодаря английскому драматургу Майклу Фрейну. Спектакль по его пьесе "Копенгаген" как раз сейчас совершает тур по городам Америки. Автор не предлагает зрителям одну-единственную версию - он рассматривает их все, оставляя вопрос открытым. Именно пьеса и сопровождающая ее дискуссия заставили семью Нильса Бора опубликовать документы частного архива. Это неотправленные письма Гейзенбергу. Первое из них Бор написал в 1957 году после того, как прочел книгу швейцарского журналиста Роберта Юнга "Ярче тысячи солнц. В этой книге впервые появилась версия о попытке Гейзенберга договориться с физиками по ту сторону фронта о взаимном отказе от производства атомного оружия. Черновик письма Гейзенбергу был обнаружен между страниц книги Юнгка, которую читал Бор. Вот этот новый документ в архивах Нильса Бора:
Дорогой Гейзенберг,
Я лично помню каждое слово наших бесед, происходивших на фоне глубокой печали и напряжения для всех нас здесь, в Дании. В особенности сильное впечатление на меня и на Маргретт, как и на всех в институте, с кем вы с Вайцзеккером разговаривали, произвела ваша абсолютная убежденность в том, что Германия победит и что, посему, глупо с нашей стороны надеяться на другой исход войны и проявлять сдержанность по поводу германских предложений о сотрудничестве. Я также отчетливо помню нашу беседу у меня в кабинете в институте, в ходе которой вы в туманных выражениях говорили так, что ваша манера не давала мне повода усомниться: под вашим руководством в Германии делается все для того, чтобы создать атомную бомбу. Вы сказали, что нет смысла говорить о деталях, поскольку вы с ними знакомы и последние два года работали в той или иной мере исключительно над подготовкой этого проекта. Я молча слушал вас, поскольку речь шла о важной для всего человечества проблеме, в которой, несмотря на нашу дружбу, нас следовало рассматривать как представителей двух противоположных сторон смертельной битвы. Но то, что мое молчание и тяжелый взгляд, как вы пишете в письме, могли быть восприняты как шок из-за вашего сообщения о том, что атомную бомбу сделать можно, - это весьма странное заблуждение, вероятно, возникшее вследствие большого напряжения ваших мыслей. Еще за три года до того, когда я понял, что медленные нейтроны могут вызвать деление в уране 235, а не в уране 238, для меня, конечно, стало очевидным, что можно создать бомбу, основанную на эффекте разделения урана. В июне 39-го я даже выступил с лекцией в Бирмингеме по поводу расщепления урана, в которой я говорил об эффектах такой бомбы, заметив, однако, что технические проблемы реального ее создания настолько сложны, что не известно, сколько времени потребуется, чтобы их преодолеть. И если что-то в моем поведении и можно было интерпретировать как шок, так это реакцию, но не на ваше сообщение, а на известие о том, что, насколько я понял, Германия энергично участвовала в гонке за обладание первой ядерным оружием. Более того, в то время я ничего не знал о том, насколько далеко продвинулись в разработках Англия и Америка. Я узнал об это только на следующий год, когда мне сообщили, что оккупационные силы Германии в Дании готовят мой арест, и когда я смог выбраться в Англию. Все это, конечно, просто изложение того, что я помню из наших бесед, которые в дальнейшем, естественно, стали предметом глубоких дискуссий в институте и с другими друзьями в Дании, которым я мог доверять. Другое дело, что и в тот момент, и позже у меня было явное ощущение, что вы и Вайцзеккер организовали симпозиум в Германском институте, в котором я лично из принципа не принимал участие, и эту поездку к нам для того, чтобы удостовериться, что с нами все в порядке, и помочь нам в той опасной ситуации, в которой мы находились. Предваряя публикацию, директор Архива Нильса Бора Финн Асеруд пишет, что к этим текстам следует подходить с осторожностью - они написаны спустя 16 лет после события и явно отражают, сколь нелегкой для Бора была попытка точно изложить свои воспоминания. Письма Бора не закрывают тему - они обостряют ее. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
