Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
18.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[19-03-02]
Факты и мненияВедущий Лев РойтманАкадемическая свобода: не всем нужна, не всем данаЛев Ройтман: Наш предстоящий разговор об академической свободе. Участвуют: из Кельна профессор Герхард Симон; из Москвы профессор Сергей Неклюдов; и в Праге наш комментатор, писатель Алексей Цветков. Для того, чтобы этот разговор не оказался чисто академическим, я попробую ему задать ему некоторые рамки. Ну, например, российская Конституция гарантирует каждому свободу научного творчества, а затем дает почти безразмерный перечень обстоятельств, которые эту свободу, как, впрочем, и все другие права и свободы, могут ограничивать - от защиты нравственности до государственной безопасности. Чем же тогда академическая свобода гарантирована? Быть может, административной независимостью исследовательских учреждений, скажем, университетских от государства? Или университетских профессоров от университетской администрации? Или запрещением цензуры, которая также, отнюдь, не абсолютна? Или академическая свобода это иллюзия, это закрытая дверь? Алексей Цветков, мне, во-первых, удобно начать с вопроса к вам, поскольку вы рядом, а, во-вторых, вы предложили эту тему, и не одно доброе дело не остается безнаказанным. Итак, как вы понимаете академическую свободу? Алексей Цветков: Говоря об академической свободе, я хотел бы просто сослаться на свой личный опыт. Я работал преподавателем в американском колледже и могу кое-что сравнить с моим опытом обучения в российских университетах. Академическая свобода была как бы основана в 1913-м году философами Дьюи и Лавджоем и антропологом Францем Боасом, которые создали американскую ассоциацию университетских профессоров. В чем она заключается в итоге всей этой борьбы? Она заключается в том, что профессорский состав университета независим от президента и от совета попечителей. Прием на работу и увольнение профессоров - администрация к этому не имеет никакого отношения. Тема и содержание преподавательских курсов тоже не определяется ни администрацией, ни какими-либо другими органами. И то же самое относится к темам научной работы. Все это гарантируется общими правилами этого профсоюза. И профессор по истечению какого-то испытательного срока, обычно шесть лет, получает ставку. В результате его не могут уволить даже за академическую деятельность, которая не соответствует стандартам. Единственное, как его можно уволить и повлиять на него, это очень редкий случай, общим собранием профессуры. Вот это и есть высший академический орган. Общее собрание профессуры может решить вопрос о наказании и, в конечном счете, что случается довольно редко, увольнении того или иного профессора. Лев Ройтман: Спасибо, Алексей. Но следует, наверное, заметить, что подобные органы самоуправления профессорского, преподавательского они существовали периодически, я подчеркиваю - периодически, они то вводились, то отменялись - и в дореволюционной России на основании университетских уставов. Но в конечном счете, ведь это очень жестокая форма контроля, когда профессор, преподаватель, исследователь оказывается в научном или в преподавательском учреждении подвергнут цензуре коллег. Это ведь контроль, который может диктоваться очень разными обстоятельствами: и политическими взглядами доминирующего большинства, и обычной научной завистью, что отнюдь не редкость. Так что, в конце концов, мы все же приходим к тому, что полной реальной академической свободы, то есть, грубо говоря, “мели Емеля, твоя неделя”, не существует и в Америке. Профессор Симон, Кельнский университет, говоря об академической свободе, мы пока сосредоточились на формах административной независимости. Как обстоит дело с этим в Германии? Герхард Симон: Я думаю, в Германии приблизительно такая же ситуация сейчас, как в Америке. И я для начала хочу сказать, что в открытом обществе академическая свобода обширная. Я думаю, действительно, многие профессора, многие ученые даже не в состоянии пользоваться этой свободой, потому что этот простор огромный. Конечно, это не означает, что не существует границ, границы существуют, разные границы. Мне кажется, в свободном, открытом обществе эти границы не начальство, это даже не администрация, иногда это деньги, между прочим, да, деньги - это реальная граница свободы. Потому что, если у вас нет денег, вы можете делать, что хотите, но вас не будут оплачивать, тогда вы не можете работать. Но это не главное. На мой взгляд, главная граница в открытом обществе, граница академической свободы состоит в том, что это дух времени. Многие профессора, многие ученые все-таки склонны очень быстро приспосабливаться, делать то, сказать то, писать то, что принято в данный момент, то есть идти по потрепанной дорожке, приспосабливаться к главным течениям. Вот эти границы свободы, которые никто из вне не строит, а которые существуют внутри академической среды. Профессора недостаточно пользуются той свободой, которой они могли бы пользоваться. Лев Ройтман: Профессор Симон, Кельн, спасибо. И теперь в Москву. Профессор Неклюдов, я представлю вас несколько детальней: доктор филологических наук, по специализации, насколько можно это определить, культуролог, заместитель директор Московского Института высших гуманитарных исследований. Сергей Неклюдов: Вы знаете, относительно административной стороны дела мне говорить довольно сложно. Сложность эта связана с тем, что в нашей нынешней университетской, да и академической действительности регулирующие механизмы существуют в таком странном, плохо отработанном виде. Отчасти они определены, но не работают, отчасти существуют чисто инерционные навыки университетской и академической жизни, идущей еще из советских времен. Поэтому для обсуждения этой стороны дела, этой картины, по всей видимости, нужно провести какое-то специальное, довольно детальное исследование нашей ситуации, каковой, кажется, не производилось. Это с одной стороны. С другой стороны, я работаю в Российском государственном гуманитарном университете в Москве, и ситуация наша, я подозреваю, несколько отличается от ситуации в других местах. Наш институт возник десять лет назад, возник он по инициативе нашего ректора Юрия Николаевича Афанасьева, как именно центр академической науки внутри молодого университета. Должен сказать, что нам была дана полная свобода, карт-бланш, так сказать, в нашей организационной, научно-исследовательской, преподавательской деятельности. И до нынешнего времени никто на эту свободу особенно не посягал. Поэтому для меня этот вопрос стоит в более широком плане, отчасти умозрительном, но отчасти и практическом тоже. Потому что, конечно, существуют проблемы у нас, связанные с тем, что научные исследования, как, впрочем, и связанные с ними преподавательские программы, они обусловлены, например, финансированием, прямым или косвенным. Перевод на более жесткую систему финансирования, например, подготовки научных кадров, делаются попытки произвести это. И в этом случае, конечно, встает вопрос относительно некоторого государственного регулирования по отношению к этому процессу, и вопрос этот достаточно тяжелый. Потому что, если в первоначальных проектах такого рода фигурировал какой-то не очень хорошо обозначенный альянс научной общественности и министерств, то есть чиновников, то в последних редакциях научная общественность исчезла. В то время как появляются такие вещи, как приоритетные направления, которые кто-то определяет, где-то определяет и в соответствии с которыми будут выделяться средства на научные исследования и так далее. Вопрос этот достаточно важен, конечно. Потому что, если ты не попадешь в это приоритетное направление, то вот, соответственно, не будет выделено денег, стипендии аспирантам и так далее. Лев Ройтман: Спасибо, Сергей Юрьевич. Алексей, мы говорим немножечко абстрактно, но давайте возьмем совершенно четкие правовые пределы сегодня академической свободы, в частности, теперь уже речь пойдет о научных исследованиях. Например, в феврале 97-го года Ян Вильмут, шотландский исследователь, клонирует овечку Долли. После этого Совет Европы принимает Конвенцию о правах человека и биомедицине, а до этого Декларацию, которая запрещает эксперименты по клонированию человека. Соединенные Штаты вводят мораторий, который запрещает научные исследования по клонированию человека. Это конкретные запреты на академическую свободу в области научных исследований и от этого никуда не уйдешь. Итак, академическая свобода - это иллюзия или эта свобода никогда абсолютной не была и пониматься как таковая не должна? Алексей Цветков: Никакая свобода не должна пониматься как абсолютная. То есть я могу совершать любые действия, кроме тех, которые запрещены законом. И ученый в этом смысле ничем не отличается просто от человека. Если существует в государстве закон, запрещающий какие-то виды научных исследований, все обязаны ему подчиняться. Но достаточно широка степень свободы и несвободы до этого. Да, конечно, возможно злоупотребление той степенью академической свободы, которая существуют в Соединенных Штатах. Люди могут, добравшись до вершины, просто ничего не делать и валять дурака. Но, как правило, человек, добирающийся до этой вершины, это большое испытание, люди, которые нанимали его на работу, видят результаты его исследований, когда он туда добрался, он может заниматься чем он хочет и на него не могут оказать давление даже его коллеги. Конечно, это все упирается в деньги. Но я знаю ситуацию в Соединенных Штатах. Распределением денег ведают либо частные корпорации, либо государственные фонды, которые это делают строго по конкурсу и на основании установленной процедуры. То есть они не могут решить, что они, допустим, Джонсу не дадут денег, потому что он им не нравится, все должно быть по конкурсу. Поэтому человек, чья тема не популярна даже среди его собственных коллег, тем не менее, он может получить деньги на тему исследования, если она не нарушает законов, и продолжать ею заниматься. Наказания и увольнения такого человека крайне редки, они практически немыслимы. Если есть увольнения профессоров в Соединенных Штатах, большей частью это дисциплинарного плана увольнения. Есть тонкости, связанные с расовой политикой и политической корректностью, в это я сейчас просто не могу углубляться. Что касается того, что сказал профессор Неклюдов, то он, к сожалению, обошел очень важные темы, которые ограничивают свободу гораздо больше, чем деньги. Это просто право администрации, я думаю, в любом российском университете, уволить профессора за то, что он не понравился администрации, за то, что его тема не нравится администрации, и еще за что-нибудь. Это совершенно исключено в той атмосфере политической свободы, которая существует в Соединенных Штатах и, как я понимаю, в Западной Европе. И кроме того, профессор абсолютно свободен в выборе темы для своего курса и в построении этого курса. Ему не нужны никакие учебники, он не присматривается ни к каким методичкам, которые ему присылают сверху. Верха нет у профессора, он сам решает, какой он курс преподает и как этот курс построен. Коллеги могут ему советовать, коллеги могут на него влиять. В конечном счете, и это очень важно, демократический институт, каким является общее собрание, действует совершенно иначе. Добиться подавляющего большинства голосов, а люди все знают, что они в том же положении, за увольнение того или иного профессора, о запрещении речи не стоит, за увольнение почти невозможно, тогда как ректор или президент университета, если это в его праве, может уволить его просто, когда он захочет. Лев Ройтман: Спасибо, Алексей. Мне пришлось учиться и закончить американский университет. Я, естественно, припоминаю свои студенческие годы, и действительно, профессора строили свои курсы совершенно самостоятельно, я имею в виду, иногда даже на изумление произвольно по отношению к тому материалу, который мне бы, например, хотелось изучать. Но при этом они все же подбирали учебники, которые уже существовали, и учебные пособия. Так что здесь тоже человек поставлен в некие существующие рамки. Хочу сейчас вернуться к тому, что заметил профессор Симон. Он сказал, что пределы исследований иногда поставлены духом времени. И вот в этой связи: в 20-х годах в Советском Союзе проводились финансируемые государством исследования, например, по скрещиванию человека с обезьяной. Эти исследования ничего не дали в научном плане, кроме того, что было признано, что да, и в Советском Союзе это невозможно произвести - скрестить советского человека с обезьяной. Но представим себе на минуту, что эти исследования увенчались бы успехом, и гибрид человека и обезьяны был бы выведен, что тогда? То есть сам этот вопрос, я не жду ответа на него, он показывает, насколько аморальность научных исследований может быть губительна, тревожна, чудовищна. Но и в Германии бесчеловечные исследования проводились, правда, не по скрещиванию обезьяны с человеком, врачами нацистских лагерей, которые затем были осуждены так называемым Первым американским военным трибуналом. Это не Нюрнбергский трибунал, хотя он так же работал в Нюрнберге. Но последствия того духа времени в Германии, как они сказываются, быть может, и сегодня? Герхард Симон: Да, вы совершенно правильно обратили внимание на то, что академическая свобода никогда не значит, что все, что можно делать, надо делать. И в этом урок. Свобода в академическом смысле это не значит, что ученый имеет право делать все то, что технически кажется возможным. Тогдашние, например, эксперименты с людьми строго антиэтические. То есть научная свобода подвергается этическим правилам, этическим законам науки. Кроме этого, я действительно хочу еще обратить внимание на то, что мы, ученые, профессора, как правило, очень склонны жаловаться на то, что всяческие границы существуют, нам всячески препятствуют начальство, цензура, деньги. Но при этом часто мы забываем, что многие такие границы приходят не извне, а изнутри. Например, склонность образовать кланы внутри научных кругов или пресловутая политическая корректность. То есть молодые люди, которые только начинают работать в научной сфере, склонны приспосабливаться, думать о том, как скажет обо мне декан или ректор, как я должен писать или преподавать, чтобы сделать себе карьеру. То есть чрезмерное приспосабливание к духу, который как раз в этот момент царит в науке. В Германии, например, в 70-е годы было очень некорректно называть советский режим тоталитарным. Те ученые, которые все-таки тогда в Германии называли коммунизм тотальным режимом, они были как-то маргинализированы. Только позже, во время перестройки, когда употреблялся этот термин, все это было по-другому. Но это просто маленький пример ограничения академической свободы, которая вообще не идет извне, а изнутри. Лев Ройтман: Спасибо, профессор Симон. Насколько я понимаю, там, где бессильна или отсутствует внешняя цензура, там вступает в действие самоцензура. Профессор Сергей Неклюдов, существуют ли какие-то сферы научных исследований, какая-то тематика, в которой присутствует это автотабу, эта самоцензура. Скажем, в научной работе вашего института, я напомню - это Институт высших гуманитарных исследований? Сергей Неклюдов: Нет, таких табу, пожалуй, нет, по крайней мере в поле моего зрения. Я могу, правда, говорить только о сравнительно небольшом фрагменте научных исследований, в широком смысле слова культурологических, более узко - связанных с народной культурой, с фольклором, то, чем занимаюсь я сам. На этом примере скорее можно отметить некоторые, так сказать, снятия предшествующих табу. Например, сейчас у нас пошли в ход ранее невозможные исследования современной низовой городской культуры, чем мы весьма интенсивно занимаемся. Ранее неотрефлектированные, либо в силу определенной исследовательской инерции, либо в силу разного рода общественного лицемерия, либо в силу вполне политических запретов, потому что низовые традиции спонтанны, не подконтрольны регулирующим верхам и так далее. Эти темы оказались вполне востребованы и вполне развиваются. Алексей Цветков: Хочу возразить Сергею Юрьевичу. Конечно, в гуманитарной области, как и везде, но в России особенно, очень много табу. Я могу назвать одну дисциплину - историю отечественную, которая сплошь табуирована. Я хочу сказать и о нравственном элементе. В Соединенных Штатах существуют строжайшие критерии, по которым финансируются научные работы, и они связаны не только с законами, там очень четко указаны нравственные границы, в которых можно проводить исследование, иначе просто грант не получишь. Таков практический результат всей этой дисциплины. Мы говорим об “утечке мозгов” и она очень понятна в российском контексте, где у людей просто нет денег. Но мы не часто говорим об “утечке мозгов” из Западной Европы в Америку, которая продолжается. И, я думаю, она во многом связана именно со свободой исследований, которые там существует. Лев Ройтман: Спасибо, Алексей. И, тем не менее, это связано подчас с нехваткой денег в европейских университетах на конкретные исследования. И с технологическим, научным отрывом, в конечном счете, на сегодня в Соединенных Штатах, американских лабораторий от европейских. Это также обсуждается в Европе. Приносим свои извинения за возможные неточности Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
