Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
18.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[06-07-04]
"Поверх барьеров". Американский час с Александром ГенисомФутбол: взгляд из Америки. "Фаренгейт 9-11": комедия, трагедия, фельетон. Песня недели. Какое кино смотрят на Брайтон-Бич. Нью-йоркская премьера балета ЭйфманаВедущий Александр Генис
Александр Генис: Иногда мне кажется, что Новому Свету труднее открыть Старый, чем Колумбу - Америку. Во всяком случае, четверть века назад, когда я приехал в Нью-Йорк, хлеб здесь ели квадратный, а футбол я смотрел с нашим дворником-мексиканцем, естественно, по-испански. С тех пор кое-что переменилось и на кухне, и на поле. В Макдональдсе завелись круассаны, а в пригородных школах выросло поколение мальчишек (и девчонок), умеющих играть в футбол - но не смотреть его. Но по-прежнему магия этой игры осталась в Америке - достоянием национальных окраин, этнических маргиналов, которые вывезли свое увлечение с родины и так и не смогли приучить к нему аборигенов. Чтобы следить за нынешним чемпионатом Европы по телевизору, мне приходилось платить по 25 долларов за матч, или смотреть игру с двухдневном опозданием с испанским комментарием. Похоже, что ни триумфы, ни поражения американской сборной не могут победить стойкого равнодушия этой страны к игре, перипетии которой способны нарушить покой всего остального мира. Футбол как был, так и остался старосветской причудой, не без основания вызывающей у американцев подозрения в мазохизме, исторической неполноценности и государственной недостаточности. Чтобы полюбить футбол, американцы должны стать, как все, но именно этого они всегда боялись. Не удивительно, что у тайны этого вопиющего безразличия слишком много разгадок. Одни видят причину в самой игре. Следить за безрезультативной ничьей - все равно, что играть в бильярд без луз. Развлечение возможное, но слишком уж утонченное. Другие считают, что все дело в географической карте, на которой болельщики не умеют найти соперников: рядовой американец знает только те страны, с которыми воюет. Третьи ищут отгадку в политике. Американцы, отказавшись, в отличие от своих южных соседей, продолжать европейскую историю, упразднили и футбольный патриотизм, превращающий чемпионат мира в состязание стран, а не спортсменов. Футбол, как ООН, прокламирует равноправие всех государств, независимо от территории, населения и дохода. Но в противовес ООН футбол реализует формальную справедливость на деле, демонстрируя равенство Давида с Голиафом. Чему служит подтверждение этот чемпионат, где все четыре полуфиналиста представляют, так сказать, малые страны Европы. Их успех напрямую связан, - как утверждают английские спортивные обозреватели, - с острым чувством национальной гордости, свойственным народам, боящимся затеряться в большой объединенной Европе. Это объяснение звучит очень правдоподобно. В мире, где банки, Интернет и террористы успешно отменяют государственные границы, один футбол укрепляет тающую державную идентичность. Легче всего страны и народы отличить на поле - по трусам и майкам. Иногда, впрочем, не только цвет, но и суть национальной души проявляется в геометрии игры. Трудно спутать дисциплинированный марш немцев от ворот к воротам с вихревым перемещением бразильцев, не отдающим мяча ни своим, ни чужим. Наглядные различия еще больше подчеркивают геральдическую природу футбола. Разновидность государственного фетишизма, это могучее суеверие напоминает культ плодородия, связывающий коллективное благополучие с забитым голом. Столь архаические переживания, однако, далеки американцам. Чужие на празднике жизни, они держатся по другую сторону - в одиноком безнациональном раю, где футболисты, как пришельцы или ангелы, гоняют мяч по полю в основном для своего, а не нашего удовольствия. Такое отношение к футболу дает нам уникальный шанс взглянуть на самую популярную игру в мире со стороны. Такое можно сделать либо с Марса, либо из Америки. Последнее проще. На днях в Штатах вышла книга сотрудника престижного журнала "Нью Рипаблик" Франклина Фоера с амбициозным названием: "Как футбол объясняет мир". Диктор: Страстный поклонник футбола, сам юношей игравший в любительской команде, Фоер знает игру изнутри, но смотрит на нее все-таки снаружи. Это двойное зрение позволяет ему проникнуть вглубь футбольного феномена, который по мнению автора дает возможность объяснить - или хотя бы проиллюстрировать противоречивые исторические процессы, определяющие сложную реальность ХХ1 века. С одной стороны, футбол, как всякий большой бизнес, подчиняется мощному влиянию глобализации. Характерный пример, подробно разобранный Фоером, -судьба нигерийца, играющего в молдавской команде. С другой стороны, футбол оказался наиболее ярким выражением старого национализма, раздирающего весь мир и Европу, в частности. Выплескиваясь за пределы стадионов, национальные страсти питают политику, а иногда и становятся ею. Так, пишет Фоер, карьера нынешнего президента Италии Сильвио Берлускони началась с того, что он купил в 1986-м году миланский футбольный клуб. Со временем его болельщики стали основой партии, которая вывела Берлускони в итальянские лидеры. Еще более острый сюжет, описанный в книге, рассказывает о сербском футболе, где именно болельщики оказались в центре многих политических драм, связанных как с возвышением Милошевича, так и с его падением. Другая интригующая история Фоера переносит читателя в Тегеран, где тысячи женщин, демонстративно нарушив запрет исламских властей, прорвались на стадион, чтобы болеть за иранскую команду. На этом фоне, - замечает в рецензии на книгу Фоера обозреватель Нью-Йорк Таймс Эдвард Ротштейн, - американцы кажутся ярким исключением. Здесь играют в футбол не за страну, а за свою команду, чаще всего - детскую. Александр Генис: Я знаю, вернее - помню, как интересно играть в футбол, но все же мне жалко американцев, ибо смотреть футбол не менее интересно, причем, ничуть не легче. Как все великое, футбол слишком прост, чтобы его можно было объяснить. Поэтому многие путают его с религией, нажимая на мистериальный характер действа, или - с жизнью, подчеркивая непредсказуемость происходящего и высокую цену ошибок. Но мне футбол кажется искусством, которое, как и он, невозможно без основополагающей условности. Футбол может обходиться без сетки, судьи и света (в рассказе Валерия Попова мяч натирали чесноком и играли по запаху). Единственное необходимое условие состоит в запрете на самый естественный для всех, кроме Венеры Милосской, порыв - коснуться мяча рукой. До тех пор, пока мы добровольно взваливаем на себя эти необъяснимые, как рифма, вериги, футбол останется собой, даже если в одной команде игроков вдвое больше, чем во второй, а вратаря нет вовсе. Вопиющая простота правил говорит о непреодолимом совершенстве этой игры. Как в сексе или шахматах, тут ничего нельзя изобрести, или, тем более, улучшить - нам не дано исчерпать то, что уже есть. Однако простота еще не значит нетребовательность. Футбол признает только полное самозабвение. Он напрочь исключает тебя из жизни, за что ты ему и благодарен. Наслаждение приходит лишь тогда, когда мы следим за полем, словно кот за птичкой. От этого зрелища каменеют мышцы. Ведь футбол неостановим, как время. Он не позволяет от себя отвлекаться. Ситуация тут максимально приближена к боевой: долгое ожидание, чреватое взрывом. То, что происходит посредине поля, напоминает окопную войну. Бесконечный труд, тренерское глубокомыслие и унылое упорство не гарантируют решающих преимуществ. Сложные конфигурации, составленные из игроков и пасов, эфемерней морозных узоров на стекле - их также легко стереть. И все же мы неотрывно следим за тактической прорисовкой, зная, что настойчивость - необходимое, хоть и не достаточное, условие победы. Иногда, впрочем, ты погружаешься в игру так глубоко, что начинаешь предчувствовать ее исход. Под истерической пристальностью взгляда реальность сгущается до тех пределов, за которым будущее пускает ростки в настоящее. Ощущая их шевеление, ты шепчешь сам себе "сейчас жахнут", надеясь, наконец, стать пророком. Но, как и с ними, такое случается редко и всегда невпопад. Футбол непредсказуем и тем прекрасен. В век, когда изобилие синтетических эмоций только усиливает сенсорный голод, мы благодарны футболу за предынфарктную интенсивность его неожиданностей. Секрет их в том, что между игрой и голом нет прямой причинно-следственной зависимости. Каузальная связь тут прячется так глубоко, что ее, как в любви, нельзя ни разглядеть, ни понять, ни вычислить. Конечно, гол рождается в гуще событий, но он так же не похож на них, как сперматозоид на человека. Нелинейность футбола - залог его существования. В отличие от тех достижений, что определяются метрами и секундами, футбол лишен меры и последовательности. Гол может быть продолжением игры, но может и перечеркнуть все, ею созданное. Несправедливый, как жизнь, футбол и логичен не больше, чем она. Проигрывают те, кто знают, как играть. Выигрывают те, кто об этом забыл. Футбол ведь не позволяет задумываться - головой здесь не играют, а бьют, желательно - по воротам. Отрицая интеллект и запрещая разум, футбол обнажает свою суть: это игра инстинктов. Только те, кто умеют доверять им больше, чем себе, загоняют мяч в сетку. Наша следующая рубрика - "Экран недели" - посвящена фильму, о котором - с восхищением или с негодованием - говорит вся Америка: "Фаренгейт 9-11". Сегодня этот разговор подхватит кинокритик "Американского часа", режиссер-кинодокументалист Андрей Загданский. Андрей Загданский: Итак, фильм-обладатель Пальмовой Ветви Каннского фестиваля вышел в прокат в Америке. И сразу же стал фактом истории. Уже за первый уикенд фильм собрал 22 миллиона долларов - больше, скажем, чем "Терминал" Спилберга, о котором мы говорили в прошлый раз. Для того чтобы зрители точнее представили масштаб этих цифр, скажу, что два-три миллиона для документального фильма считается очень хорошим сбором. Предыдущий документальный рекордсмен - фильм Bowling for Columbine того же Майкла Мура - cобрал двадцать миллионов, но "Фаренгейт 9-11" заработал за три дня - пятница суббота воскресенье - больше денег, чем предыдущий рекордсмен за два с половиной года. Впечатляет. Когда я отправился на вечерний сеанс в кинотеатр по соседству, меня ждало неожиданное и красноречивое испытание: все билеты проданы. Это впечатляет посильнее статистических миллионов. За всю мою жизнь в Нью-Йорке я не видел, чтобы документальный фильм шел с аншлагом. Я поехал в кинотеатр подальше, и то же самое - все билеты проданы. Мое свидание с самым кассовым документальным фильмом всех времен и народов пришлось отложить на один день. Александр Генис: Вы нас, Андрей, уже убедили в том, что "Фаренгейт" продюсеров не разорит. Как фильм? Андрей Загданский: Фильм удивляет своей исключительно незамысловатой простотой. По жанру он, скорее всего, близок к газетному фельетону, точнее к памфлету, смысл и острота которого вам понятны после первых же трех строчек, но вы продолжаете читать либо потому, что вам либо нравится стиль автора, либо вы разделяете его политические взгляды. В фильме "Фаренгейт 9-11" две посылки. Первая: Буш - плохой президент, вторая, не менее важная, автор фильма Майкл Мур - хороший американец. Самое смешное и самое желчное в картине - все, что связано с президентом Бушем. Мур остроумно манипулирует случайными репликами Буша - а все мы хорошо знаем, что Буш не самый красноречивый президент в американской истории. Или Мур играет кадрами, совершенно не предназначенными для показа - например, когда гример причесывает президента перед тем, как мистер Буш собирается выступить по телевидению и объявить о начале военных действий в Ираке. Такими средствами режиссер добивается весьма убедительного сатирического эффекта. Убедительного для тех, поспешу заметить, кто согласен с его оценкой президента. Для тех же, кто не согласен... Процитирую одного очень интеллигентного русского американца, который сказал мне следующее: "Повесить нужно этого Майкла Мура". Точка, конец абзаца. Александр Генис: Ну, прежде чем мы отправимся за веревкой, позвольте мне тоже процитировать одного зрителя - председателя Каннского жюри Тарантино. Во время Московского фестиваля он сказал российскому интервьюеру дословно следующее: "Я заявляю со всей ответственностью, что фильм "Фаренгейт 9-11" ни за что не получил бы "Пальмовую ветвь", если бы это не было настоящим кино. Этот фильм - свидетельство пересечения искусства и политики". Ваши комментарии? Андрей Загданский: Квентин Тарантино отстаивает свое решение как председатель жюри. Настоящее кино? Не думаю. Эмоциональная палитра Майкла Мура знает всего лишь три краски, точнее, три кнопки - сарказм, страх и горе. Попеременно на них нажимая и часто пережимая, Мур ведет зрителей через весь фильм. Эмоциональные полутона, догадки и прочие тонкости Майклу Муру не присущи. И в этом, я думаю, один из секретов коммерческого успеха картины. Фильм предсказуем, как Макдональдс - сравнение избитое, но точное. С точки зрения новой неизвестной информации "Фаренгейт 9-11" не предлагает нам ничего нового. Все или почти все было известно то того. Связи семьи Бушей с Саудовской Аравией подробно изучены в книге "House of Bush, House of Saudi", на которую, кстати, ссылается Майкл Мур. Критический разбор действий президента в войне с терроризмом был дан в детальной книге бывшего главы администрации по контртерроризму Ричардом Кларком в книге "Against All Enemies: Inside America's War on Terror", а совсем недавно - и в книге анонимного сотрудника ЦРУ "Imperial Hubris". Твердая решимость Буша свергнуть Саддама Хусейна документирована и в книге классика американского журнализма "Bush at War" Боба Вудворда. И еще в десятке-другом менее известных книг. Но... Никто из них - по совершенно понятным причинам - не сделал это безжалостно смешно. И здесь уместно сказать несколько слов о втором содержании фильма. О "хорошем" Майкле Муре. Толстый, бородатый с двойным подбородком и быстрым языком Майкл Мур не просто автор фильма, которого мы часто, может быть, слишком часто видим на экране. Он - Давид, бросающий вызов Голиафу. И он хорошо знает, что зритель всегда испытывает сочувствие к слабому, желая ему победы. Эту роль Майкл Мор играет самозабвенно и за пределами фильма, в многочисленных теле- и радио- интервью. Его беззастенчивое чувство абсолютной собственной правоты - настораживает. Где-то посередине фильм явно сходит с рельсов - всякое упрощение работает только до определенной черты и продержать зрителя на протяжении двух часов лишь на шутках в адрес президента Буша сложно. Тогда Мур включает другую великую эмоцию: кнопка "Чужое горе" позволяет ему безжалостно эксплуатировать горе Миссис Липском, которая потеряла на войне в Ираке своего сына. Все это должно вызвать гнев зрителей - и желание голосовать у избирателей. Мне все это кажется весьма неэтичным, и я в этом смысле далеко не одинок. Александр Генис: Да уж, Мур всем повторяет, что его картина, "Фаренгейт", выйдя на американский экран, предрешит судьбу выборов. Андрей Загданский: Замечательная рекламная фраза, но не более. К тому же, это не только реклама фильма, но и самореклама Майкла Мура. Есть такая английская поговорка - Preaching to the Choir, то есть, читать проповедь церковному хору. Похоже, что именно это делает Майкл Мур. И очень эффективно. Не думаю, что среди тех, кто раскупил билеты в первый же день, было много республиканцев. Александр Генис: Песня недели. Ее представит Григорий Эйдинов. Григорий Эйдинов: В ещё сравнительно не долгой истории группы "Лос Лонлей Бой" уже есть много интересных фактов. Группа состоит из трёх братьев Ганза: гитаристов Генри-младшего и ДжоДжо и барабанщика Ринго, названого так его папой в честь знаменитого ударника "Битлз". Сам музыкант, их отец Генри Ганза, с детства воспитывал в них любовь к разнообразию. Братья выросли, слушая и играя рок-н-ролл, латиноамериканскую музыку, блюз и кантри. Музыкантами, оказавшими на них наибольшее влияние, они считают Сантану, "Битлз" и Вили Нельсона. Последний услышав ранние записи группы, разыскал техасское трио и предложил им записать свой первый полный альбом в его студии. Этот дебютный альбом группы только что вошёл в десятку самых продаваемых в США. В нашу эру порой излишне компьютеризированной музыки "Лос Лонлей Бойз" звучат освежающе просто. Как будто они собрались просто так ради удовольствия, чтобы сыграть друг для друга. "Лос Лонлей Бойз" - "Сеньорита". Александр Генис: В американской культуре последнего полугодия происходит нечто странное. Вполне естественно, что самые громкие события происходят в кинотеатрах. Ненормально, что они не связаны с Голливудом. Оба американских фильма, которые произвели в этом году фурор во всем мире, никак не отнесешь к развлекательному жанру. Один - лента Мела Гибсона - о религии, другой - "Фаренгейт 9-11", который мы обсуждали в первой половине "Американского часа", - о политике. И оба - не "Титаник". Тем не менее, именно эти картины, благодаря, я бы сказал, неуемному заряду прозелитизма, сумели поляризовать страну, разделив ее на противников и сторонников одиозных картин. Но не все зрительские залы превратились в поле боя. Есть в Нью-Йорке оазис тишины и ностальгического благолепия, где в моде, причем, непреходящей, совсем другое кино. Я, конечно, имею в виду Брайтон Бич. Правда, здесь нет кинотеатра вовсе, зато буйно цветет торговля видеокассетами и ДВД. Наш корреспондент Рая Вайль отправилась на Брайтон, чтобы расспросить владельцев видеосалонов и их клиентов о том, что смотрят русские американцы, когда хотят отдохнуть от баталий, сотрясающих остальную Америку. Рая Вайль: Я беседую с Максимом, консультантом видеоотдела, как он себя назвал, при магазине Санкт-Петербург. Почему на Брайтоне смотрят, в основном, русское кино, даже переводное? Голос: В первую очередь, это ностальгия... Второе, это незнание английского языка... то есть, несмотря на то, что есть большой выбор американского кино, многие привыкли к русскому, и их к этому тянет. Александр Генис: Чем, по-вашему, отличаются вкусы местных зрителей от российских? Голос: Пожалуй, местный зритель, он более переборчив... Имея выбор и русского, и американского, и европейского кино... он перебирает... если хороший фильм, либо сериал, который, скажем так, понравился зрителю, он обязательно придет, он его спросит, он его купит... на сто процентов... Рая Вайль: Какое кино - советское или постсоветское - пользуется большей популярностью? И почему? Голос: В первую очередь, это фильмы Рязанова, Гайдая, советская классика. Тут есть еще такой нюанс: многие хотят приучить к советскому кино своих детей. Ну, мы все росли с этим кино, мы его воспринимали таким, какое оно есть. Мы, скажем так, не видели ничего другого. Это для нас было родное, это для нас было лучшее, что может быть. Рая Вайль: А современное русское кино? Голос: Ну, его можно поделить на две части. В первую очередь, это зрелищное русское кино. Например, это те же "Антикиллеры", первая и вторая часть, та же "Бригада". Вторая часть фильмов - это настоящее, скажем так, искусство, которого осталось очень-очень мало... Это сокуровский "Русский ковчег", это из последних, например, фестивальных фильмов - "Возвращение" Андрея Звягинцева, опять-таки "Кукушка" Рогожкина. Вообще, замечательный режиссер, многим нравится, но много таких, которые просто не могут понять, воспринять этот фильм. То есть, брайтонское кино - это, в основном, сериалы... "Я тебя люблю" из последних, например... Это "Агент национальной безопасности". Одним из хитов на Брайтоне является "Бандитский Петербург", то есть, это то, что покупают все и всегда, и каждый это знает. Очень-очень пользуются популярностью "Две судьбы", "Другая жизнь" - то есть, такие вот фильмы-сказки. Многие домохозяйки любят посмотреть такое кино, мыльные оперы, где, по сути, нет никакой игры, так, импровизация. Вот это любят на Брайтоне. И, конечно, самые кассовые фильмы - те, что пользуются популярностью, если имя фильма на слуху, то есть если об этом говорят и об этом пишут в газетах, тогда тоже у человека появляется интерес. Рая Вайль: Максим рассказывает, что у многих русскоязычных эмигрантов хорошие домашние фильмотеки. Голос: Собирают огромные коллекции, приходят люди, даже иногда показывают фотографии своих фильмотек. С такими фильмотеками можно магазины собственные открывать. Но сейчас, в принципе, идет такая тенденция - кассеты умирают. Постепенно, но уверенно, они умирают. Если полгода назад мы имели более 10 тысяч видеокассет, то на сегодняшний день мы пытаемся, мы стараемся оставить в нашем стоке только самые-самые популярные и известные фильмы, которые будут продаваться всегда... Рая Вайль: Какие фильмы последних лет вызывали наибольший интерес? Голос: Это "Сибирский цирюльник", очень популярный среди русской эмиграции, его покупают часто, это "Ист-Вест", это тот же "Вор". Три фильма-бестселлера за историю магазина, во всяком случае, за то время, что я тут работаю. В первую очередь, это "Бандитский Петербург", на втором месте, скорее всего, это "Бриллиантовая рука", и, возможно, "Сибирский цирюльник". То есть, это три таких самых покупаемых фильма, о которых знают практически все, не только наши соотечественники, но и иностранные покупатели. Рая Вайль: У Владимира Рабиновича (он один из первых открыл видеомагазин на Брайтоне) другая статистика. Владелец, менеджер, главный директор компании russiandvd.com Владимир с несколькими сотрудниками целый день сидит в офисе у компьютера. У него, как в биллборде, всегда есть десятка самых популярных фильмов. Голос: Вот, лучше всего продается на сегодняшний день "Илья Муромец", вот только недавно Руссика выпустила фильм... помните его?.. замечательный фильм был... Потом такой дивиди "Винни Пух и Карлсон", на нем сразу два мультфильма... ну, это хит... На третьем месте стоит "Идиот", сериал этот знаменитый. "Ирония судьбы". И, наконец, "Российская империя" сейчас продается четвертый том. На самом деле, она продавалась вся хорошо, просто три первых тома уже купили, ну, вы знаете, это тоже знаменитый телевизионный сериал, очень хорошо продается. "Бригада" - на седьмом место. "Российская империя" опять, том третий - на восьмом. "Возвращение" на девятом месте. И "Российская империя", том второй, на десятом. Рая Вайль: Почему смотрят на Брайтоне русское кино? Из ностальгии? Голос: Конечно, отчасти из ностальгии... Брайтон, на самом деле, это особая такая ниша... такой отстойник... ведь то, что упало и осталось на Брайтоне, это, чаще всего то, что не могло адаптироваться, приспособиться к Америке, или не захотело. То есть, были и такие, которые не хотели тоже, сознательно, то есть, брайтоновская газета - это же перевод, в конечном итоге, американских новостей на русский язык. Но здесь есть еще и вот какие вещи. Все-таки, так, как сделают русские фильм о той войне, в которой они сами участвовали, американцы сегодня все-таки не сделают, даже пилотка на условном русском солдате, она будет сидеть неправильно... Я служил рядовым солдатом, я знаю. И вот эти фильмы американские о русской войне я не могу смотреть. А русские есть хорошие фильмы, хорошие. Рая Вайль: Чем отличаются вкусы местных зрителей о российских? Голос: Ну, во-первых, они сидят на старом золотом этом фонде - помните? "Кавказская пленница", "Операция Ы", "Бриллиантовая рука" - вот эта основная золотая коллекция, все это крупноплановский материал Гайдая, может, еще с десяток. Рая Вайль: Покупают ли у вас фильмы коренные американцы? И что? Голос: Дело в том, что американцы серьезно тащатся от русского кино. Я это знаю, я это вижу, я этим занимаюсь, я им продаю, американцам, много русского кино. Ну, американцы, во-первых, смотрят то, что официально признали классикой, они, допустим, смотрят Тарковского, черта с два они там что понимают. Они смотрят "Зеркало". Что он, американец, может сегодня понять, он головой о стену разобьется, он ничего там не поймет, надо здесь именно родиться, прожить, причем в совершенно определенное время даже. Вот вы выпали из этого поколения, и вам фильм опять же становится непонятным. Он был адресован двум или трем поколениям, но они все это обязательно смотрят. Потом, значит, "Москва слезам не верит", это тот фильм, на который Запад купился: милый, лживый фильм, который советский человек уже сегодня не станет смотреть, а американцы торчат. Рая Вайль: Несмотря на то, что на Брайтоне почти у всех есть дома русское телевидение (и местное, и московское), да и по интернету можно купить любой фильм, покупателей в видеомагазинах много. Что они покупают? Голос: Из кино я предпочитаю больше советские старые фильмы, например, "Москва слезам не верит", "Иван Васильевич меняет профессию"... все вот в этом духе, фильмы Рязанова, фильмы Тодоровского. Это, скорее всего, от воспитания, от родителей, все с корнями именно. Голос: Вот такие фильмы, как "Вокзал", "Небо и земля"... Голос: "Стилет", "Бригада", "Две судьбы". Смотрю, конечно, русскую классику. "Бриллиантовая рука", "Джентльмены удачи". Все мне это нравится. Голос: Из последних фильмов мне понравился фильм "Я тебя люблю". Все русское это, конечно, здорово, особенно здесь, когда ничего такого нет. Голос: Такие фильмы, как рязановские и гайдаевские, или фильмы типа "Цирк" и "Веселые ребята" - это как Пушкин, который будет всегда, как поэзия или музыка, и сколько бы не прошло лет - 30-40-50 - оно будет смотреться всегда. У меня ребенок, который здесь родился, девочка, ей 9 лет и ее любимые фильмы - "Иван Васильевич меняет профессию", "Кавказская пленница" и "Бриллиантовая рука". Александр Генис: Следующая, привычная нашим постоянным слушателям, рубрика - "Музыкальный альманах", в котором мы с критиком Соломоном Волковым обсуждаем новости музыкального мира, какими они видятся из Нью-Йорка. В нью-йоркском балетном театре состоялась приуроченная к столетию Баланчина премьера спектакля "Мусагет", который создал и поставил петербургский хореограф Борис Эйфман. Балет, как это часто бывает у Эйфмана, построен на биографических мотивах. Это танцевальная фантазия на тему жизни Баланчина. Соломон, прежде чем вы расскажете о премьере, я хочу задать вопрос, который весьма горячо обсуждается в таком балетном городе, как Нью-Йорк. Наш балетный театр - своего рода музей Баланчина. Это значит приоритет абстрактных, бессюжетных балетов. Эйфман же шесть лет подряд поражает и очаровывает нью-йоркских издателей балетами фабульными, повествовательными и эксцентрическими. Получается вода и пламень. Позвать Эйфмана в баланчинский театр - это все равно что Мейерхольду ставить спектакль Станиславского. Как на ваш взгляд разрешилась эта взрывоопасная ситуация? Соломон Волков: Ситуация действительно была взрывоопасна, и я еще до того, как пошел на спектакль, уже услышал из баланчинского балета, от своих знакомых там, довольно резкое мнение о постановке Эйфмана. Мне говорили люди, что это карикатура, что это вульгарно, что это принижает облик Баланчина. Но я должен сказать, что когда я посмотрел этот балет, мое впечатление было прямо противоположным. Я как раз подумал, что Эйфман в данном случае сгладил свой привычный стиль. Он скорее оробел, придя в первый раз на моей памяти в совершенно новый для него театр, работая с новыми артистами и действительно ставя свой балет. Жанр Эйфмана - это жанр балетной психодрамы. Его балеты всегда можно интерпретировать с точки зрения Фрейда. В них всегда прочитывается какая-то связь с травмами, страхами, фобиями самого Бориса Эйфмана. Этим его постановки и увлекательны. И вот он, придя в театр Баланчина, мне кажется, притушил эти особенности своего стиля, хотя и постарался создать по прежнему сюжет, в котором видны аллюзии, видны подлинные персонажи, можно прочитать в этом балете, который идет минут 45, о связях Баланчина с тремя женщинами, с тремя его женами - балериной Верой Зориной, еще одной женой-балериной, которую поразил полиомиелит, и последней большой и несчастной любовью - балериной Сюзен Фарелл. Все это есть в балете и плюс взаимоотношения Баланчина с его любимой кошкой Муркой. Это четвертая женщина балета. Нужно догадываться, знать заранее обо всем этом, чтобы понять намеки Эйфмана. Сам Баланчин, с которым Эйфман до известной степени идентифицируется. Там и муки творчества, и судьба Баланчина. В конце он сидит сгорбившись в кресле, и это кресло передвигает медбрат. То что неизбежно ожидает каждого из нас - физическая немощь, смерть. И Эйфман всегда берет такие острые проблемы. Но стиль в целом специально для этой постановки он сгладил и зря. Мог бы дать больше секса. Больше жесткости и интриги. Потому что в его балетах всегда фигурируют враги. Это всегда балеты автобиографические, значит, там критики, которые на него нападают, какие-то интриганы - вражеские силы, что называется. И он доблестно в лице Мольера, Чайковского или кого-то другого им сопротивляется. Вот этого всего мне в этом балете не хватало, не хватало яркой театральности, столь свойственной Эйфману. Но что делать? Сам по себе балет получился достойный и, по-моему, танцовщики баланчинские в нем работают с удовольствием. Это для них совершенно новая идиома. Александр Генис: Соломон, вы же хорошо знали Баланчина. Что бы он сказал об этом балете Эйфмана? Соломон Волков: Вы помните, Саша, что ответил Бродский, когда я стал ему задавать вопросы о процессе, о самой драматической части его биографии. Он мне сказал: "Соломон, я отказываюсь драматизировать свою биографию". Именно эти слова повторил бы слово в слово Баланчин, если бы он увидел этот балет. Ему абсолютно чуждо стремление драматизировать свою биографию, а у Эйфмана это качество, драматизация и собственной биографии, и вообще любой ситуации - это в его крови. Без этого он не может существовать. Это основа его творчества. И в заключение я скажу о музыке в этом балете. Очень контрастны подходы Баланчина и Эйфмана к тому, как используется в балете музыка. Баланчин брал музыкальное произведение и старался его интерпретировать балетными средствами. Эйфман же наоборот сначала сочиняет балет, а затем подбирает к нему музыкальные куски, которые иллюстрируют его образ и его мысль. В данном балете он таким образом использовал музыку Чайковского, грузинские народные напевы и музыку Баха, и, пожалуй, для меня в этом балете наиболее убедительной показалась именно музыка Баха. Александр Генис: В Нью-Йорке проходит 20-й джазовый фестиваль JVC. Поскольку на этот раз фестиваль отмечает свой юбилей, будет уместно поговорить о его истории и заслугах. Соломон Волков: Фестиваль на этот раз объявлен его продюсером Джорджем Вином, 78-летним ветераном своего дела. Я должен подчеркнуть, что организация находится в руках у людей уже не первой молодости. Директору пабилисти уже 85 лет, и он 50 лет из них работает в одной команде с Джорджем Вином. Так вот, Вин заявил, что в этом году это будет фестиваль с уклоном в акустику. Казалось бы, для любителей джаза, каким может быть джаз? Конечно, в первую очередь акустическим. Но за последние годы в этом фестивале все больше и больше принимали участие популярные даже рок-группы. Поэтому такое заявление - это новинка. И в связи с этим Джордж Вин говорил об экономических трудностях, связанных с джазом. Джаз оказывается не собирает публику настолько, чтобы делать все это дело экономически окупаемым. В качестве примера Вин привел ситуацию с Арнетом Колманом, замечательным саксофонистом и композитором, ему 74 года, который выступал в Карнеги холл. Колман берет 60 000 долларов за выступление, и Вин сказал, что если они соберут 100 000, то будут просто счастливы. Александр Генис: Да, это очень печально слышать. Джаз - очень американская музыкальная форма. Но сегодня, как мне кажется, он чуть ли не более популярен за границей, чем в Америке. Как живется джазу за пределами его родины? Соломон Волков: Об этом можно узнать на фестивале JVC. В частности, послушав выступление Томаша Станка, 62-летнего джазового трубача из Польши. Он является сегодня ведущим польским джазовым музыкантом, и это можно было увидеть и в зале, где в аудитории преобладала польская речь. Он привез свой квартет - фортепьяно, контрабас, ударные и сам на трубе. Музыка эта специфическая и очень меланхоличная. По этому поводу Вин высказался следующим образом. Он сказал, что раньше по залу ходили волны радости, а теперь публика приходит в зал как в церковь. Она хочет получить спиритуальный заряд, и европейский джаз отвечает этой потребности в меланхолии. Но с другой стороны можно сказать, что в этой музыке сильны и американские влияния. Послушаем фрагмент из композиции Томаша Станка "Душа вещей". Александр Генис: Как всегда, очередной выпуск музыкального альманаха завершит блиц-концерт. В этом году он входит в цикл мастерская скрипача, где Соломон Волков, в прошлом концертный скрипач, рассказывает о секретах этого искусства. Прошу вас, Соломон. Соломон Волков: Сегодня я хочу показать произведение не из сольного скрипичного репертуара, а из квартетного репертуара. Дело в том, что одно из самых приятных воспоминаний моей профессиональной деятельности в качестве скрипача, это воспоминание о том времени, когда я был первой скрипкой квартета ленинградской консерватории. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
