Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
18.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[08-03-05]
"Поверх барьеров". Американский час с Александром Генисом8 марта - круглый год. Книжное обозрение: "Губная помада "Джихад". Фестиваль фильмов Киры Муратовой в Нью-Йорке. Кинообозрение с Андреем ЗагданскимВедущий Александр Генис
Александр Генис: Хотя Восьмое марта - с самого основания праздника 95 лет назад - отмечается как международный женский день, в Америке о нем редко вспоминают. Что и понятно: возлюбленных поздравляют зимой, в День Валентина, матерей - весной, в майский День Матери. Что касается женщины как таковой, в независимости от ее семейного статуса, то я бы сказал, что в эмансипированной Америке 8 марта празднуют круглый год. Как показывает статистика, женщины тут опережают мужчин всюду, где им не мешают. Они лучше учатся, успешнее работают, дольше живут, и, кажется, могут добиться всего, чего захотят. Всего, чего они захотят. В самом деле, на протяжении всей истории им приходилось считаться с мужскими капризами. Мы специально надели на них вериги запретов, чтобы они нас не бросили. Вот так скороходам из сказок дают железные сапоги, чтобы не слишком шибко бежали. Дискриминация - тирания слабых. Стоило, однако, одному-двум поколениям женщин освободиться от неравенства, как сразу стало ясно, кто - чего стоит. А ведь женщина всего этого добилась в чуждом ей мире, скроенном по чужой - мужской - выкройке. Собственно, поэтому и привычный нам феминизм - это лишь борьба за обретение прав в мужском обществе. Речь идет о том, чтобы женщинам дали возможность играть чужую роль - скажем, воевать, боксировать или отпускать грехи. Следующий этап в борьбе полов начнется лишь тогда, когда женщина станет воевать не за жалкую процентную норму, а за то, чтобы перестроит мир, сделав его своим - более женским. Готовя нас к этим революционным переменам, Габриэль Маркес писал: Диктор: Единственная новая идея, способная спасти человечество, - это отдать власть над миром в женские руки. Разрушив среду обитания и чуть не всю планету, мужчины за последние 10 тысяч лет уже показали, на что они способны. Теперь только женщины, чье генетическое призвание - беречь и охранять жизнь, смогут исправить дело. Александр Генис: Часто для того, чтобы заглянуть в будущее, нужно отступить в прошлое, причем, - очень далекое. В последние годы дискуссии о месте женщин в нашем обществе опираются на эволюционную теорию, которая, как и всё в этом мире, подвержена веяниям моды. Дело в том, что, как сегодня считают многие специалисты по приматам, судьба человека трудна и жестока, потому что мы ведем свое происхождение от обезьян не той породы. Назначив себе предками павианов и шимпанзе, мы принимаем их суровое и несправедливое сугубо патриархальное наследство: закон и порядок, страх и ужас, террор и насилие, грех и вину. Другое дело - бонобо. Близкие родственники шимпанзе, эти обезьяны, первыми в природе достигли полового равноправия. Кстати, бонобо и выглядят намного изящней. Вот, что о них пишет автор первой монографии о бонобо Франц де Ваал: Диктор: "По сравнению с шимпанзе бонобо - что "Конкорд" рядом с "Боингом". К тому же, не уступая в интеллекте шимпанзе, они превосходят их в чувствительности. Александр Генис: Важно, однако, другое: эта редкая порода африканских обезьян являет уникальный пример сообщества, в котором самцы и самки живут в невиданной - и завидной - половой гармонии. Не удивительно, что бонобо стали любимцами самых радикальных ветвей феминизма, который увидел в этих обезьянах подсказанный самой природой пример для подражания. Бонобо создали сложную систему отношений, построенную не на насилие, а на любви: агрессию у них всегда замещает секс. Франс де Вааль подвел итог своим исчерпывающим исследованиям одной фразой: Диктор: "Они ведут себя так, как будто прочли "Кама Сутру". Александр Генис: Уроженец Голландии Франц де Вааль в 81-м году перебрался в США, чтобы работать с бонобо в богатых американских зоопарках. Этот опыт позволил ему перенести свои наблюдение из области зоологии в сферу морали. Именно такой проблеме посвящена его последняя книга "Происхождение добра и зла у человека - и других животных". На обложке, естественно, изображены два ласкающих друг друга бонобо. С профессором де Ваалем беседу корреспондент "Американского часа" Ирина Савинова. Ирина Савинова: Что говорит нам зоология о происхождении добра и зла в животном мире? Де Вааль: Мы судим о том, что является хорошим или плохим поступком по воздействию на наше общество. Если действие помогает людям, мы считаем это добром, если оно наносит вред, мы считаем это злом. Очень просто. Животные же наблюдают за поведением членов их группы и контролируют его. Я говорю о млекопитающих: собаках, волках, слонах, приматах, дельфинах. И если они видят, что кто-то не исполняет свою роль в группе или ведет себя слишком агрессивно, им это не нравится, и они могут изгнать такую особь из своего общества. То есть, у животных есть своего рода социальный стандарт, определяющий, что допустимо и что недопустимо. Это еще не означает, что у них есть понятие добра и зла в том смысле, в каком оно есть у нас, но их система принятия и непринятия того или иного поведения подходит довольно близка к нашей. Ирина Савинова: Можем мы сказать, что животные невинны, потому что не ведают, что творят? Де Вааль: Не думаю, что мы можем так сказать, потому что можно быть невинным только при отсутствии умышленных намерений совершить зло. У животных нет умышленных намерений причинить ущерб, вред или боль во имя какой-то идеи, но умышленные намерения у них все же есть. Вот как мне кажется нужно смотреть на это. И в обществе животных, и в мире людей оценивается поведение отдельных членов общества, но эта оценка не санкционирована религией, всегда учитывающей мотивы поведения. Оценивают другое: приемлем или нет тот или другой вид поведения для общества. Возьмем шимпанзе: если один самец набрасывается на другого, это понятно: идет борьба за доминирование, никто в группе не возражает, члены группы могут принимать сторону того или иного участника конфликта, но никто не выступает против схватки. Однако если самец набрасывается на беззащитного детеныша, то это считается неприемлемым поведением, и вся группа преследует нарушителя и может даже наказать его. Речь, конечно, идет не о том, что обезьяны отличают добро от зла, а о том, что в их обществе считается поведением приемлемым и неприемлемым. Ирина Савинова: Зависит ли наше представление о нравственности от наших предков-обезьян? Де Вааль: Наша мораль опирается на определенные основные характеристики общества. Она не могла бы существовать, если бы у нас не было чувства привязанности друг к другу, ощущения себя частью общества, если бы у нас не было понимания необходимости сотрудничать с другими членами общества. У нас не было бы морали в том виде, в каком мы ее знаем. Хотя некоторые философы представляют мораль рациональной, в основе морали лежат нравственные нормы. Такие как взаимопомощь, привязанность, сопереживание, сотрудничество, соблюдение правил поведения. И все их можно найти в поведении стадных животных. Особенно у шимпанзе. Но это не значит, что шимпанзе знает, что такое нравственность. Просто для шимпанзе характерно социальное поведение, некоторые черты которого мы интегрировали в основу нашей морали. Ну, например, шимпанзе делятся едой. Если у одной есть еда, другие протягивают лапу так же, как нищие у людей, и имущие делятся с неимущими. Взаимопомощь лежит в основе морали: "сегодня я кормлю тебя, завтра - ты меня". Так же и у людей. Взаимопомощь - центральный элемент человеческой морали. Другие составляющие тоже можно найти у животных, так что явно прослеживается связь между человеческой моралью и социальным поведением животных. Ирина Савинова: Вы много работали и продолжаете работать с обезьянами бонобо. Чему они нас научили? Де Вааль: Бонобо интересны, прежде всего, тем, что для понимания эволюции человека они имеют такое же важное значение, как шимпанзе. У шимпанзе очень развита иерархия, они очень агрессивные, они часто даже убивают друг друга. Бонобо абсолютно противоположные по характеру. Более миролюбивые, любвеобильные, не стремящиеся к доминированию, рефлекс защиты своей территории у них не так сильно развит. Ученые оставляют эти качества без внимания и более досконально изучают шимпанзе. Но у нашего миролюбивого предка мы можем научиться большему, чем у воинственного. Бонобо очень чуткие. Они умеют сопереживать, хорошо чувствуют эмоциональное состояние других. Мы справедливо гордимся нашим человеческим гуманизмом, но такое же поведение наблюдается у бонобо. Приведу пример: сегодня люди собирают средства, чтобы оказать помощь пострадавшим от цунами в Южной Азии. Это пример сопереживания. Мы сочувствуем их горю. Сопереживание - характерное для людей поведение, и мы, не без зазнайства, считаем его присущим только людям. Когда мы поступаем плохо, мы говорим, что мы ведем себя, как животные, то есть, виним нашу биологию. Однако, как показывает опыт, сопереживание характерно и для многих стадных, то есть, социальных животных. Ирина Савинова: Каких животных вы любите больше всего и почему? Де Вааль: Мои любимые, конечно, шимпанзе и бонобо. И люблю я их потому, что они не только очень общительные (таких животных много), но и потому, что они очень умны. Они не перестают удивлять меня. Так, скажем, они показывают, что знакомы с понятием "политический процесс": когда два самца дерутся из-за самки, все в группе "голосуют", поддерживая того или другого. В их очень сложном поведении каждый день появляется что-то новое, и поэтому с ними очень интересно работать. Александр Генис: Драматическое развитие событий в Иране, естественно, привлекает внимание к редкой книге, автор которой может увидеть происходящее в этой стране сразу и изнутри, и снаружи. У микрофона книжный обозреватель "Американского часа" Марина Ефимова. (АЗАДЕХ МУАВЕНИ "ГУБНАЯ ПОМАДА "ДЖИХАД") Марина Ефимова: Азадех Муавени, уроженка Прана, дочь иммигрантов, выросла и получила образование в Америке, а в 2000-м году вернулась в Иран - уже американской журналисткой, корреспондентом газеты "Нью-Йорк Таймс". Поэтому Иран в ее книге виден в редком ракурсе - с позиции человека-амфибии (образно говоря), с позиции наблюдателя, имевшего опыт жизни в двух обществах: в демократическом и в тоталитарном, в христианском и в мусульманском, в секулярном и в теократическом. Сначала Муавени описывает свое бурное возмущение иранской "полицией нравов" (на которую ее иранские друзья смотрят с циничным равнодушием): Диктор: "Посмотрите, к чему приводят жесткие запреты на любовные отношения подростков! Они лишь возбуждают животные инстинкты. В Иране подростки ОДЕРЖИМЫ сексом, они только о нем и думают - как голодающий о еде". Марина Ефимова: Но потом автор описывает и недовольство иранских друзей ее АМЕРИКАНСКОЙ моралью: Диктор: "Почему ты так цепляешься за простецкую американскую честность и открытость в отношениях между мужчинами и женщинами? Честность - это так хлопотно, так чревато последствиями, так разрушительно, в конце концов!" Марина Ефимова: Любопытно, что в своей книге Муавени часто спорит сама с собой, одна ее ипостась с другой. Например, она пишет: Диктор: "Иранское общество больно, духовно разрушено. Уныние - национальная эпидемия. Все лечатся - кто йогой, кто гомеопатией... Подростки (и везде-то существа эгоцентричные) в Иране возводят эгоизм в жизненный принцип, считают его главным условием выживания. Оппозиционеры, столь бесстрашные в 90-е годы, когда они мужественно противостояли правительственным гонениям, сейчас устали и решили, что пока юридическая система, армия и государственные институты находятся в руках фундаменталистов, на реформы все равно нет никакой надежды. Многие активисты пошли на сделку с властями: они отойдут от политики, а власти оставят их и их семьи в покое". Марина Ефимова: Но через несколько страниц горечь автора обращается с Ирана на Америку: Диктор: "Только и читаешь в американских статьях и отчетах об Иране: "...исключительно статичная, исключительно репрессивная... по всем показателям идущая под уклон страна"... Никто не хочет видеть, что режим, созданный в Иране религиозными фундаменталистами, уже похож на растрескавшийся асфальт, сквозь который прорастает трава с сорняками, с колючками, но и с цветами свободы". Марина Ефимова: Демонстрируя их, автор ведет читателя в тегеранский пост-революционный "клуб здоровья", в бар "Элли МакБил", на полулегальную демонстрацию мод и на вечеринку "techno-Ashoura", демонстративно устроенную в день святого мученика Хуссейна, внука Магомета: "Огромное число тегеранцев, - пишет Муавени, - успешно маневрирует между всеми запретами режима. Западные фильмы официально запрещены, но у каждого есть свой "филь-ми" - владелец подпольного видео-магазина на колесах, который объезжает дома своих клиентов с чемоданами, полными заграничных фильмов. Мужчины, даже самые экономные, даже самые осторожные, рискуют покупать сателлитные антенны - чтобы смотреть новости и спорт. Женщины почти поголовно перестали носить в сумках носки и повсюду ходят в сандалиях на босу ногу. Они даже знают, где и когда можно надеть короткое платье или подмазать губы помадой. При таком массовом неповиновении властям ничего не остается, как смотреть на что-то сквозь пальцы: например, очереди за паспортами раздельные (в одной мужчины, в другой женщины), но на мотоциклах ездят вместе, да еще и в обнимку - иначе не удержаться... Большинство женщин все еще ходят по улицам закутанные так, что фигуры не видно, но зато число пластических операций дошло до фантастических цифр, потому что женщины делают всю ставку на красоту лица... Подростки упиваются голливудскими фильмами и с трогательной наивностью подражают манерам их героев. И Муавени приходит к такому выводу: Диктор: "По иронии истории, Иранская революция, обернувшаяся воинственным мусульманским фундаментализмом, имела неожиданный побочный эффект - она сделала толерантным огромный сектор иранского общества. И вся эта масса людей - от студентов-активистов до торговцев "экстази" - мало помалу переделывает, перекраивает, перекрашивает настоящее и будущее Ирана". Марина Ефимова: Я обратила внимание на эту книгу потому, что судьба ее автора, молодой иранки Азадех Муавени, похожа на судьбу моей младшей дочери и многих других эмигрантских детей. Родившиеся в тоталитарных странах, но выросшие и получившие образование в Америке, они оказались детьми двух культур, двух историй, двух систем, двух религий... Им знакомо противоречивое чувство лояльности к двум странам. Когда в поисках корней они возвращаются из Америки в родную страну, они чувствуют себя аутсайдерами в обеих. Но именно это мучительное раздвоение часто делает их проницательными наблюдателями, компетентными переводчиками и заинтересованными посредниками между двумя мирами. Завидная роль. Александр Генис: Песня недели. Ее представит Григорий Эйдинов. Григорий Эйдинов: Фильм-легенда "Лихорадка субботнего вечера" вышел на экраны уже почти что 30 лет назад, но до сих пор продолжает удерживать свой статус как один из самых культовых американских фильмов. В апреле этого года, на нью-йоркском аукционе, даже будет выставлен разноцветный светящийся пол, на котором Джон Травольта выделывал танцевальные номера в фильме, сделавшим его знаменитым, а умирающий к тому времени стиль диско - сенсацией. Львиной долей своего феноменального успеха фильм обязан музыке, написанной теперь уже легендарной группой Би Джиз, задавшей тон равноправия мужчины и женщины на одной из самых первых нейтральных территорий, - танцплощадке. Вот самый яркий (и уместный к 8-му марта) пример, песня "Больше, чем женщина" (More Than A Woman)."Она больше чем просто женщина, для меня," - поют не выходящие из моды Би Джиз. Александр Генис: В Америке, где с трудом приживается любое иностранное кино (кроме, пожалуй, в последние годы - китайского) русскому кинематографу приходится особенно туго. Причем, хуже всего обстоят дела как раз с самыми важными, с самыми интересными фильмами. Скажем, зрителей на премьеры Германа хватало, чему я сам свидетель, в лучшем случае на два-три сеанса. Правда, в зале всегда сидела такой знаток, как покойная Сьюзен Зонтаг: К счастью, в Нью-Йорке есть беззаветные энтузиасты кинематографа, которые регулярно проводят фестивали российского кино, компенсирующие провалы проката. Благодаря таким мероприятиям, взыскательным нью-йоркским зрителям удалось посмотреть ретроспективы Тарковского, Кончаловского, фестиваль самых ярких фильмов 60-х. Теперь дошла очередь до Киры Муратовой. Я понимаю, как непросто было решиться на такое организаторам. Все-таки это - кино мрачное, депрессивное и очень далекое от голливудских стандартов. Тем не менее, ни в коем случае нельзя считать творчество Киры Муратовой предназначенным исключительно для внутреннего потребления. Чтобы ни говорили ее недоброжелатели, эстетика Муратовой не имеет ничего общего с так называемой "чернухой". Нет, фильмы Муратовой принадлежат к серьезному и глубокому метафизическому кинематографу Восточной Европы. Я бы поставил ее работы в один ряд с Кислевским, которого ведь тоже далеко не сразу признали в Америке. Когда это, однако, произошло, (как раз недавно в Америке вышло на ДиВиДи полное собрание фильмов Кислевского), то по восхищенным словам видного нью-йоркского критика, американские зрители узнали о жизни такое, чего им больше никто бы не рассказал. Надеюсь, что к подобным открытиям приведет и первый фестиваль фильмов Муратовой. У микрофона - корреспондент "Американского часа" Виктория Купчинецкая. Виктория Купчинецкая: Посмотреть некоторые фильмы режиссера Киры Муратовой - это как выпить полный стакан чистого спирта. Когда ее "Астенический синдром" вышел на экраны в 1989 году, зрители восприняли его сложно. Некоторые просто плевались и уходили из зала. Ну, зачем, говорили они, показывать такую "чернуху"? Всех этих отвратительных продавщиц рыбы, орущих на давящуюся очередь; этот убогий жалкий быт, неожиданное шизофреническое хамство, полную пошлого романтизма, пустую любовь между мужчинами и женщинами? Зачем еще раз с экрана напоминать нам о нашем уродливом, бессознательном существовании? Однако шла перестройка, и "Астенический синдром" запомнился, как ее важная веха. Кира Муратова стала одним из первых режиссеров, который прямо и жестко показал фактуру советской жизни - вплоть до примитивных узоров на дешевых ковриках, висевших чуть ли не в каждой советской квартире: Сегодня, 16 лет спустя, "Астенический синдром" будет испытывать терпение уже нью-йоркской публики. В одном из самых престижных залов США, в синематеке Линкольн-Центра, проходит ретроспектива фильмов Киры Муратовой. Вот как реагируют ньюйоркцы на "Астенический синдром": Мужчина-американец: Этот фильм - очень скучный, длинный и совершенно бессмысленный. Ну, понятно, он должен показать советское общество, но зачем это делать на протяжении 183 минут? Каждая сцена - слишком длинная. Это какая-то солянка из всего. Я очень раздражен и разочарован. Русская женщина: Побольше бы таких фильмов нестандартных. Такие картины заставляют тебя думать. Я все это очень хорошо помню: эти очереди, все ругаются. Это потому, что жизнь тяжелая. Именно такие фильмы нужно показывать, а не фантазии, не то, что Голливуд делает. Мужчина-американец: Очень скучный фильм. Мы, американцы, привыкли к фильмам, где есть действие. Ну, драма, конечно, может быть, но - позитивная. А тут все было очень грустно. Это не для нас. Мужчина-американец: Замечательный фильм, напоминает мне фильмы Фассбиндера. И многого требует. То есть фильм на тебя как бы смотрит - и ты должен отвечать ему внимательным взглядом. Я просто поражен мастерством режиссера. Виктория Купчинецкая: Мысль провести подобную ретроспективу родилась еще в 1995 году. Тогда здесь же, в Линкольн-Центре, проходили показы советских фильмов эпохи гласности, и главные кураторы этого мероприятия - Ричард Пенья и Алла Верлоцкая - принимали Киру Муратову в Нью-Йорке. Ну а потом все сошлось: в ноябре 2004-го Муратовой исполнилось 70 лет, недавно у нее вышел новый фильм "Натсройщик". Если не сейчас, то когда? Рассказывает Директор программных показов Линкольн-Центра Ричард Пенья: Ричард Пенья: Муратова не боится делать так, чтобы зрителю стало неуютно. Она заставляет людей по-настоящему пристально взглянуть на собственные жизни, на собственную страну. Никогда ничего не смягчает, не добавляет сиропа. И мне этот подход - иногда, признаться, очень жесткий - кажется новым и свежим. Все, что зритель переживает - напрямую, никаких тебе здесь уловок. Она бесстрашно следует своему видению и не боится реакции публики. Это - творческое мужество, не знающее компромиссов Виктория Купчинецкая: Кира Муратова вышла из творческой среды ВГИКА 60-х годов и времени советской оттепели, из того же потока, что и выдающиеся режиссеры Шпаликов, Тарковский, Кончаловский. Ее ранние фильмы - "Короткие встречи" и "Долгие проводы" - были полны неловкостей и порывов юности. Однако власти не посчитали их невинными. Фильм "Долгие проводы" был положен на полку, а Муратову исключили из Союза Кинематографистов. Свой следующий фильм она сделала только 15 лет спустя. И до сегодняшнего дня продолжает напряженно работать. Картину "Настройщик" она закончила в 2004-м. Рассказывает Георгий Делиев, актер, сыгравший главную роль в фильме. Георгий Делиев: Она позвонила, предложила почитать сценарий. "Вы почитайте, согласитесь ли вы сыграть. Мы тоже сомневаемся, но мы ищем на эту роль актера". Я так хотел сразу сказать - "Я даже читать не буду, я согласен", но выдержал паузу как положено. "Сколько Вам нужно времени, чтобы ознакомиться со сценарием?" Я хотел сказать - да позвоните вечером, но выдержал паузу и сказал: позвоните послезавтра. Я дал согласие, сценарий меня очень увлек. Виктория Купчинецкая: Фильм о том, как молодой человек вкрадывается в доверие к двум пожилым женщинам и потом их обманывает. То есть о таком прохвосте - "настройщике" человеческих душ, которых сейчас так много развелось. Георгий Делиев широкой публике известен юмористической телепередачей "Маски-Шоу", которую он для себя создал. С Кирой Муратовой для него была совсем другая работа. Георгий Делиев: Мне было интересно чему-то научиться. Я ведь сам режиссер. Я пытался, подглядывал. Снималась сцена - я не уходил. Я был рядышком. Я наблюдал, как она работает. И чем больше я наблюдал, тем больше я приходил к выводу, что ничего не понимаю. Скорее всего, на 70% это интуиция ведет ее как режиссера. Она не скрывает, если не знает чего-то, она смотрит на жизнь широко. У нее прекрасное чувство юмора. Но странное. Она очень хорошо чувствует актера. И человеческое душевное состояние его, знает, как из человека вытянуть это на экран. Она часто использует непрофессиональных актеров, и они очень достоверные. Поражает, что это, как в жизни: если спровоцировать жизнь и снимать скрытой камерой, то так и получится. Виктория Купчинецкая: Организовать ретроспективу фильмов Киры Муратовой было достаточно сложно - копии фильмов оказались разбросанными по разным киностудиям бывших республик СССР. Некоторые фильмы пришлось печатать заново и заново набивать на них субтитры. Однако кураторы ретроспективы об этих проблемах стараются не думать. Как и о том, хватит ли им зрителей, чтобы окупить проект. Рассказывает организатор просмотров Алла Верлоцкая: Алла Верлоцкая: Я не могу про это думать - я бы тогда этим не занималась. Как кинокуратор - невозможно про это думать, это сфера такая, она не коммерческая, она просветительская. Принадлежит области сохранения кино и его языка. Мы говорим о развивающихся технологиях - это замечательно. Но рынок наводнен низкокачественной продукцией. А такие картины - снятые на 35 мм и т.д. - уже входят в ранг картин из Музея Метрополитен. Это становится ценнее и ценнее - это в долларах не сказывается. Это эквивалент культурологический, эстетический. Мы делаем дело, которое стоит делать. Александр Генис: Как ни странно, наш разговор о некоммерческом кино, начатый рассказом о нью-йоркском фестивале Киры Муратовой, мы продолжим беседой о лауреате последнего "Оскара". Дело в том, что в этом году ни одна из пяти номинированных на лучший фильм картин не собрала в прокате 100 миллионов долларов. То есть, ни победитель, ни его конкуренты не перешли рубеж, считающийся свидетельством настоящего кассового успеха. Зато, как в один голос говорят критики, последний "Оскар" поднял важные социально-культурные проблемы, в том числе и такую болезненную, как эвтаназия. У микрофона - ведущий кинообозрения "Американского часа" Андрей Загданский. Андрей Загданский: Фильм испанского режиссера Алесандро Аменабара "Море внутри" рассказывает подлинную историю Рамона Сампедро. Молодым человеком Рамон неудачно прыгнул со скалы в море и сломал шею. В результате перелома он оказался полностью парализован (Рамон мог только говорить) и провел почти тридцать лет, не покидая постели. Все это время он был окружен заботой и любовью близких - семьей брат. И все это время парализованный Рамон добивался права покончить жизнь самоубийством. Прежде чем рассказать вам о самом фильме я хочу сказать несколько слов об актере Хавьере Бардеме, играющем роль Рамона. Бардем награжден всевозможными наградами за исполнение роли Рамона - от испанской премии Гойи до приза за лучшую мужскую роль на Венецианском фестивале. Профессиональный вызов, стоявший перед актером, - невероятен: сыграть парализованного человека, который на двадцать с лишним лет старше самого актера. Каждый день Хавьер начинал за пять часов до съемок, чтобы гримеры могли сделать свою исключительно сложную и деликатную работу. То, что делает Бардем, - работа самой высшей пробы. Его парализованный герой ярче, талантливее, острее, мудрее, остроумнее, наблюдательнее всех остальных персонажей в фильме. Рамона окружают женщины. Жена его брата - она его кормит, поит, поворачивает в постели, и говорит, что любит, как сына. Адвокат Джулия, открывшая в Рамоне поэта. И Роза, незамужняя мать двоих детей, которая приезжает познакомиться с Рамоном, после того, как увидела интервью с ним по телевизору. И Джулия, и Роза влюблены в этого неподвижного ироничного и обаятельного человека, который хочет только одного - умереть. И эти влюбленные в Рамона женщины готовы сделать для него все, в том числе - помочь ему покончить с собой. Александр Генис: Андрей, этот фильм будет многими восприниматься как аргумент в пользу эвтаназии. Примечательно, что среди Оскаровских лауреатов в этом году сразу два фильма поднимают эту проблему: фильм Клинта Иствуда и испанское кино, о котором вы сейчас рассказываете. Более того, об этом был и канадский фильм "Нашествие варваров", получивший в прошлом году Оскара за лучшую иностранную картину. Почему эта болезненная тема так настойчиво проникает в кино? Андрей Загданский: Очевидно, что западное общество сталкивается с острейшим вопросом, на который нет ответа в рамках традиционной религиозной этики. В связи с этим я хочу указать на лучший эпизод испанского фильма. Такой же парализованный католический священник, узнав об иске Рамона к государству (Рамон в суде добивается легального разрешения на эвтаназию) приезжает к нему домой, чтобы переубедить его. Кресло-каталку со священником не могут поднять на второй этаж, Рамон не может спуститься вниз. Разговор двух парализованных происходит через посредника - молодого семинариста, который бегает с этажа на этаж, передавая аргументы двух полемизирующих сторон. Судя по испуганному лицу семинариста, бегущего вниз по лестнице чтобы передать безжалостно точные фразы Рамона своему оппоненту, Рамон выигрывает спор. Его тело, - утверждает Рамон - его собственность, и он вправе поступать с ним так, считает правильным. Странная вещь кино. Мы так устроены, что если нам нравится герой, мы идентифицируемся и с его целью. Независимо от того, кто из двух спорящих прав в наших глазах, мы сопереживаем Рамону, а значит, желаем ему смерти - и свободы. Рамону снятся сны. Ему снится, что он встает с постели, отодвигает кровать, разбегается и прыгает в окно. Когда земля кажется неминуемо близко, он взлетает, парит выше и выше и летит над полем, над лесом, над горами к морю. К тому самому морю, которое он так любит, и которое так жестоко наказало его. Незабываемые кадры этих полетов, этих снов Рамона - этой свободы от бремени искалеченного тела. Может быть, эти столь запоминающиеся кадры и есть главная метафора фильма. Главное, чтобы эту картину не восприняли однозначным аргументом в споре. Искусство шире этих рамок. Нам рассказана всего лишь одна история одного человека. Рассказана с огромным уважение к жизни и достоинству этого Рамона. И с уважением к решению, которое принял Рамон: его больше нет в живых. Александр Генис: Наша следующая рубрика - "Гость недели" Сегодня в гостях "Американского часа" - Ирина Колпакова. Эта выдающаяся балерина многие годы была ведущей солисткой, гордостью и украшением Кировского (ныне - снова Мариинского) балета. Обладательница всех возможных орденов и званий, Ирина уже 15 лет живет в США и работает в Американском балетном театре педагогом-репетитором. С балериной Ириной Колпаковой беседует корреспондент "Американского часа" Майя Прицкер. Майя Прицкер: Когда вы приехали в США, и что вы при этом пережили? Ирина Колпакова: Я приехала в 89-м. Майя Прицкер: По приглашению Михаила Барышникова? Ирина Колпакова: Да. И подписала контракт на следующий год. И когда я приехала, Миша перед моим приездом ушел из театра. Это была для меня жуткая трагедия. Я не понимала, что мне делать. У меня был подписан контракт, и я очень расстроилась, потому что у меня не было языка, у меня было не очень много друзей. Мне было очень трудно. Майя Прицкер: Тем не менее, вы все преодолели, и вот уже 15 лет работаете в американском балетном театре. Вы работаете еще и в театре в Индианаполисе. Ирина Колпакова: Компания наша называется "Бале интернейшнл" Майя Прицкер: В ней работаете не только вы, работают и ваши коллеги из бывшего Советского Союза и ваш муж. Ирина Колпакова: Да, и еще у нас директор Эльдар Алиев - мой коллега по Кировскому театру. Поэтому нам легко работать, потому что у него какой-то обнаружился организаторский талант. Он хорошо руководит театром. Майя Прицкер: Коли речь зашла о вашем театре и вашем опыте с американским балетным театром - сразу естественный вопрос: чему вам приходилось учить, что вы хотели передать вашим артистам? Ирина Колпакова: Я хотела их научить выразительности. Тому, чему учили меня мои педагоги и репетиторы. Мне кажется, что в нашей школе заложены все компоненты для того, чтобы быть артистом балета высокого класса. Я хотела их научить легкости движения, понимания стиля того или иного спектакля и культуре танца. Майя Прицкер: Было ли что-то, чему вы у них учились, чего вы не ожидали встретить? Ирина Колпакова: Конечно, они немножко другие. Я училась у них выдержке. Они работают просто как безумные и не дают никаких поблажек себе. И руководство театра не дает поблажек им. Это замечательно. Они не ходят никуда жаловаться, потому что им нужно выходить на сцену. Директор театра ведет труппу так, как он ее видит. Они очень дисциплинированы. Иногда я говорила: "Что же ты надеваешь на голову? Это огромная корона, она не украшает", или "Это такой тяжелый костюм". Они мне отвечали: "Мы должны это делать". И все. Это просто удивительно. В 10.15 у них урок, один час перерыва и в 7 часов они заканчивают работу. И спектакль у них идет два месяца. Когда у них сезон в Метрополитен опера, в Линкольн-Центре, то они танцуют 8 раз в неделю. Утром и вечером спектакли. У них один день выходной. Майя Прицкер: Солисты меняются, но кордебалет, наверное, несет: Ирина Колпакова: Кордебалет один и тот же. Труппа-то не такая большая, как была у нас в Ленинграде. Майя Прицкер: Вспомним Ленинград и о вашем муже. Вы с ним очень давно вместе не просто живете, как муж и жена, вы танцевали очень давно вместе. Ирина Колпакова: Да, мы начинали вместе танцевать. Это было в 50-е годы. Я закончила школу в 51 году, а Владик в 50-м. Майя Прицкер: Какие были у вас вместе партии? Он был вашим принцем? Ирина Колпакова: Да, мы танцевали вместе все классические балеты. Майя Прицкер: Не мешало ли вам то, что вы постоянно вместе и день и ночь? Ирина Колпакова: Я думаю, что это только помогает. Он меня понимал, и я его понимала. Я понимала его усталость, он понимал мою усталость и напряжение перед выходом на сцену. Я танцевала не только с Владиком, и он танцевал не только со мной. Поэтому я прекрасно понимала его нервное напряжение и состояние. Майя Прицкер: Что он сейчас делает в индианаполисском театре? Тоже педагог-репетитор? Ирина Колпакова: Владик ведет классы в академии и репетирует с компанией. А когда сезон заканчивает, он приезжает в Нью-Йорк, когда я там работаю, и там дает классы. Майя Прицкер: Оглядываясь назад, на вашу судьбу танцовщицы, о чем вы жалеете? Ирина Колпакова: А я ни о чем не жалею. Мне кажется, что я больше ничего не умею делать. И это для меня большое счастье, что вот так Бог привел меня в балетную школу. Мама очень любила балет, а папа не любил и считал это дрыгоножеством. А мама сама училась и очень много ходила в балет. Мама меня отдала в Перми в балетную школу во время эвакуации. А папа оставался в блокированном Ленинграде. Майя Прицкер: Папа смирился? Ирина Колпакова: Папа умер после того, как переехал на одном из последних рейсов, в начале апреля, по Ладоге. Он умер потому, что его сразу же кто-то накормил. У него была дистрофия. Это ужас. Он уже переехал Ладогу. Это даже сейчас больно вспоминать. Майя Прицкер: Среди ваших питомцев кого бы вы могли выделить? Кто из них вам кажется наиболее восприимчив к вашим словам, кто из них стал такой танцовщицей, какую вы хотели бы действительно видеть на сцене? Ирина Колпакова: Когда я была в Кировском театре, я репетировала с ведущими балеринами. Это была Оля Ченчикова, Люба Кунакова, Леночка Евсеева и Елена Панкова. Это были балерины, которым я помогала там. А сейчас я работаю с американскими балеринами. Это Палома Феррера, Лина Дуровенко наша соотечественница, бывшая киевлянка, Максим Белоцерковский, Мишель Вайс и наша Вероника Парт. Майя Прицкер: Которая питомица той же Мариинской школы. Ирина Колпакова: Недавно она удивительно танцевала "Лебединое озеро", просто удивительно. Мне это доставило такую радость и удовольствие, что вам не передать. Она очень талантливый человек. Выразительная, красивая танцовщица. Майя Прицкер: Вы имеете возможность, находясь в Нью-Йорке, видеть не только американские балетные труппы, но и гастролеров. Кроме того, вы время от времени приезжаете в Петербург и видите спектакли Мариинского театра. Что вы думаете о будущем балета, как бы вы видели его развитие? Ирина Колпакова: Мне бы хотелось, чтобы он не выродился в просто цирковое искусство. А чтобы мы могли бы увидеть и душу персонажа на сцене и красивое, пластичное, выразительное движение, которое направлено на то, чтобы рассказать о герое и о героине. Чтобы зритель понял, зачем он пришел в театр, чтобы зритель плакал и смеялся в театре. А не просто сидел и считал количество туров. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
