Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
18.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[23-08-05]
"Поверх барьеров". Американский час с Александром ГенисомНью-Йорк без Довлатова. Таллиннский концерт Оскара Питерсона. "Злодейский режим" - новая книга о Северной Корее. Рок, секс и фантазия в фильме "Девять песен"."Последний караван-сарай", спектакль о жизни беженцевВедущий Александр Генис
Александр Генис: Американская жизнь Довлатова походила на его прозу: вопиюще недлинный, изобилующий многоточиями роман пунктиром. И все же он вместил в себя все, что другие растянули бы в эпопею. В Америке Сергей трудился, лечился, судился, добился успеха, дружил с издателями, литературными агентами и американскими "барышнями" (его словцо). Здесь он вырастил дочь, завел сына, собаку и недвижимость. Ну и, конечно, двенадцать американских лет - это дюжина вышедших в Америке книжек: аббревиатура писательской жизни. И все это, не выходя за пределы круга, очерченного теми американскими писателями, которых Сергей знал задолго до того, как поселился на их родине. Довлатов с легкостью и удобством жил в вычитанной Америке, потому что она была не менее настоящей, чем любая другая. Сергей писал, что раньше Америка для него была как рай - "прекрасна, но малоубедительна". Поэтому сперва больше всего в Америке его удивляло то, что она есть. Между тем, Америка не обделила Довлатова славой. Напротив, тут-то он ее и нашел. Сергей говорил, что удивляется и когда его узнают на улице, и когда не узнают. Однако свойство быстротекущей американской действительности таково, что заставляет усомниться в ценности всякого признания. В Америке Сергей нашел то, чего не было в отечестве, - безразличие, воспитывающее такую безнадежную скромность, что ее следовало бы назвать смирением. Для русского писателя, привыкшего к опеке ревнивой власти, снисходительная рассеянность демократии - тяжелое испытание. Блестящий послужной список Довлатова - множество переводов, публикации в легендарном "Ньюйоркере", две сотни рецензий, похвалы Воннегута и Хеллера - мог обмануть всех, кроме него самого. Про свое положение в Америке Сергей писал с той прямотой, в которой слышится смирение: Диктор: "Я - этнический писатель, живущий за 4000 километров от своей аудитории". Александр Генис: В канун 15-й годовщины со дня смерти Довлатова корреспондент "Американского часа" Рая Вайль, которая, как все мы, всегда была дружна с семьей писателя, отправилась в Квинс, чтобы встретиться с вдовой Сергея. Рая Вайль: С Леной Довлатовой мы договорилась встретиться в 2 часа дня, у нее дома. Поболтаем, сказала она, а потом повожу тебя по Сережиным местам. Лена по-прежнему живет в Квинсе, в районе Форест Хиллс, в том самом доме на 108-й улице, где они с Сергеем сняли свою первую американскую квартиру. Форест Хиллс с тех пор здорово изменился. Магазинов с русскими продуктами стало больше, а русскоязычных меньше, хотя все магазины процветают за счет новых приезжих из Средней Азии - бухарских евреев. Но мне, как всегда, повезло. Первый же мужчина, которого я остановила, оказалось, знает Довлатова. Александр: Меня зовут Александр. Я живу в Квинсе. О Довлатове я очень много слышал, и читал. Он мне очень нравится. Очень... Внешне помню его... высокий, интересный... Да, это был Дон Жуан, приманка для женщин... Рая Вайль: Я зашла еще в несколько гастрономов, спросила про магазин Мони, который так вкусно описывал Довлатов. Нет его уже, давно закрылся, сказали мне. Огорченная, я пошла на встречу с Леной - мы с ней тоже давно не виделась. Лена живет сейчас в огромной квартире одна. Она такая же красавица, как была: копна черных с проседью волос, стройная, одета просто и элегантно, ни грамма косметики, и... ни одной морщинки. Это в 67-то лет. Такого не бывает. Но Лена исключение. Как живется ей без Довлатова? Лена Довлатова: За эти 15 лет довольно много всего произошло. Сергея не хватает, естественно, и, первым делом его не хватает детям, которые сейчас очень бы хотели побольше знать об отце, и, естественно, не хватает Сергея мне, потому что он был той самой стеной, опорой, к которой я могла прислониться, и был моей защитой. В быту Сергей был абсолютно удобным человеком. Он мог есть стоя, ему было абсолютно все равно, что есть, лишь бы побольше. Он говорил, что он ест и заправляется как паровоз, потому что такую массу огромную нужно было чем-то питать в больших количествах. Так что в быту он был совершенно не требовательный. Гладить, например, рубашки ему было совершенно не нужно. Значительное количество информации я, конечно, получала переработанной Сергеем. Я ее получала в том виде, в каком он ее воспринял и мне ее преподнес. Потому что я редко выходила из дому, я работала дома. Воспитывала детей и ухаживала за его матерью, которая с нами жила. Поэтому у меня не было особенной возможности активно участвовать во внешней нашей жизни. Тем не менее, как я вам сказала, я была информирована. Другое дело, что сейчас у меня появились другие обязанности и, естественно, они касаются в значительной степени дел, связанных именно с Сергеем. То есть, в основном это публикации, которые происходят в огромном количестве в России. Мы были связаны с издательством "Азбука" в Питере, и все было более или менее налажено. В первые годы было все совершенно по-другому, потому что наша жизнь вся остановилась с разбегу, и было сделано довольно много долгов, которые нужно выплатить было. Это все, естественно, легло на меня. Я работала тогда, с нами жила Сережина мама Нора Сергеевна. Мы жили одной семьей. Она, как могла, помогала. И у меня было довольно много работы, я была еще вполне в силах. В общем, мы существовали. Я уже теперь пенсионерка и пользуюсь социальными благами, которые Америка предоставляет людям с таким статусом. Мы очень давно в этой квартире живем и поэтому, в общем, мне на жизнь хватает. Мне хватает заплатить за квартиру, оплачивать автомобиль, который мне необходим и иногда, очень редко, куда-то поехать. Естественно, время от времени, многие люди хотят что-то о Сергее узнать, и они, естественно, обращаются к первоисточнику. Приходят к нам в дом, смотрят. Мы сохраняем по-прежнему рабочий уголок, который принадлежал Сергею. Все почти в неприкосновенности. Со времени его кончины мне не достает звучания его голоса. Мне не достает самого строя его речи - слышать то, как он говорит о самых обыкновенных вещах. Рая Вайль: Мы беседуем на кухне по привычке. Когда Сергей работал, близкие всегда собирались здесь, дочка Катя, сын Коля и мать Довлатова Нора Сергеевна, о которой Лена вспоминает... Лена Довлатова: Чувством юмора она обладала совершенно замечательным. И вообще она была человек чрезвычайно одаренный и яркий. Они была очень неординарной личностью. У нее был замечательный музыкальный слух и память. Она запоминала мелодии и воспроизводила их - с легкостью могла тут же наиграть любую мелодию. Хотя никогда не знала нотной грамоты. Она замечательно говорила всегда. У нее было масса историй, которые выглядели, как у Сережи, законченными новеллами. И она их совершенно замечательно рассказывала. Этим она славилась смолоду. И даже, как считал Сережин отец, в прошлом актер и режиссер, что Норе надо было просто как Андроникову рассказывать истории с эстрады. Рая Вайль: Такой Нора Сергеевна была до смерти Довлатова, а после... Лена Довлатова: Нора очень горевала и сразу очень состарилась. Она не выходила из своей комнаты даже, никого не хотела видеть. Была в страшном горе. Но она пережила Сережу на 9 лет и многие годы просто даже представить себе не могла, что можно засмеяться. Характер, конечно, тот же остался, но ушла веселость. Хотя острота слова по-прежнему при ней осталась. Это то, что ей было свойственно от природы. Рая Вайль: Я спросила Лену, как дети относятся к славе отца, Катя, которую я знала еще подростком, и родившийся уже в Америке Коля? Лена Довлатова: Катя жила несколько лет в России, и ей непосредственно это было известно. Масса случаев существует и смешных. Это имя известно. И стоило ей в первые годы попросить дать разговор с Нью-Йорком (тогда это делалось через оператора), она звонила на станцию и когда ее спрашивали имя, и она говорила Довлатова, "отношение к писателю Довлатову имеете?", "Да, я его дочь", "Будет разговорчик, будет". В общем, это было, конечно, все смешно, и приятно и грустно одновременно. Но за это время Катя закончила университет и стала профессионально разбираться в русской литературе, потому что это ее специальность. И она, думаю, понимает главные свойства и качества, природу самого творчества отца. И нормально совершенно относится к его популярности. Я думаю, что это может быть только приятно. Сын Коля - американец, он не очень понимает, но ему нравится, он наверняка гордится своим отцом тоже. Рая Вайль: Уже в гостиной, у стола, за которым работал Сережа, я спросила Лену, что ей больше нравится из всего написанного Довлатовым. Лена Довлатова: Мне наиболее дорого то произведение, которое не было еще им написано. И мне также дорог мой портрет, который Сергей сделал и повесил над своим письменным столом. Александр Генис: Довлатов умер непростительно молодым. Наверное, поэтому так часто мы задаемся вопросом, что бы произошло с его литературой, если бы ее автор остался в живых? Рассуждая на эту неизбежную в мемориальной беседе тему, я хочу подчеркнуть один непреложный факт. За те 15 лет, что прошли со дня смерти Довлатов, в отечественной литературе изменилось все, кроме того места, которое в ней занимает этот писатель. Книги Сергея по-прежнему любят все, кто читал, - от водопроводчика до академика. Сергей умер как раз в то время, когда его сочинения впервые добрались до массового русского читателя. Он хотел отметить свое 50-летие книгой рассказов, в которой было бы собрано все лучшее, что он написал. То есть, Довлатов осознавал себя законченным писателем. В этой ситуации особенно интересен вопрос о том, что бы он делал дальше? Сергей работал на материале, казалось, уже отработанном. Но в самых последних его рассказах (он умер, успев сочинить два рассказа из нового сборника "Холодильник") появилась новая тема. Он брал своих русских персонажей, помещал их в Америку и смотрел, что из этого получится. Впрочем, такой поворот мог привести к тематическим, не стилевым, открытиям. Сергей как стилист, как мастер прозы сложился настолько основательно и прочно, что он вряд ли бы изменил свою благородно сдержанную манеру. Довлатов ведь никогда не хотел изменить русскую литературу, он хотел оставить в ней след. Он не революционер, а хранитель. Ему казалось главным - вписаться в нашу классику. Что он и сделал. За 15 лет, которые прошли со дня его смерти, в русской литературе перепробовали все на свете: соцарт, постмодернизм, передергивания, комикование, стеб. И чем больше экспериментов, тем быстрее устает читатель. На этом фоне здоровая словесность Довлатова импонирует самой широкой аудитории. Это - нормальный писатель для нормальных читателей. Универсальность отклика, которая вызывает довлатовская проза, парадоксальным образом связана с ее локальностью. Сергей любил ощущать границы своей территории - будь это лагерная зона, русский Таллинн или 106-я улица в Квинсе. Изменяя масштаб, Довлатов не только укрупнял детали, но и разрушал мнимую цельность и простоту. Сергей любил жить среди своих героев. Камерность нравилась Довлатову, ибо она позволяла автору смешаться с персонажами, включая тех, которых он не выносил. В сущности, это и есть демократия, которая подразумевает терпимость не только к другому мнению, но и к другой жизни - способность не роптать, деля пространство с чужим и посторонним, вроде крыс или тараканов. Характерно, что Сергей единственный в Америке вступился за последних: Диктор: "Чем провинились тараканы? Может, таракан вас укусил? Или оскорбил ваше национальное достоинство? Ведь нет же... Таракан безобиден и по-своему элегантен. В нем есть стремительная пластика гоночного автомобиля". Александр Генис: Дома, в Квинсе, Довлатов чувствовал себя уютно, как кот на подоконнике. Тут его все знали и любили. Особенно в русском гастрономе "У Мони", который он посещал не реже, чем описывал - не щадя хозяина. Так, в одном скрипте для Радио Довлатов воспроизводит такой диалог: Диктор: - Моня, почему у вас лещ с мягким знаком? - Какого завезли, таким и торгуем. Александр Генис: Прогулку по довлатовским местам Квинса продолжает наш корреспондент Рая Вайль. Рая Вайль: Магазин Мони, как оказалось, вовсе не закрылся, а наоборот, всячески процветает, как сказала мне Лена. Она же меня туда и привела, познакомив с дочерью Мони Таней, которая во времена Довлатова лишь помогала отцу. Моня уже давно на пенсии, во Флориде живет, а дочь Таня, оставшаяся за хозяйку, вспоминает... Таня: Сережа столько провел разговоров о нашем магазине, о малюсеньком таком, где нельзя было даже повернуться. И моя тетя и двоюродная сестра узнали, что мы работаем в магазине благодаря вот этим рассказам. Они нам звонят и говорят: "Вы в магазине работаете?". - "А как вы знаете?". - "Да мы послушали по радио". Рая Вайль: Таня, которой было лет 30, когда умер Довлатов, хорошо его помнит. Таня: Он всегда приходил с шутками, с прибаутками, с какими-то рассказами. Даже самое плохое настроение он всегда мог поднять. Все вкусненькое - рыбочка, селедочка - это его было любимое. Насколько я помню, большой, с маленькой собачонкой. Мы его все очень любили. Это была потеря, конечно. Рая Вайль: Наступил вечер, а мы все гуляли по окрестностям Довлатова и вспоминали былое время. Перед тем, как расстаться, я спросила Лену, как обстоит дело с могилой Сергея, не заросла ли народная тропа? Лена Довлатова: На могилу Довлатова приходит народ, это я замечаю каждый раз. Кроме камушков, там всегда лежат засохшие цветы. Мне очень часто звонят люди и спрашивают, как туда добраться. Просто удивительно. Кто-то к кому-то в гости приезжает, человек узнает мой телефон, звонят, спрашивают, я объясняю дорогу. Не забывают, ездят. Александр Генис: Даже больше американской прозы, Довлатов любил джаз. Что, надо сказать, никак не выделяло Сергея из его поколения, очаровавшегося Америкой из-за ее музыки. То же можно сказать о Бродском. Другое дело, что Довлатов, упрямый в своих пристрастиях, не только сам постоянно слушал джаз, но принуждал к этому других. В том числе и меня. А когда я проявил строптивость, то Сергей написал особое сочинение о природе джаза. В нем, выбрав меня мальчиком для битья, Довлатов постоянно ссылался "на неискушенных слушателей джаза, вроде моего друга Александра Гениса". Опус носил неожиданно витиеватое название: "Мини-история джаза, написанная безответственным профаном, частичным оправданием которому служит его фантастическая увлеченность затронутой темой". Эта была последняя работа Сергея в газете "Новый американец". С тех пор текст, насколько я знаю, никогда не переиздавался, а жаль, потому что именно сюда Довлатов вставил куски, которые трудно не считать авторским признанием. В них Довлатов излагал не историю джаза, а, как мне кажется, свою литературную утопию. Судите сами: Диктор: "Джаз - это стилистика жизни... Джазовый музыкант не исполнитель. Он - творец, созидающий на глазах у зрителей свое искусство - хрупкое, мгновенное, неуловимое, как тень падающих снежинок... Джаз - это восхитительный хаос, основу которого составляют доведенные до предела интуиция, вкус и чувство ансамбля... Джаз - это мы сами в лучшие наши часы. То есть когда в нас соседствуют душевный подъем, бесстрашие и откровенность..." Александр Генис: Я действительно плохо разбираюсь в джазе, но, конечно, слышал, что главное в джазе - не мастерство, а доверие к себе, ибо, в сущности, тут нельзя сделать ошибку. Импровизатор не может ничего испортить. Если у него хватает смелости и отчаяния, в его силах обратить неверный ход в экстравагантный. Считаясь только с теми правилами, которые он по ходу дела изобретает, импровизатор никогда не знает, куда он доберется. Поэтому настоящую импровизацию завершает не финал, а изнеможение. Довлатов любил джаз потому, что он сам занимался искусством, согласным впустить в себя хаос, искусством, которое не исключает, а переплавляет ошибку, искусством, успех в котором определяют честность и дерзость. Теперь уже все знают, что Сергей с наслаждением смирял свою прозу собственными драконовскими законами. Но еще больше он дорожил советом Луи Армстронга: "Закрой глаза и дуй!". Довлатов часто писал о джазе. Но, судя по его рассказам, впервые это случилось, когда великий джазовый пианист Оскар Питерсон не только чудом оказался в Таллине, но даже выступил там. Сергей написал на концерт газетную рецензию, которая заканчивалась на верхней, я бы сказал, хемингуэевской ноте: Диктор: "Я хлопал так, что у меня остановились новые часы". Александр Генис: На днях, когда я готовил эту передачу, наш коллега и тоже большой любитель джаза Андрей Загданский принес в студию запись того самого таллинского концерта Оскара Питерсона, только что отметившего, кстати сказать, свое восьмидесятилетие. Отрывком из этой записи мне кажется уместным завершить первую - "довлатовскую" - половину сегодняшнего выпуска "Американского часа". Тем более, что, как справедливо заметил Загданский, в овации, которые то и дело прерывают музыку, вплелись и довлатовские аплодисменты. Итак, Таллинн, 17 ноября 1974-го года. У рояля - Оскар Питерсон, в зале - Сергей Довлатов. Александр Генис: Северная Корея - одна из тех трех стран, которую президент Буш включил в "ось зла" - не сходит со страниц газет, которые пристально следят за тревожными новостями о ядерной программе Пхеньяна. Но пресса не способна утолить потребность в глубокой аналитической информации об этой, возможно, самой опасной стране мира. Вот почему так важны новые книги редких специалистов по Северной Кореи. Об одной их них, только что вышедшей книге Джаспера Беккера "Злодейский режим", рассказывает обозреватель "Американского часа" Марина Ефимова. (ДЖАСПЕР БЕККЕР. "ЗЛОДЕЙСКИЙ РЕЖИМ: Ким Чон Ир и надвигающаяся северо-корейская опасность".) Марина Ефимова: Относительно Северной Кореи мнения сведущих американцев разделились. Одну сторону представляет автор книги "Злодейский режим..." - ветеран-журналист Беккер (название его книги достаточно красноречиво). Другую сторону представляют люди академические: профессора и эксперты - такие, как Зелиг Гаррисон, например. Базируясь на экономических послаблениях в Северной Корее в последние три года, Гаррисон называет Ким Чон Ира "азиатским Горбачевым", который незаметно проводит в стране либеральные реформы. Бесспорным преимуществом оптимиста Гаррисона по сравнению с Беккером является то, что Северная Корея знакома ему по личному опыту, поскольку он регулярно посещает Пхеньян в научных целях. Однако эти же визиты могут вызвать и недоверие к его мнению. Дело в том, что если специалист, имеющий допуск в тоталитарную страну, смеет критиковать ее режим, то его в такую страну перестают пускать, и он теряет доступ ко всем библиотекам и архивам, на которых зиждется его карьера. Такая ситуация была с американскими советологами до падения Советского Союза и с китаистами во времена Мао. Журналист Беккер во многом строит свою книгу на свидетельствах иммигрантов из Северной Кореи, а их достоверность (как в свое время достоверность сведений, получаемых от беглецов из Советского Союза) академическими кругами не признается, поскольку мнения иммигрантов (по строго научным критериям) считаются пристрастными. Вот и выбирайте, кому верить: мягкому поощрению Гаррисона или Беккеру, который считает, что режим Ким Чон Ира страшнее, чем сталинский режим 30-х годов, и чем камбоджийский при Красных Кхмерах. Рецензент книги Джошуа Курланцик, спецкор журнала "The New Republic" и сотрудник Фонда Карнеги, сам видел в Азии иммигрантов из Северной Кореи. Он описывает их так: Диктор: "Они почти потеряли человеческий облик - скелетоподобные фигуры с больными лицами, на которых застыло выражение ужаса. Они бежали от голода. Некоторые говорили, что пытались выращивать овощи на своих огородах, но власти это запретили. Тех, кто протестовал, посылали в гулаг, где число погибших, предположительно, достигло цифры в миллион человек". Марина Ефимова: Благодаря этому личному опыту, рецензент книги Беккера готов принять всерьез приведенные автором свидетельства. А они таковы: по некоторым подсчетам за время десятилетнего правления Ким Чон Ира около трёх миллионов северных корейцев погибло - в основном, от голода. Смертность в целом по стране приближается к 15-ти процентам. Зарегистрированы случаи каннибализма. Международные организации предупреждают о том, что голод угрожает стране и в этом году. А в это время "чич хо" - "дорогой вождь" - "марксистский король-сан" (как его называют на Западе) ведет жизнь, ни с чем не сравнимую по богатству, экстравагантности и степени абсолютизма. Из книги Беккера: Диктор: "Какими бы огромными ни были привилегии советских и китайских лидеров времен Сталина и Мао, эти вожди не пытались равняться с западными миллиардерами. Не то Ким. Он держит конюшню на 100 импортных лимузинов и женские бригады под названием "группы наслаждения" (или что-то в этом роде). В его подвалах хранятся тысячи бутылок дорогих французских вин, и он посылает самолеты за итальянскими поварами, чтобы они спекли для него пиццу. А в это время жители выкапывают из земли съедобные коренья". Марина Ефимова: В своей книге Беккер обвиняет международную общественность, правительства цивилизованных стран и Организацию Объединенных Наций в бездействии... или даже хуже - в потакании тирану. ООН, например, избегает в своих отчетах слова ГОЛОД, а, кроме того, руководители ООН позволяет Пхеньяну контролировать всю огромную продовольственную помощь, которая достается по преимуществу чиновникам Кима. Правительство Южной Кореи Беккер обвиняет в том, что оно не пускает к себе беженцев с Севера. Правительство Клинтона - в том, что все созданные тогда программы помощи организованы так, что они помогают не жителям Сев. Кореи, а самому Ким Чон Иру, давая ему возможность обеспечивать себя сторонниками и укреплять режим. Нынешний президент публично назвал Кима "пигмеем" и "бессмысленно жестоким правителем", но Беккер пишет, что и Буш ничего не предпринимает, а просто надеется на то, что режим Кима падет как-нибудь сам собой. Однако вот что замечает рецензент книги Кирланцик: Диктор: "Беккер и сам не может предложить действенных мер против Ким Чон Ира. Единственное его конкретное предложение - вынудить ООН выработать, наконец, общую политику по отношению к странам, терроризирующим своих жителей. Беккер понимает, что скинуть "дорогого вождя" силой практически невозможно: первая глава книги "Злодейский режим" ярко демонстрирует военную мощь диктатора. Но Беккер также понимает, что кризис в Сев. Корее нельзя устранить и теми "мягкими мерами", которые предлагает Гаррисон: договорами о нераспространении оружия и попытками восстановления экономики..." Марина Ефимова: А пока специалисты спорят, Ким Чон Ир пребывает в счастливом состоянии непонятности и щедро дает политикам и историкам новую пищу для споров. Александр Генис: В сегодняшнем выпуске "Кинообозрения" "Американского часа" мы с ведущим этой рубрики Андреем Загданским обсудим и без того спорный фильм "Девять песен". Андрей Загданский: Фильм "Девять песен", который открылся в Нью-Йорке в нескольких кинотеатрах, которые обычно показывают авангардное кино, режиссер Майкл Винтер Баттон - известный авангардист, автор экспериментальных фильмов. "Девять песен" - это абсолютно минималистическая картина. Она, действительно, состоит из девяти песен, и девяти половых актов. Главные герои - их всего лишь два - он и она, это уже минимализм. Это, практически история их романа. Она американка, приехавшая в Лондон, он - англичанин. Вот, собственно говоря, все, или почти все, что мы о них знаем и что нам нужно знать. Они ходят на рок-концерты, слушают рок музыку и после этого отправляются к нему домой, где занимаются любовью. Занимаются любовью, я бы сказал, вполне в натуралистических традициях лучших порнографических фильмов. Однако, в отличие от прямой порнографии, в их соитиях, нет, я бы сказал, такого спортивно-порнографического действа. Это лирические соития. Александр Генис: Знаете, все это мне живо напоминает рассказ Валерия Попова, моего любимого ленинградского писателя, который сказал, что во время перестройки его назначили директором института, где было 300 сотрудников. Все они занимались одним - они отличали эротику от порнографии. В какой-то момент директор института напился и сказал, что разницы нет. Институт упразднили. Я никогда не мог понять, где, кто и как проводит границу между этими понятиями, и полагаю, что граница весьма произвольна. Андрей Загданский: А вы знаете, что сказал судья (я не помню по памяти фамилию судьи, который принимал по памяти решение по этому историческому процессу в Америке, когда один из фильмов был запрещен к показу, как порнографический), он сказал: "Мы не можем описать разницу между порнографией и эротикой в кино, но мы всегда будем знать, когда увидим одно или другое". Александр Генис: Так как это относится к этому фильму? Андрей Загданский: Это не порнография. В первую очередь потому, что задачей фильма не является сексуальное возбуждение зрителя. Это история любви, история физических отношений, история романа между мужчиной и женщиной в его физической части их времяпрепровождения. Это поверхностный роман, но интенсивные сексуальные отношения, которые приходят к концу. И все, что остается это воспоминания о том, что было у главного героя. У героя достаточно экзотическая профессия. Он занимается исследованием Антарктики. И когда он летит над холодным, снежным пейзажем, который... Александр Генис: Хочется добавить фригидным. Андрей Загданский: Совершенно верно. Пейзажем, который исключает и рок-музыку, и какие-либо сексуальные отношения. Он вспоминает свой роман со своей американской подругой, и в самом конце фильма он говорит: "Как это красиво!". О чем он говорит - о пейзаже или об отношениях, которые он пережил, и которые закончились - мы не знаем. Александр Генис: Надо сказать, что секс, который исключает историю, сюжет, развитие, сам по себе становится скорее пейзажем. Это внесюжетное искусство. Андрей Загданский: В какой-то степени так. Отношения, действительно, минималистические. Но, вместе с тем, давайте сформулируем ситуацию следующим образом. Наши отношения (я имею в вижу отношения мужчины и женщины), строятся не только на отношениях в их видимой для окружающих части, но и в этих интимных взаимодействиях, которые предназначены, якобы, только для двоих. И можно рассмотреть отношения этих интимных взаимодействий в фильме тоже. Александр Генис: Знаете, Андрей, вот вы режиссер. Мне всегда казалось, что нет в мире ничего сложнее, чем показать секс. Причем, почему я говорю режиссер, потому что это практическая задача. Точно так же, как в литературе, нет ничего труднее, чем описать сексуальную сцену. "Любовь как акт лишена глагола", - говорил Бродский. И глагола еще никто не нашел. Причем, мне кажется, что в этом есть свой теоретический смысл. Потому что секс - это голос плоти, любовь - это голос культуры, поэтому мы ее и описываем. А вот секс описать так же трудно, как описать спорт. Андрей Загданский: Но секс и есть любовь. Александр Генис: Это две разные вещи. Потому что любовь поддается описанию. Есть миллионы любовных фильмов, это все красиво можно показать. А вот с сексом всегда испытываешь сложные отношения с экраном. Я недавно прочитал в "Нью-Йорк Таймс", что сексуальные фильмы очень плохо зарабатывают деньги. И чем рискованнее содержание, тем меньше они приносят в прокате. Андрей Загданский: Правильно. Потому что они получают рейтинг, который не позволяет подросткам ходить в кино. Подростки - существенная часть аудитории в Америке. Александр Генис: Тем не менее, характерно, что в списке 25-ти самых прибыльных картин, только 4 фильма, на которые запрещен вход детям. Причем есть же такие шумные фильмы, Как "Широко закрытые глаза" Кубрика, "Лолита" по Набокову, фильм Милоша Формана о Ларри Флинте, издателе Хастлера. Много фильмов, сделанных серьезными режиссерами, которые проваливаются в прокате именно потому, что они, казалось бы, эксплуатируют беспроигрышную тему - секс. Андрей Загданский: Майкл Винтер Баттен не претендует на то, что его фильм выйдет в широкий прокат, сопоставимый с фильмами, о которых вы говорите, потому что фильм этот однозначно предназначен только узкому кругу взрослых людей, которых пустят на эту картину. Тем не менее, я засчитываю этот эксперимент. Я смотрел фильм с удовольствием, с интересом, хотя признаюсь, Саша, мне местами было скучновато. Александр Генис: "Остапу горы не понравились". На экране показывают секс, а вам скучно! Андрей Загданский: Представьте себе, да. Потому что если это не обладает трансцедентальным качеством, то это сводится к механическим действиям. И в этот момент Майкл Винтер Баттен теряет меня как зрителя. Хотя должен подчеркнуть, что финальная, кульминационная сцена, обладала исключительными художественными качествами. Будучи до конца предельно откровенным, Ошима с его "Империей чувств" оказался далеко позади. Александр Генис: Еще один вопрос. Роль музыки в кино. Я понимаю, что здесь, конечно, параллель самая прямая. Как говорил Пушкин, "Из всех искусств одной любви музыка уступает, но и любовь - мелодия". Как они сочетаются в этой картине? Андрей Загданский: Замечательный вопрос, который, конечно, обращен был бы к людям немножко младше меня, которые хорошо знают и чувствуют тот рок-н-ролл, который занимает такое важное место в этом фильме. Потому что рок-музыка, как никакая другая музыка, принадлежит определенному поколению. Есть поколение "Битлз", есть поколение "Роллинг стоунз". Роман, любовные отношения этих двух людей, описаны в плоскости рок-н-ролла этого нового, современного поколения. Тех, кому сегодня 25-28 лет. Я, признаюсь, не могу сказать, что я чувствую эмоциональный контакт с этой музыкой, но герои фильма наверняка любят ее, понимают, и она их вдохновляет на действие во всем фильме, который идет, между прочим, 69 минут. Очень символический, я бы сказал, метраж. Александр Генис: Подходит к концу жаркое нью-йоркское лето. И на этот раз оно было перенасыщено большими событиями в культурной жизни города, который, кажется, не знаком с понятием "отпуск". Чего стоят одни гастроли Большого театра! Другим - уже традиционным - центром летнего календаря стал богатый именами и жанрами театрально-музыкальный фестиваль Линкольн-центра. О его самой яркой - по почти единодушному мнению критиков - премьере рассказывает корреспондент "Американского часа" Виктория Купчинецкая. Виктория Купчинецкая: Театр французского режиссера Арианн Мнушкин начинается с пустой сцены. Откуда-то из таинственной темноты актеры тянут огромный лоскут серой, струящейся материи. Материя заполняет все пространство сцены, а актеры так манипулируют ею, что весь огромный серый лоскут дышит и волнуется. Вдруг понимаешь, что это - бурлящая горная река. В волнах возникает убогая лодчонка, стихия ее трясет и мотает. В лодке - мужчина в узбекском халате перевозит через горный поток семью - отца, мать, детей. На другом берегу, изнемогая от страха и волнения, ждут родственники. Место действия этой сцены: граница между двумя странами в центре Азии. Время действия: настоящее. Тема: людям посреди бурлящей реки не всегда удается пристать к тому или другому берегу. Это метафора всего спектакля. Представление "Ле Дернье Караван-Сарай" ("Последний караван-сарай") рассказывает истории десятков иммигрантов, беженцев из различных стран и регионов мира - Афганистана, Ирана, России, Чечни, стран бывшей Югославии. Рассказывает Елена Лукьянчикова-Сель - актриса "Театра Дю Солей". Елена Лукьянчикова-Сель: Я работаю 3 года с этим театром, для меня это колоссальный эксперимент - быть в театре, жить в современном времени, говорить современным языком о времени, которое сейчас, и о проблемах людей, которые живут сейчас. Я рада, что персонажи говорят обыкновенно, как в жизни, что они ругаются, что они дерутся с полицией, потому что это -реальность. То, что я прожила этот эксперимент, это очень важный момент для меня в жизни театральной. Виктория Купчинецкая: В спектакле рассказаны десятки историй иммигрантов и беженцев: иранскую женщину избивает полиция за участие в сопротивлении - и она вынуждена покинуть Иран. Молодой афганец спасается от талибов, на утлом суденышке пытается доплыть до Австралии - и тонет вместе с другими беженцами. Женщина - беженка из Чечни - нелегально работает в швейной мастерской в Лондоне. Иракский шиит бежит от режима Саддама Хусейна через Кувейт и Иран в надежде получить политической убежище в Австралии, а иммиграционные службы Австралии отправляют его обратно. Режиссер спектакля Арианн Мнушкин побывала во многих лагерях беженцев по всему миру, записала там истории десятков людей. Затем она вместе с актерами театра читала газеты и смотрела документальные фильмы. Затем под ее руководством актеры стали импровизировать, и именно в результате импровизаций рождались персонажи и обрисовывались их скитания. Спектакль - это просеянная через творческое сито современная история, и результат ее - судьбы беженцев. Рассказывает Елена Лукьянчикова-Сель: Елена Лукьянчикова-Сель: Арианн нам сказала одну вещь - это очень важно, она сказала, в этом спектакле, чтобы вы не конструировали истории, не выдумывали истории. У вас должно быть какое-то видение. Знаете, вот иногда как мы пройдем на улице, и вдруг есть вспышка - мы видим какую-то ситуацию. И эту ситуацию ты запоминаешь на всю жизнь. Нужно было находиться в таком состоянии работы, чтобы это видение к тебе пришло. Арианн - она нас направляла. Но не делала мизансцен. Она давала только места. Например, телефонная будка в Москве. Или грузовик на дороге между Узбекистаном... или грузовик в Чехии, в Сербии. Было сделано в общей сложности, если я не ошибаюсь, в общей сложности 450 импровизаций. Персонажи создавались в течение всего времени. Первую часть мы репетировали 7 месяцев. Виктория Купчинецкая: Этим летом "Последний Караван-сарай" стал центральным событием ежегодного Театрального Фестиваля в нью-йоркском Линкольн Центре. На представления было не попасть. И это несмотря на то, что его продолжительность - 6 часов, с небольшим перерывом. Это значит, что пресыщенные нью-йоркские театралы должны были провести с беженцами, созданными труппой "Театра Солнца", практически целый день. Рассказывает директор Фестиваля в Линкольн Центре Найджел Реддин: Найджел Реддин: Спектакль такой длинный, потому что тема очень сложная. Именно столько времени нужно режиссеру, чтобы ее раскрыть. Для этого Арианн Мнушкин создает свой сценический язык. Например, ее герои - беженцы - никогда не ходят по сцене. Они перемещаются на повозочках, то есть их все время кто-то толкает, они как бы скользят по земле. Это метафора их жизни - в ней нет ничего стабильного, постоянного. Нам всем, конечно, известно, что в мире существует кризис беженцев - их миллионы. Но эти цифры лишь статистика - ничего больше. А вот когда истории миллионов превращаются в судьбу конкретного человека, как это происходит в спектакле, статистика становятся личной трагедией, которая глубоко нас трогает. Виктория Купчинецкая: "Театр Дю Солей" - "Театр Солнца" -- уникальный театральный коллектив. Таких в Европе осталось совсем не много, а в США не существует и вовсе. Он был основан в 1964-м году режиссером Арианн Мнушкин, и сегодня это один из самых известных, уважаемых и интересных театров в мире. "Театр Дю Солей" продолжает традиции европейских народных театров, театров импровизации и движения, созданных Всеволодом Мейерхольдом, Ежи Гротовским, Жаном Виляром. В нем есть актеры, которые работают с театром по 20 с лишним лет. Режиссер Арианн Мнушкин считает, что спектакль может родиться только от тесного и продолжительного взаимодействия всего творческого коллектива. Рассказывает Елена Лукьянчикова-Сель: Елена Лукьянчикова-Сель: У нас есть своя кухня. Когда мы репетируем, мы всегда вместе обедаем. У нас есть такой старинный стол. Немножко в русском стиле, на террасе, немножко стиль дачи. Виктория Купчинецкая: Елена Лукьянчикова, по мужу Сель, переехала из Москвы в Париж 5 лет назад, вслед за мужем, который там жил. Ей сначала казалось, что в ее жизни ничего не изменилось - ну просто села в самолет и немного переместилась географически. Именно спектакль "Последний караван-сарай" позволил ей понять что-то очень важное о самой себе. Елена Лукьянчикова-Сель: Спектакль мне очень много помог, потому что мы очень много говорили о проблемах иммиграции.... Я думаю, что этот спектакль дает возможность думать, чувствовать, и со-чувствовать. А когда человек начинает сочувствовать - это развитие человеческой души. Александр Генис: Песня недели. Ее представит Григорий Эйдинов. Григорий Эйдинов: Даниэл Поутер это и название дебютного альбома, и имя молодого канадского музыканта, живущего и работающего в Калифорнии. В такой географии, собственно говоря, не было бы нечего необычного, если бы известность не пришла к нему через... Францию. Там в начале этого года, не большой любитель выступать, Даниэл, тем не менее, стал сенсацией когда песня из его альбома побила 20-ти летний рекорд по пребыванию на первом месте хит-парада. С тех пор Даниэл колесит по Европе с гастролями, включая его выступление в Берлинской части недавнего музыкального мега-события - "Лайв Эйд". Но в США его альбом официально выйдет только в октябре, а пока Поутер выпустил запись на продажу в Америке через интернет. Сперва слушателю кажется, что Даниэл всего лишь подражает молодому Элтону Джону, потом мы замечаем влияния и других музыкантов той же эры, но прослушав альбом до конца, понимаем, что хотя Поутер только начинает свою карьеру, кажется, что он был всегда. Вот та самая песня, что завоевала сердца многих французов, а точнее - француженок. Теперь, похоже, очередь за американками. "Не так уже у нас всё плохо. Просто у тебя сегодня был неважный день ", поёт тихий, но целеустремлённый Даниэл Поутер: "Плохой День" (Bad Day). |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
