Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
18.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[22-08-04]
"Все свободны" - разговор на свободные темыВ студии Вениамин СмеховВедущий: Виктор Шендерович Сегодня мой гость - Вениамин Смехов. Я обычно в этом месте долго представляю гостя, говорю, кто он, его лауреатство, профессии. В данном случае это совершенно бессмысленно. К сожалению, я не называю номер нашего телефона, потому что беседа идет в записи. А идет она в записи потому, что Вениамин Борисович Смехов человек довольно малоуловимый, и застал я его сейчас в Москве, он здесь проездом, как в том анекдоте. Расскажите нам, откуда вы? Вениамин Смехов: "Хорошо в дороге" - этот анекдот у тебя на памяти? Виктор Шендерович: Нет, проездом из Парижа в Нью-Йорк. Вениамин Смехов: Нет, из Омска в Москву. Виктор Шендерович: А дальше? Вениамин Смехов: Из Москвы в Вермонт, из Вермонта в Берлин, из Берлина в Москву, из Москвы в Омск. Виктор Шендерович: Замечательно. А в Омске постановка какая-то. Вот с этого начнем, а потом уже... Вениамин Смехов: Можно я начну с того, что я только что пережил потрясение? Виктор Шендерович: Давай. Вениамин Смехов: Личное потрясение, когда машина меня привозила сюда, на станцию. Мы договорились с тобой, что я безлошадный и меня привезут. Раздался звонок, и мне было сказано: "Такси "Миледи" вызывали?". Я решил, что это я должен смеяться, а это ты мне подложил эту мину. Я спустился вниз, говорю: "Это правда?". Водитель говорит: "А что?". Вдруг глянул на меня и тоже захохотал, как ты. Виктор Шендерович: Это очень смешно. Вениамин Смехов: То есть пришел час расплаты, я решил. Я спустился, а она там. Название фирмы, которую ты заказал. Виктор Шендерович: Нет, я не знал названия фирмы. Это замечательно. Это из цикла "жизнь богаче": попробуй выдумать такое. Но холодок-то прошел? Вениамин Смехов: Он до сих пор. Виктор Шендерович: Так получилось, что для значительной части народа так и остался Вениамин Смехов Атосом, графом де ла Фер. Вениамин Смехов: Тут можно себя или утешить, или обидеть. Обидеть можно, назвав какую-то фамилию, которая осталась для населения, не буду говорить, как кто, чтобы не бросать тень. А можно сказать: да, как Бабочкин-Чапаев. Это все зависит от поворота. Виктор Шендерович: Нет такой профессиональной досады, что сколько сыграно, сколько написано? Для какой-то части населения, безусловно, ты - автор "Али-Бабы". Я должен сказать, что многие мои друзья, уезжая в эмиграцию... - несколько человек, это было лет 15 назад, было советское время, не очень много можно было увозить, все было на вес. Но я знаю, что пластинки с "Али-Бабой" увозились в числе самого ценного из русского языка, среди самых дорогих книг, самой дорогой музыки. Это правда. И вот сколько написано, сколько сыграно, есть профессиональная досада? Вениамин Смехов: Когда была эпоха скромности повышенной, тогда, конечно, было досадно. Казалось, что кто-то мог бы о тебе что-то еще сказать, то-есть наконец настоящее слово. Оно не говорилось. А потом, когда пришел час недорепетированной свободы - я имею в виду не станцию, конечно, а независимость, - то вдруг наступила мудрость какая-то. Я говорю грубое слово, но все равно. И стало понятно не по своей, а по другим жизням актеров или людей, которые занимаются так или иначе культурой, что это абсолютно нормально. Все равно актеров, действительно, узнают по какому-то одному знаку. Тем более, что я о себе вполне спокойного мнения, не придаю себе особого значения, но, тем не менее, знаю себе цену. То, что я сейчас сказал - это формула, которую я взял у Булата Шалвовича Окуджавы. Не придавать себе особого значения, но знать себе цену - этого достаточно. Если так относиться к своей персоне, тогда ты видишь примеры, гораздо более значительные для себя самого. Я очень люблю актера Табакова, Казакова, Юрского, Смоктуновского, Евстигнеева. С каждым из них что-то связано в моей жизни - и как младшего коллеги, и как просто любителя и почитателя. Должен сказать, что все то же самое. Куда-то мы пришли, где-то мы пришвартовались на юге, в Ялте или в Мисхоре, и надо было из закрытого почти ресторана для наших детей что-то добыть. На мое лицо не среагировали, на казаковское не среагировали, а потом вдруг повар пьяный толкнул пьяного подмастерья, и тот сказал: "Э, Шелленберг пришел". К Табакову так. Юра Визбор, 70-летие которого так пышно, не по-визборски, но зато искренне отметили, он ничего, кроме юмора, но и радости не испытывал, когда говорили, что он Борман, что он не тот Визбор, который сочинил такие уникальные, оригинальные песни или сделал такие фильмы, освоил вершины горные, а это только тот, который играла Бормана, да еще не своим голосом. Он сделал приятное своей коллеге, режиссеру, зашел, позволил себя загримировать... По-моему, дня за два все это. Виктор Шендерович: Он же не был актером - это вообще удивительная вещь. Вениамин Смехов: Все непредсказуемо и феноменально и в его жизни, и в нашей с тобой тоже. В его жизни так, что, действительно, актеры мечтали попасть под луч внимания таких режиссеров, как Андрей Смирнов или Лариса Шепитько, Марлен Хуциев, но почему-то именно Визбора выбирали, и он здорово играл. Виктор Шендерович: Это интересная тема - этой органики человеческой, которая дороже мастерства. Мы, действительно, разговариваем в дни 70-летия Юрия Визбора. В нем, конечно, было какое-то немыслимое равенство самому себе. Вениамин Смехов: Замечательное слово сказал, Витя, это правда. Равновесие душевное. Виктор Шендерович: Которое, собственно, и составляет достоинство: он как-то совсем не надувался. При этом было очень интересно за этим наблюдать. И при том, что очевидно совершенно выделяется, что он не актер, совершенно другой способ существования. Вениамин Смехов: Ты назвал главное слово - органика. Его органика -повседневная. Когда она оказывалась в кадре того же самого свойства, то это было то, чему нас учили все великие. Что такое хорошо сыграть? Что такое быть хорошим актером? Это научиться быть свободным, научиться быть самим собой, научиться равновесию, научиться этой самой естественности, натуральности в кадре. Он таким был, и это использовал Марлен Хуциев. Ему просто повезло с первым режиссером, первый режиссер была Динара Асанова, это был ее дипломный фильм. Потом Марлен Хуциев. То есть те режиссеры, которые не говорят лишних слов, а требуют того, что ты уже как актер, как выученик театральному мастерству знаешь, когда говорят "ничего не играй". Виктор Шендерович: Как-то мы в замечательную, правда, сторону ушли, но, тем не менее, мы ушли от этого способа жизни - из Вермонта в Омск. Вениамин Смехов: Ты держишь. Я хотел уйти от этого совсем. Виктор Шендерович: Но интересно же. Вениамин Смехов: А я скажу, почему я хочу уйти - потому что это стало банальным и на всех перекрестках меня с кем-то путают все время. Путают в Интернете. Какие-то доброхоты устроили праздник сайтов, их много. И мой старший внук, который окончил первый курс филологического факультета МГУ, он моей Галочке дал знать по е-мейлу, она меня научила тыкать. Виктор Шендерович: Что за недоразумение? Есть какой-то другой Смехов? Вениамин Смехов: Там рассказывают о том, что я живу где-нибудь в Берлине или в Израиле, по месту работы. Где-то вычитали, что я поехал туда работать, и тут же меня пригвождают: раз работает, значит, он купил себе дом. А потом несколько раз летал в Америку по приглашению разных университетов. Понятно, Америка далеко, во-первых, а, во-вторых, она расшифрована русскими классиками в нехорошем смысле слова. Свидригайлов - последняя прекрасная роль Высоцкого, самые подчеркнуто яркие слова были: "Передай - барин в Америку уехал", то есть на тот свет. Я там не прописан, я на этом свете. И, конечно, мой адрес не дом и не улица, мой адрес - профсоюз. Виктор Шендерович: Вермонт. Вениамин Смехов: По интересам. Слава богу, остаются силы и остается та же самая процедура, что меня сопровождает. Это немыслимо, я этого не заслужил, но так получается, что я не толкаю этот паровоз, а он куда-то меня сам тащит. Мы с тобой в позапрошлом году встретились, и ты дал согласие, участвовал в любимейшем моем деле - телевизионный театр - то, чем мы отличались от всех стран мира, по-моему. Виктор Шендерович: Я должен рассказать эту историю, но это абсолютная авантюра с моей стороны. Я сыграл в Мольере, чего за мной не водилось, в телевизионном спектакле Вениамина Смехова. Вениамин Смехов: "Лекарь поневоле". Это тоже игра. Вообще самое интересное в жизни игра, но честная, во всех отношениях. Эта игра в телевизионный театр с 60-х годов у меня была занозой, я очень много поставил. На телетеатре работали такие мастера колоссальные, головокружительные были шедевры Эфроса, Фоменко, Захарова. Виктор Шендерович: Это ведь в каком-то смысле наш телевизионный театр, советский. Его взлет связан с тем же, с чем связан был взлет советского перевода. Ахматовой, Тарковскому и Пастернаку нельзя было публиковать то, что пишут они сами, - они занимались переводами. Вениамин Смехов: Интересный поворот темы. Почему, им давали. Вообще проникнуть на экран - это было больше, чем перевод армянской поэзии у Заболоцкого или Пастернака, если я правильно тебя понял. Но там надо было выйти в политическое поле. Виктор Шендерович: Это чаще всего была классика, хотя и в классике "Несколько слов в защиту Мольера" Эфроса, где Любимов, кажется, сыграл. Вениамин Смехов: Любимов замечательно играл и Мольера, и Сганареля. Играя Сганареля, он подражал голосу Николая Эрдмана. А мы все очень любим подражать этому голосу. Но я-то думаю, что я лучше всех это делаю. Виктор Шендерович: Еще одна фигура - вы знали Николая Эрдмана? Вениамин Смехов: Это повезло всей Таганке. Последние шесть лет своей жизни этот гений, как теперь уже спокойно об этом можно писать, любимый автор таких людей, о которых мы говорим с придыханием, от Станиславского, Мейерхольда, Маяковского до Булгакова, Зощенко и Шостаковича. Но при этом человек прожил две жизни. Когда его посадили, ему было 32 года, и это был разгар его жизни. Только что бешеный успех "Мандата" у Мейерхольда, потом написанный "Самоубийца", за который вступались перед Сталиным Горький и Станиславский... Все равно запретили. А потом "Басни", за которые посадили, и посадили в разгар съемок "Веселых ребят". Так что это веселье кончилось тем, что человеку перебили хребет жизни, и он больше никаких пьес не писал. Но вторую половину жизни он прожил с единственным, как я понимаю, добрым отношением к игре. Жизнь была ему неинтересна, он ее уже прожил и понял, что это ложь все сначала до конца. Ему было скучно, а в театре ему было хорошо, особенно в театре его любимца Юрия Любимова. Виктор Шендерович: По поводу Таганки. Вот уже сорокалетие миновало. Это у Чехова сказано: "12 лет для лошади - это старость, да и для человека немало". 40 лет для театра - это вообще немыслимый космический срок, столько не живут театры. Вениамин Смехов: "Синяя птица" дольше. Виктор Шендерович: Я видел "Синюю птицу", я застал "Синюю птицу". Но уже все равно это был немножечко музей. Вениамин Смехов: Скорее всего, сейчас это не музей. Я был четыре дня назад на новом спектакле, который к 40-летию Юрий Петрович поставил, дай бог ему здоровья и крепости. И там такая молодая энергия. Виктор Шендерович: "Обериуты"? Вениамин Смехов: "Обериуты". И молодежь замечательная. Да и мои товарищи там очень хорошо работают. Свежие, яркие. Виктор Шендерович: Как это получается? И вообще немножко о Театре на Таганке, потому что с сегодняшних высот, временных высот, как видится та история? Вениамин Смехов: Та история еще нуждается в своих писателях, и гораздо более мудрых, чем я. Надеюсь, так это и будет. Виктор Шендерович: Что это по жанру? Вениамин Смехов: Грубое химическое слово "синтетика". Вообще говоря, это театр, где все делают все. Чем он больше всего отличался? Художественно, конечно. Любимов не любит слово "политика" и правильно делает. Политика - это было вынужденное, надо было спасать свой театр, поэтому он вынужден был становиться политиком и привлекать разные головы здравомыслящие, в том числе в кабинетах на Старой площади. И как-то удалось защитить. Театр же не был диссидентским, его бы задушили. Его трижды закрывали только за один запах диссидентства. Виктор Шендерович: Очень интересный разговор. Как не был диссидентским? Давайте о терминологии. Вениамин Смехов: Диссидент, как я понимаю, не просто оппозиция. Это человек, который проявляет свое неудовольствие режимом и его открыто объявляет. Виктор Шендерович: В этом и был феномен Таганки, когда вещи, сегодня можно сказать просто безобидные, а тогда относительно безобидные, но произнесенные, иногда вызывали совершенно неадекватную реакцию. Я, например, помню, и меня неприятно резануло, хотя я тоже смеялся. Я был студент, на галерке я провел часть своей студенческой молодости, на галерке вашего театра. И когда вы же говорили булгаковскую фразу Воланда: "Чего у вас ни хватишься, ничего у вас нет", хотя речь там шла про Господа. Вениамин Смехов: Про дьявола. Виктор Шендерович: "И бога нет?". Страна дефицита вдруг реагировала на это совершенно по диагонали к тексту, и раздавался совершенно радостный освобожденный смех в темноте. Если резко зажечь свет в зале, то количество смеющихся резко бы уменьшилось. Но вот эта постоянная, что называли, "фига в кармане", умышленная или неумышленная, она вызывает и вызывала довольно много скептических оценок. Вениамин Смехов: Мы не равны сами себе, мы обрушиваемся на то, что мы вырываем из контекста. И у нас и Пушкин подвергается сами знаете чему, и Маяковский заслужил бог знает чего, и шестидесятники... По Окуджаве прошлись вдруг. Это как Пушкин Вяземскому - насчет открытых дневников Байрона, что толпа любит узнать, что великий человек такой же, как он. "Нет, сволочи, он мерзавец, но по-другому, чем вы". А Таганка делала художественное дело, потому что это был последний какой-то рывок в хрущевский период и рывок к реабилитации. Реабилитировали миллионы людей, а Любимов не сам, это его подтолкнуло все - его опыт, его кино, его кинослава и театр Вахтангова, и школа Станиславского и второго МХАТа. В общем, предыстория была достаточная, чтобы влюбится в язык 20-30 годов, театр эпохи авангарда или чуть-чуть после этого и до сегодняшнего дня. И "Обериуты" почему хороши или "Марат-Сад", что он поставил, - потому что это формализм. Что так сильно окучивали, начиная с Шостаковича, бомбили в советской прессе, что должен быть психологический реализм, когда председатель колхоза обращается и говорит так, что его не слышно, но очень правдиво о надоях и пшенице. И что? Привыкли, что чем скучнее, тем лучше. А этот делает спектакли один за другим, и народ ежится, высидеть и выспаться не может на спектакле. Как это так? Потому что правда - это была реабилитация звука, света, формы, конструкции. Все сюда пошло и в театре, оказывается, все важно. У Любимова первая реабилитация того, что было Мейерхольдом, Таировым, Михоэлсом, Станиславским, не однообразным Станиславским начала МХАТа, а Станиславским, который менялся и требовал, чтобы менялось все. И Любимов вскочил на эту лошадь, уже когда закрывался занавес. И поэтому его очень быстро начали сечь. Каждый спектакль проходил шпицрутенный, и столько, сколько издевались над Любимовым, ни над кем. Но это осталось за кулисами. Все равно видят преуспевающего человека, увешенного орденами и вниманием всех президентов. Виктор Шендерович: Мольер. Эфрос не ошибся с выбором на роль. Вениамин Смехов: Но тот как о короле позволял себе говорить. Виктор Шендерович: Булгаковский Мольер говорил: "Король - золото, король - солнце". Потом, в тишине слуге он мог сказать... Вениамин Смехов: Любимов много придумал заново. Он заново придумал, что театр - это слово. И в этом театре звучало слово очищено, поэтично, высоко. А учились мы у поэтов. Такого не было очень давно. В театре разучились произносить, а мы научились заново. Поэтому среди нас так хорошо жилось поэтам. Два назовем самых наиболее ярких, один просто уже назван гением нашего дня, нашей эпохи - Владимир Высоцкий, и недавно ушедший Леня Филатов. Второе - это соавторство, то, что Любимов делал компанией, командой. Это не делали почти никогда. И поэтому в этот театр пришел второй, скажем так, конгениальный представитель этого тандема "Любимов и Боровский", - Давид Боровский. И он пришел, как я помню, потому что ему нравилось, что все вместе, все вдруг. Это была действительно команда антисоветчиков, потому что никто советов не слушал со стороны, а только в этом котле вываривал собственные предложения, интересы, трюки, и Любимов безошибочно соединял все потом на сцене. Это была литература, конструктивная декорация, метафорический образ сцены, решение каждого спектакля. Это была актерская школа. Все в одном и все с первого дня без грима, без занавеса. Я был вчера у замечательного Льва Додина на последнем спектакле "Пьеса без названия" ("Платонов"). Потрясающий театр. Я вижу, откуда он вырос, откуда он вышел, не скрывал этого Додин, когда начинал. Не скрывал Стуруа, когда он развивался как большой режиссер. Вообще никто без Любимова сегодня не обходится. Виктор Шендерович: Даже те, рискну сказать, кто его не любит, кто его отрицает, все равно от него отталкиваются. Точка опоры существует. Вениамин Смехов: Занавес, пыльные кусты, декларированная скука на сцене с проблесками гениальных проявлений актерского мастерства во всех театрах. Мы же непредсказуемая страна, и в культуре тоже. Непонятно, как столько били, давили и учили вранью и пафосу - и вдруг появляются шедевры вроде "Милого лжеца" в том МХАТе, где мухи дохли. Как это могло быть? И сегодняшний день также оригинален. В нашем с вами общем любимом МХАТе "Спектакль № 13" вызывает возмущение мхатолюбов, а на самом деле он дает через эпоху, воздушный поцелуй посылает "Горячему сердцу", лучшему спектаклю этого театра. Виктор Шендерович: В Омске спектакль. Расскажите, интересно, а то вы все уходите от ответа. Вениамин Смехов: Знаешь, мне, правда, повезло - я возвращаюсь к этому слову важному - повезло не за себя, а за того парня, жить по интересу. Я жил в заколдованном кругу театральной зависимости, добровольной зависимости с Любимовым, потом прошел ряд событий, и вполне отвратительных, на нашей территории. Насильно лучший артист Любимова оккупировал новое здание. Но это уже другая история и очень неинтересная. А про искусство - слава богу, в этом театре продолжается. Но так мы договорились с Юрием Петровичем, что у меня трудовая книжка принципиально лежит в Театре на Таганке. Я поиграл, возвращаясь из разных путешествий, поиграл Воланда в "Мастере и Маргарите", теперь я этого не делаю, я прихожу просто как счастливый зритель и свидетель разных времен. А что касается сегодняшнего дня, то словом "интерес" исчерпывается мой главный ответ. Но этот интерес, как сейчас говорят, озвучивается названиями того, что я делаю. Я за эти годы, что я путешествую, наездил на разных марках машинах многие сотни тысяч километров и по Европе, и по Америке. А до этого я это практиковал дома, я довольно много ездил по стране и с театром, и сам по себе, и из-за кино. А в этом году получалось так: в Москве я довольно много делаю, но это за кадром, это звукозапись. Вышло несколько моих книжек звучащих в издательском доме "Союз", там есть такой разряд "Книга вслух". И там записаны очень хорошие ребята: Женя Миронов, Маша Голубкина, Коля Фоменко, Ярмольник начитали разные книжки. И продолжается эта радость. Виктор Шендерович: Что читаете вы? Вениамин Смехов: Я начитал "Мастер и Маргарита" всю книжку, "12 стульев" - всю книжку, с какими-то купюрами, конечно. Сейчас, подражая голосу Эрдмана, возвращаясь к этому, мою любимую пьесу "Самоубийца", она должна выйти через пару недель. Виктор Шендерович: А как вы читаете пьесу? Вениамин Смехов: Вот так, как я слышал ее в исполнении Эрдмана. Виктор Шендерович: То есть вы называете, кто говорит. Вениамин Смехов: Да. Подсекальников: "Маша, а, Маша! Ты спишь, Маша?". Мария Лукьяновна: "А-а-а!". Семен Семенович: "Что ты, что ты? Это я" - и так далее. И это большая радость. Еще у меня там в запасе начитаны разные другие книжки. Кроме того, я сделал на РТР, а потом на "Культуре" около 30 серий своей программы "Театр моей памяти". Здесь же вышло несколько моих книжек, особенно в "Вагриусе" - "Театр моей памяти". И сейчас есть заказ на следующую книгу, книгу путешествий. Виктор Шендерович: А вот такое большое литературное хулиганство как "Али-Баба?". Вениамин Смехов: "Али-Баба" продолжает хулиганить уже вне моего личного пространства. Вчера я был на СТС и был свидетелем того, как начинается работа над фильмом. Заказали. Очень интересный человек Роднянский, я так еще лично с ним не познакомился. Но вот я был в Киеве и общался с его ребятами, с режиссером, очень славный. "Али-Баба" мне понравился, Витя, вчера я его видел. Егор Дружинин классный! Он твой коллега по пластике. Прелесть просто. Я видел в "12 стульях" его работу как хореографа, но сам по себе.... Так что тьфу-тьфу-тьфу, если можно - по дереву. И Алика, моя дочь Алика Смехова - она играет Фатиму, ту, что играла Наташа Тенякова. Просто, можно сказать, играла гениально. Но это был звуковой фильм. Видео был вариант на телестудии, Олег Рябоконь очень мило справился, под пластинку сделал видеоспектакль 50-минутный. А это будет полный, большой фильм. К сожалению, он будет насыщен эстрадными именами хитовыми, потому что это должно иметь спрос. Виктор Шендерович: Интересно, а Табаков, Юрский, Тенякова, Джигарханян - это не хитово? Вениамин Смехов: Хорошо, правильно. Но в то время, это было 24 года назад. Хотя они уже тогда были. Я тогда удивлялся, что я написал. Первый мой слушатель был Визбор, второй Филатов, целая компания - Филатов, Медведев, Шацкая, Фарада. В поезде, я помню, в Таллинн мы ехали на гастроли, я читал, и все кувыркались и радовались. Юрий Никулин хотел быть Али-Бабой. Кстати, он был первым слушателем у Сережи Никитина дома. Но Юрий Владимирович уезжал в прощальную клоунскую поездку. Он становился директором именно тогда. Я не мог год ждать, потому что "Мелодия" мне предоставляла студию вот-вот, то есть бери и записывай. Потом я пришел в Дом актера, обсадил себя этим немыслимыми талантами и стал им читать. К моему большому изумлению все сказали "да". Виктор Шендерович: В этой "Али-Бабе" помимо молодости и юмора, там просто поразительный литературный вкус, простите за прямоту, Ваше величество. Вениамин Смехов: Спасибо. Вы правы. Виктор Шендерович: Там довольно редкие жанры поэтические, газели есть и так далее. А учились чему-нибудь, что-нибудь читали специально? Вениамин Смехов: Нет, все брал из жизни. И таким бесом, который раскручивал все это, пружину этого сочинительства, это был, конечно, прекрасный жанр "капустника". Я тренировался, сочиняя "капустники", не только внутри Таганки, но и посылал их в разные другие места. Недавно увидел в очень хорошем спектакле в "Современнике" "Играем Шиллера" своего друга Игоря Квашу. И немедленно вспомнил, что когда-то они с Андреем Мироновым снимались - один Марксом, другой Энгельсом - у Рошаля. Я на юбилее Ефремова произносил разные штуки, а главная была: "Квашу Марксом не испортишь". Вот оцени. По-моему, это было неслабо. И таким образом тренировался, с одной стороны. С другой стороны, я уже говорил о поэзии в Театре на Таганке. Это вообще моя жизнь началась, в меня никто не верил, я сам в себя не верил как в актера, собирался уходить в литературу. А тут пришлась ко двору поэзия на сцене. Любимов придумал жанр или вернул его - поэтических представлений. Я вдруг сыграл, да еще со своими товарищами - со Славиной, с Высоцким - какие-то номера. Старик Арбузов нас заметил и многие другие заметили, Любимов в меня поверил, дальше я стал играть большие роли. Жизнь моя потекла на Таганке счастливым образом, как актера. Началась поэзия. На радио и за кадром в фильмах очень часто я наслаждался тем, что читал стихи. Это обработка пришлась на то время, когда было 600-летие Шамседдина Хафиза. Я его сыграл сначала на радио, потом на телевидении, потом снялся в фильме. Виктор Шендерович: Вот откуда Восток. Вениамин Смехов: И восточная поэзия стала меня манить. Виктор Шендерович: Вот откуда газели и другие восточные формы. Вениамин Смехов: Я придумал на телевидении, где я играл и читал газели. Виктор Шендерович: Мы должны сказать, что такое газель, вдруг не все радиослушатели знают. Такая замечательная поэтическая форма, где рифмуется не последнее слово, а предпоследнее, предположим. Вениамин Смехов: Не совсем так. Бывает, что рифмуется три из четырех строк, а одна остается. Например, у Хафиза: "Никаким не владею я в мире добром, кроме скорби. Ничего не нашел я ни в добром, ни в злом, кроме скорби. И ни преданности, ни любви я не встретил ни в ком. Друга нет на пути одиноком моем, кроме скорби". Омар Хайям, Саади, Низами... Виктор Шендерович: Я вдруг вспомнил газель, которую написал Мандельштам: "Не дудел бы ты больше в трубу, молодой человек, полежал бы ты лучше в гробу, молодой человек". Такое бытовое - видимо, сосед доставал. Вениамин Смехов: И после этого были еще встречи с восточной поэзией. А потом мне предложили сделать что-нибудь из "Шехерезады", этому предшествовало мое хулиганство в адрес братьев Гримм. Я придумал собственную пьесу по сказкам братьев Гримм, и мои любимые артисты из Театра на Таганке сыграли "Жили-были ежики". А Юрий Буцко, потрясающий композитор, написал музыку очень славную. Там хулиганил и пел Ванька Бортник, Инна Ульянова с Юрой Смирновым, там играл Шаповалов. Это была команда. Виктор Шендерович: Вас еще хватало на "капустники". Вениамин Смехов: Только это я и любил, наверное. Это просто в театр приходил отдохнуть после "капустника". А знаешь, что было для меня главным комплиментом? Обо мне, действительно, можно говорить словами моей мамочки покойной любимой. Когда я очередное пишу эссе про своих друзей, литературный портрет - Высоцкий, Визбор, Табаков, Золотухин, Демидова, Славина, много я написал, - говорит: "Ну и что? Все ждут, когда о них напишут, а ты ничего не ждешь, ты сам пишешь. Но о тебе ведь никто не напишет, раз ты пишешь про других". Вот такая была логика. Значит, пора написать книжку, где я должен буду сам себя похвалить. И это будет правильно. Виктор Шендерович: У вас не очень получится. Вениамин Смехов: Нет, почему? Я сейчас скажу про "Али-Бабу", у меня получится. Я очень люблю поэтессу Юнну Мориц. Поэтесса потрясающая, замечательная. В Доме литераторов какое-то сборище, а Сережа Никитин, очень дружащий с Юнной, подарил ей пластинку "Али-Баба" - свежую, только что изданную. Я не знал, что Юнна слышала, мы товарищи и все. Вдруг на меня идут глаза в проходе ЦДЛовского ресторана, надвигаются глаза, надвигаются, подходит: "Венька, мерзавец!". "Что такое?". Она говорит: "Я думаю: ну хорошо, актер". Она, правда, ко мне очень милостиво относилась как к актеру, писала восторженные слова на обложке своих сборников... И вдруг она говорит: "Ну ладно, актер, ну уж моим делом занимаешься. Ребята написали музыку, музыку они здорово написали. Я думаю: ну стихи - это уже будет графомания. Сволочь! Я три раза слушала, я ни одной ошибки не нашла". Вот это был комплимент. Виктор Шендерович: Вениамин Смехов. Мы сбивались с "вы" на "ты"... Вениамин Смехов: Я как актер, замечательно сыграл в "Лекаре поневоле" скандалиста. Виктор Шендерович: Я сбиваюсь, тем не менее, с этого "ты", на которое права не имею. Поэтому все-таки - Вениамин Борисович Смехов у меня сегодня в студии в гостях в программе "Все свободны". Я вспоминаю какие-то юношеские впечатления и от Таганки. Всегда было ощущение, - притом, что всегда с уважением и симпатией отношусь к Смехову-актеру, - но всегда было ощущение, что все-таки немножко отдельно стоит человек. Это не комплимент - это констатация. Есть театр, есть варево, "капустник", общая команда и общая затея. И все-таки чуть-чуть в стороне, индивидуализм какой-то. Вениамин Смехов: Времена что-то делают с нами. Знаешь, по ассоциации глупой вспомнил уже названных мною Квашу и Миронова Андрея, они очень были дружны. У Игоря много прошло прекрасных вечеров, и Гриша Горин, и Гусман Юлий, актеры "Современника", естественно. Я помню, как они оба меня травили, Кваша и Миронов. "Куда опять спешишь?". "На Таганку". "А сколько ты играешь в месяц". Я говорю с гордостью: "30 спектаклей". "Ты с ума сошел! Как ты это выдерживаешь?!". И тот, и другой - сумасшедшие актеры, и тот, и другой любит играть. Проходит время, Кваша играет почти каждый вечер, играет замечательно. Андрюши уже нет на свете. Был бы жив, тоже бы играл и ставил бы, он уже этим тяготился. Что я им отвечал: "Вы врете, ребята. Как вы можете? Вы такие актеры, вас так любят". "Нет, вот в кино еще ладно - приехал, единовременно. А это каждый день, ужас, мазаться". Я говорю: "А мы не мажемся, мы без грима". "Как можно? Если бы было у меня три спектакля в месяц как у Майи Плисецкой, а тут - каждый день". Прошло какое-то время, я смотрю, как играют мои товарищи, а у меня в одном кармане уже сговор с одним театром, я там поставлю, в другом есть приглашение, пока устное, из оперного театра Германии или Чехии "Фальстаф" поставить второй раз Верди, я уже один поставил, и очень счастливо. Или в Америке, о которой ты все норовишь меня спросить как о том свете, тоже продолжается роман с какими-то университетами по эстафете. Там Галя моя ведет очень важный для себя и, конечно, для моей радости курс по русскому кино, история русского кино, и на английском языке. Понимаю, что актерство - это сегодня очень счастливое, рядом находящееся мое первое "Я". Я живу вторым. Виктор Шендерович: Сегодня, как только такая возможность образовалась -выскочить из слабого рабства, выскочил же сразу, как только смог. Вениамин Смехов: Это правда. Виктор Шендерович: 30 спектаклей в месяц амортизируют. Вениамин Смехов: Не поэтому. Просто этот интерес исчерпался. Как Маяковский говорил: "Эта лошадь уже проехала". То есть она отошла, отыгралась. В кино у меня какие-то маленькие есть намеки на то, что я вернусь, потому что мне кино не нравилось и предложения, которые были, они были только денежные. Это очень противно. Так я уж неприятно воспитан, как нормальный российский гражданин, деньги должны быть на втором или даже на третьем месте, если ты хочешь заниматься искусством. Извини, я может быть, не то что-то сказал, но сказал от себя. И так получилось, правда. Интересное должно быть интересно. Вот вчера мне понравился "Али-Баба", потому что он как вулкан, он дымился от своих идей по поводу "Али-Бабы". Мне то же самое нравится - сочинять спектакли. Я в них работаю как актер, потому что с артистами или со студентами я вожусь, и я все время что-то изображаю. Актер не может быть режиссером на сцене, это гибельно. Ужасно, когда режиссер играет в своем. Это у меня была большая беда, что мне пришлось играть в собственном фильме. Актер обязан, какой бы он ни был, хоть четырежды Любимов, но когда он в руках у Эфроса, когда он играл так здорово, он слушался как ребенок. Смоктуновский, который столько умел, когда он попал в мои руки, и я был режиссером, он в пластинке читал раннего Горького. И однажды он Лене Кореневой сделал замечание, и она стала реагировать, впервые в жизни она была у микрофона, я просто умоляющим голосом: "Иннокентий Михайлович". И он покраснел -из-за того, что он переступил через грань профессии. Нельзя. Актер должен быть пластилином у режиссера. Потом он уже окрепнет и станет сам собой. Виктор Шендерович: Вы были пластилином? Вениамин Смехов: Да. Когда Любимов творил из нас что-то, то это был тройной процесс. Первый - когда мы все вместе помогали, варили. Второй - когда закреплял все. И третий - когда спектакль, уже идущий, вызывает в тебе соавторскую энергию. Наверное, все дело в слове "автор". И тогда я процитирую опять Любимова. Я помню, когда в театр пришел Саша Вилькин и должен быть заменить одну из ролей в "Павших и живых". Он впервые вышел на сцену. И мы стоим в конце нашего зала, и Юрий Петрович, наклонившись ко мне, комментируя то, как произносит стихи актер на сцене, он мне сказал: "А вот чувствуется, что он мог бы сочинить эти стихи". Видимо, в Любимове это не сформулированное, никогда неназванное, но очень важное таинство, тяга людям, к личностям, которые умеют сами. Он умеет сам, он называется Высоцкий, он играет Гамлета, но он, репетируя Гамлета, он пластилин в его руках, потому что он должен слышать. Виктор Шендерович: С "Гамлетом", к сожалению, печальнейшая история, - я пропустил, я не увидел этого спектакля. То, что я видел в пленках, хотя это, конечно, малая часть, было ощущение - он играет как поэт. Он играл Гамлета, и когда были именно поэтические куски, то Высоцкий абсолютно купался. Вениамин Смехов: Витя, если бы ты видел весь спектакль, это бы усилилось. Потому что это была идея Любимова. Это было очень важным в решении спектакля, что по сцене ходят ровесники. Во-первых, все эти люди ровесники. И второе, что очень важно, что стихи Шекспира перевел поэт Пастернак, а исполняет Гамлета поэт Высоцкий. Все эта триада очень важна. Гамлет был поэтом, он же режиссировал как поэт в труппе. Виктор Шендерович: Счастливо совпало. Вениамин Смехов: Счастливо совпало. Актеры, как правило, играют прозаического Гамлета, затягивают паузы: отсутствие какой-то привычки правильно дышать между строками. Виктор Шендерович: Кто сегодня ориентиры режиссерские, актерские, литературные личные ваши? Вениамин Смехов: Ориентир вообще - вахтанговская школа. Это золотая серединка между конструктивистом и сочинителем Мейерхольдом и режиссером, который умер в актере Станиславском. То есть натуральная школа и формальная школа, и Вахтангов между ними. Это навсегда любовь. Кажется, я это чувствую, понимаю, и это продуктивно, когда я работаю с театрами или на телевидении. Это что касается классических образцов. Что касается навсегда поразивших и питающих до сегодняшнего дня, то это, конечно, Питер Брук, это Фоменко. Я назову два самых мощных для меня удара. Но Фоменко уже 42 года я знаю, и обольщен званием друга, поскольку он так называет. Но на самом деле это учитель. И там очень много. Это очень большой разговор, это очень большая история и личность необыкновенная. Притом, что о нем много сказано, и он назван лучшим режиссером России, но это необыкновенное существо, верное, любящее актеров. Вот феномен: режиссер, который обожает своих актеров. Такой парадокс в режиссере, так не бывает. То есть бывает, когда на дистанцию 150 метров режиссер проникается обожанием, потому что он в нем любит себя, свою идею, а этот любит в них свое. В Авиньоне я читал в Интернете его откровения, за что нравится или не нравится актер, он говорит: "Через актеров я познаю жизнь". Вот так мало кто может сказать. Виктор Шендерович: Сказать могут, мало, кто как Фоменко, имеют на это право. Вениамин Смехов: Реализуют это. Актеры недопонимают, мне кажется. Я обожаю его актеров. Когда-то целый год работали над тем, чтобы я поставил спектакль. Слава богу, что кто-то забеременел, состав распался, потом уже не собрался. Очень хорошо, что я остаюсь навсегда зрителем и почитателем этого театра. Позавчера я хрустальную "Турандот" выдавал из рук в руки Петру Наумовичу, "Честь и достоинство" называется. Это было. Что касается сегодняшнего дня, я запойно смотрю спектакли. Актеры вообще не смотрят спектакли, но у меня жена кино- и театровед и заставляет меня быть живым и смотреть. Вот все эти 25 лет, что мы живем с Галей Аксеновой, я - зритель. В общем-то, я доволен настолько, что когда она отъехала туда, где она сейчас читает лекции, а я здесь, то я все равно по инерции насмотрелся спектаклей. Ситуация такая: был бум зрительский в нашей стране неожиданный, когда люди перестали бояться выходить после даже второго акта на улицы, и выстрелов нигде не было слышно. А потом сразу вернулся бум зрительский, появились неофиты, появились новые люди, которые не знают пьес этих, не разбираются. У них пейджеры гудят, звенят. Постепенно разыгрались во всех театрах, кто кого, соревнуются в этих голосах. У Кости Райкина очень смешно, когда предупреждает, чтобы погасили свои орудия пыток. А товарищ зритель как всегда прав, публика - дура. Все двойственно у нас. И эта публика не законодатель, она стала восприниматель. Она диктовала раньше ерунду, сейчас она начинает воспринимать и учиться. Виктор Шендерович: В продолжение этой темы - "Вишневый сад" в "Современнике". Я - в зале, пришел посмотреть на Раневскую-Неелову. И правильно сделал, должен сказать, замечательно играет. Замечательный Лопахин-Гармаш, и много еще другого. Но почему я об этом вспомнил? Потому что: "Продали сад?" (третий акт). "Продали". "Кто купил?". "Я купил", - говорил Лопахин. И в зале: "Ах!". То есть вздох, то есть совершенно новое. Я понимаю, что в зале сидят люди, для которых это драматургия, это детектив. Вениамин Смехов: Конечно, сюжет должны знать. Виктор Шендерович: Это новость, что Лопахин купил вишневый сад! Это так ново и интересно. С одной стороны, можно иронизировать по поводу этого, с другой стороны - это прекрасно, вот с сегодняшнего дня они знают, что Лопахин купил вишневый сад. Вениамин Смехов: Замечательный пример. Вот такой зритель, он и неравный, и наивный, и милый, хлопает непонятно зачем после спектакля иногда. Но все равно он добр, и он продолжает традицию этого лучшего в мире, назовем, бодро патриотические инвективы. Вот он такой. А дальше был бум актерской. Действительно, новое поколение появилось, как много может! Настолько много может, что даже сериалы, которые всегда были вторичными, всегда были в хвосте у американцев - и вдруг заговорили своим голосом. Мюзиклы своим голосом - вдруг. То есть появилось актерское поколение. О режиссерах мы думали, что только старики. И вдруг один за другим, грибное лето пошло. Вдруг один за другим - Серебренников, Чусова, Невежина. Потрясающие! И их все больше и больше. Я сейчас был в Омске, на театральном фестивале в октябре прошлого года, собственно, и заразился этим. Я поездил по своим старым городам с концертами, а тут я попал на театральный фестиваль, замечательные театральные наши критики сами выезжают туда. Люди сами делают без указки Москвы, Москва уже ничего. Слава богу, Москва не вся Россия, а иногда вообще не Россия, а иногда неизвестно что. Вавилон, Вавилонск. А там что-то происходит, люди живут, как они говорят, не на доллары, а на рубли, но все равно живут честью и культурой. И там такой театр - Государственный камерный пятый театр города Омска, как он называется, там фестиваль. Я заразился и буду ставить "Красавец-мужчина" Островского. Приезжайте. Виктор Шендерович: Эх, черт возьми, заканчивается наше время в эфире. У меня в гостях был Вениамин Смехов, совершено замечательный, совершено живой, молодой, ходящий в театр, играющий в театре, ставящий, пишущий. Господи, дай нам бог всем так. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
