Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
18.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[31-08-05]
Поверх барьеров - Европейский выпускКультурная программа русского книжного магазина "Глоб" в Париже. Чужие среди немцев: Берлин как столица беженства. Русский европеец Дружинин. Пражский фестиваль под открытым небом. Биография ЛондонаРедактор Иван Толстой Дмитрий Савицкий: Во времена, казалось бы, недавние, читающий русскоязычный Париж был разделен на два лагеря. На тех, кто за книгами отправлялся на улицу Горы Святой Женевьевы, в эмигрантский книжный "ИМКА-Пресс", и на тех, кто посещал двухэтажный книжный в центре сен-жерменского квартала на рю дю Бюсси "Глоб". Политические беженцы и эмигранты со стажем "Глобу" не доверяли, а уж если доводилось зайти, платили только наличными, чтобы не дай бог не оставить кассирше чек с фамилией, а, главное, адресом. Перестройка заставила "Глоб" переехать из дорогого 6-го округа на бульвар Бомарше в шумный район бутиков Лейки и Никона, Харлея Дэидсон и Триумфа. Об этой разнице старого и нового "Глоба" я и решил расспросить итальянку из Болоньи Федерике Визаньи, выбравшую русский язык и славистику, сотрудницу "Глоба". Она любит прозу Бабеля и специализируется в богатой тематике русских анекдотов. Какая разница между прежним "Глобом", который был на рю дю Бюсси, и нынешним? Федерика Визаньи: Прежний "Глоб" был основан в конце 50-х годов французской коммунистической партией и советской коммунистической партией. Прежний "Глоб" являлся средством распространения советской пропаганды и идеологии. А вот нынешний "Глоб", он абсолютно без идеологии. Он как раз вслед за распадом Советского Союза полностью преобразовался и является, скорее всего, средством распространения просто русской культуры и русской литературы. Дмитрий Савицкий: "Глоб", который переместился на бульвар Бомарше, другой район, гораздо менее интеллектуальный, чем квартал Сен Жермен де Пре. Это квартал мотоциклов, фотоаппаратов и вечерних гулянок. Кто к вам приходит? Находят ли вас легко? Много ли у вас народа? Какая у вас публика? Федерика Визаньи: У нас, с одной стороны, есть французская публика. Это французы, которые интересуются русским языком, русской культурой, люди, для которых это просто увлечение, а также студенты и школьники. А с другой стороны, у нас есть русская публика. То есть русские, которые живут во Франции, у нас покупают литературу, фильмы, диски. Дмитрий Савицкий: Вы, конечно, вряд ли можете стать обычным французским книжным магазином квартала, потому что в этом квартале живет довольно мало русских. Федерика Визаньи: Да, мы вряд ли станем французским книжным магазином. Во-первых, у нас язык магазина - это русский. Мы со всеми общаемся на русском, даже с французами, которые владеют русским языком. Основная наша цель - это распространять русскую литературу. Конечно, у нас в магазине есть французская часть, которая состоит либо из книг о России на французском языке, либо это русская литература во французском переводе. Но все крутится вокруг России. Дмитрий Савицкий: Какая разница между вами и "ИМКА-Пресс"? Федерика Визаньи: Я считаю, что у нас направление чуть-чуть разное. Дмитрий Савицкий: В какую сторону? Федерика Визаньи: "ИМКА-Пресс", с моей точки зрения, направлена больше на распространение эмигрантской литературы, тогда как мы предпочитаем все. Мы охватываем, в принципе, всю русскую литературу - и современную, и классику, и эмигрантскую. Дмитрий Савицкий: Старое разделение на книжный магазин, который представлял Москву, и на книжный магазин, который представлял эмиграцию, в какой-то мере осталось? Федерика Визаньи: Мне кажется, что да. Но не с точки зрения идеологии. Мы без идеологии. А именно с точки зрения книг, которые мы предпочитаем продавать и иметь у нас в магазине. Дмитрий Савицкий: Скажите, в наши трудные времена, когда книги покупаются все меньше и меньше, насколько вам удается самоокупаться и существовать? Федерика Визаньи: У нас есть постоянные клиенты. Иногда это клиенты, которые посещали старый "Глоб", иногда это совсем новые клиенты, которые нас открывают, потому что про нас где-то читали. В принципе, нам удается существовать, потому что к нам приходят люди, и каждый раз мы стараемся человеку помогать как можно больше, ему советовать. Иногда приходят люди, которые совершенно не знают, что выбирать, и мы всегда стараемся им рассказать как можно больше, предоставить выбор и попытаться понять, какой вкус у человека, что он предпочитает. Дмитрий Савицкий: То есть, вы держитесь за счет более или менее верной вам клиентуры? Федерика Визаньи: Да, но не только. У нас появляется все больше и больше новых клиентов, и мы этому очень рады. Кроме того, мы стараемся привлекать людей еще и через организацию всяких культурных мероприятий. Дмитрий Савицкий: Насколько я понимаю, "Глоб" хочет быть, или у него это и получается, литературным культурным клубом. Какие у вас намечены ближайшие мероприятия? Федерика Визаньи: 30-го августа вечер посвящен Одессе и одесскому мифу в литературе в кино и в культуре. Мы решили организовать это мероприятие вслед за выходом во Франции фильма "Одесса, Одесса". Фильм вышел 17-го августа, и мы договорились с режиссером провести у нас встречу. Потом, поскольку мне лично, например, одесская тема очень нравится, мы решили немножко расширить дискуссию и пригласили сюда филолога-фольклориста Алексея Юдина. Он сам одессит, он уже несколько лет работает как профессор русской литературы в университете в Бельгии, и он нам рассказал, как создавался и развивался одесский миф и в литературе, и в городской культуре. Естественно, на вечере присутствовал режиссер Михаль Богоним. Мы показали разные отрывки из фильма, и режиссер их прокомментировал. Дмитрий Савицкий: Это фильм документальный или художественный? Федерика Визаньи: Я бы сказала, что это полу-документальный, полу-художественный. Дмитрий Савицкий: То есть, он частично документальный, частично игровой. Федерика Визаньи: Скорее всего, это документальный фильм, но у него есть какая-то особая поэзия, я считаю. Дмитрий Савицкий: Это начало сентября - конец августа. Вы что-то планируете на сентябрь-октябрь? Федерика Визаньи: Да, конечно. Особенно в сентябре и в октябре у нас будут разные встречи. В основном, это презентации книг, научных работ сотрудников центра славянских исследований при Сорбонне. У нас 19-го сентября состоится вечер с Вероникой Жобер, автором книги, которая вышла в Петербурге. Это переписка между матерью, которая после революции осталась в Петербурге, и дочерьми, которые уехали в Манчжурию. А еще 27 сентября у нас состоится презентация научного сборника под названием "Семиотика страха", который вышел в Москве в издательстве "Европа". Его составили мадам Нора Букс и Франсис Конт, которые являются профессорами в центре славянских исследований при Сорбонне. Сборник очень интересен. Тема очень актуальная, и там собраны статьи разных ученых. Все на тему семиотика страха. 7 октября пройдет международная конференция под названием "Миф, пословица и анекдот в системе русской культуры". Будет проведен вечер под названием "Анекдоты под микроскопом науки". Вечер приурочен к конференции. Конференция будет в Париже с 6 по 8 октября, и 7-го октября к нам все придут. Дмитрий Савицкий: То есть это будет весьма смешная конференция? Федерика Визаньи: Да, конференция будет смешная, и вечер мы хотим, чтобы он был полу-научным, полу-развлекательным. Иван Толстой: Чужие среди немцев. О русских в Германии и следе, оставленном в сознании берлинцев, рассказывает историк и журналист Томас Урбан. С ним беседует Юрий Векслер. Юрий Векслер: Мы беседуем с Томасом Урбаном в отделе музыкальной классики магазина Дусман - самого большого магазина пластинок в Берлине. Томас, вы написали книги о Набокове, о русских писателях в Берлине в 20-е годы, вы продолжаете дальше изучать русскую литературу, русских, и, наверное, русских в отношениях к немцам и наоборот. Что из этого, на ваш взгляд, затруднительно для восприятия немецким читателем? Томас Урбан: Немецкие читатели удивляются, что тогда, в 20-х годах вообще не было важных контактов между русскими в Берлине и немцами. Русские жили как бы на острове, в изоляции от немецкого общества. Контакты были на уровне практической жизни, но не было культурных связей. Было несколько отдельных пунктов, но не было общего диалога. Из этого следует, что в русской литературе этого времени немецкая культура не отражается. Отражается только ежедневная жизнь, иногда в иронической, сатирической форме, как у Набокова или Эренбурга. И это сегодня удивляет. Потому что мы сегодня живем в другом мире, где надо в культурой сфере иметь эти контакты, и они сейчас существуют. Юрий Векслер: А если назвать какие-то исключения в отсутствии контактов между русскими и немецкими деятелями культуры? Томас Урбан: Были контакты, и это зависело от того, знал ли русский писатель немецкий язык. Например, Алексей Ремизов отлично говорил по-немецки. У него были контакты с Томасом Манном, так же как и у Андрея Белого, который говорил по-немецки как немец. Но, с другой стороны, известная поэтесса Марина Цветаева тогда еще не известная, у которой немецкий язык был как второй родной, которая до первой мировой войны жила в Берлине в Шарлоттенбурге, даже написала очень интересный фельетон о Шарлоттенбурге, и тогда она была как бы интегрирована в немецкие культурные сферы. Когда она была в Берлине, только 6 недель, у нее не было никаких контактов с немцами. Она сама написала, что кроме ежедневных вещей, покупок, она вообще не говорила по-немецки. Может быть из-за того, что, как Набоков сам написал в своих воспоминаниях, русская жизнь тогда была так богата, что вообще не было места для немецкой жизни. Юрий Векслер: Как вы относитесь к такому бытующему мнению, что Набоков был ненавистником немцев или, по крайней мере, относился к ним предельно индифферентно или вообще не замечал? Томас Урбан: Да, после второй мировой войны это было ясно. В 20-30 годах не так-то просто. С первого взгляда кажется, что он не любит, ненавидит, что немцы являются колунами, очень плоскими и смешными. В романе "Дар" есть такой момент, что герой сидит в трамвае и думает, что вот напротив этот немец страшно себя ведет, как он выглядит, что он сейчас может думать, вот этот немецкий порядок с одной стороны, а, с другой стороны, убивают маленького котенка. Там есть очень острые моменты. И потом оказывается, что этот человек напротив, открывает сумку, берет русскую газету и начинает читать. Это значит, что у Набокова был все-таки этот иронический момент, и он играет с ожиданием читателей. Это его великое мастерство. Юрий Векслер: Было ли такое, что в процессе вашего погружения в материал вас что-то удивило или было для вас открытием? Томас Урбан: Большим открытием для меня были почти не известные до сих пор поэт Михаил Горлин и его жена Раиса Блох, потому что они писали на немецком, на очень высоком уровне. Они вместе перевели свои стихотворения на немецкий. Они даже по-немецки написали продолжение известных сатирических стихотворений Вильгельма Буша, который является основой немецкой поэтической сатиры. Почти никто их не знал. Был даже такой интересный случай, что 25 лет тому назад известный немецкий германист составил большой том "Немецкая лирика и поэзия 20-х годов", и где-то в какой-то книге нашел эти стихотворения на немецком. Они были на таком поэтическом уровне, что он их включил в свою книгу, но не мог дать биографических данных. В этом их трагедия, они были евреями, они как будто считали что их роль - помогать диалогу между русской и немецкой культурой - и они сами погибли от рук немецких фашистов. Юрий Векслер: Вы сейчас опубликовали уже два материала об Илье Эренбурге, и насколько я знаю, продолжаете интересоваться дальше этой фигурой. Я бы хотел вас попросить рассказать немножко о том, как воспринимается эта фигура в Германии сегодня, что происходит с мифом об Эренбурге как о ненавистнике немцев? Томас Урбан: Эренбург - важный для немецкой дискуссии о прошлом, о войне, о немецкой ответственности за войну, за последствия войны, в своей роли военного корреспондента и как личность, которая была представлена геббельсовской пропагандой, как самый черный характер. Есть даже новогодняя речя Гитлера на 1 января 1945 года, когда уже все для немцев приближалось к концу, Гитлер сказал, что самые опасные враги немецкого народа - это американский министр финансов Моргентаун, французский генерал де Голль и Илья Эренбург. Если мы дадим фамилию Эренбург в немецкий интернет, то там очень много сайтов немецких неофашистов, и он как очень отрицательная фигура. Враг немцев, потому что он дал лозунг красноармейцам - можете насиловать немецких женщин. Мы сегодня знаем, что это не так, что это была манипуляция аппарата Геббельса. Но это осталось в немецких головах. Юрий Векслер: Томас, я слышал, что в ГДР воспоминания Эренбурга были опубликованы гораздо позже, чем в западной Германии. Почему? Томас Урбан: Они объяснили, что ГДР - это страна антифашистов. Как будто все спаслись туда. И конечно, самая большая часть воспоминаний Эренбурга - это война. И он пишет, что рядовой немец, немецкий рабочий воевал и был в восторге от первых побед немецких войск и Гитлера. И это не совпадало с идеей, что ГДР - это наследство добрых немцев. Там была внутренняя борьба на уровне культурного отделения Центрального комитета в Берлине, и они решили по линии брежневской идеологии эту проблему не трогать. Эренбург до сих пор является символом немцев, которые говорят: да, это наша ответственность, наша вина, мы должны хранить это в памяти, чтобы это не повторилось. Другая экстремальная теза говорит, что мы должны заканчивать с этими дискуссиями о нашей войне, сейчас уже живет третье поколение после войны. Иван Толстой: Русские европейцы. Сегодня - Дружинин. Его представляет Борис Парамонов. Александр Васильевич Дружинин (1824-1864) - фигура совершенно забытая в русской литературе, но знакомая буквально всем русским школьникам, так сказать, визуально: в учебниках литературы для девятого класса помещалась известная фотография сотрудников журнала "Современник" середины 50-х годов 19 века. Наряду с будущими классиками - Тургеневым, Островским, Толстым в офицерском мундире - были еще двое не столь славных: Григорович, оставшийся в литературе тем, что сам открыл двух гениев - Достоевского и Чехова, - и Дружинин: джентльмен в высшей степени благообразный, можно сказать, холеный. Он и был джентльменом - англоманом, знатоком и переводчиком английских писателей. Писал, например, о Самюэле Джонсоне и биографе его Босвелле; в Англии эти двое - как Пушкин и Лермонтов в России: интимно знакомые имена. В России ими как-то не заинтересовались. Знают, естественно, Шекспира, пережили в давнюю пору безумное увлечение Байроном, но любят (любили) по-настоящему только Диккенса. Сейчас если Дэвида Лоджа читают, то хорошо. Вот что писал о Дружинине ископаемый народнический псевдолитературовед С.А.Венгеров - человек, впрочем, факты знавший: "Английская сдержанность и отсутствие растрепанности особенно пришлись по душе холодному, аккуратному и равнодушному Дружинину. Конечно, и в Англии далеко не всё сдержанно и аккуратно. Но Дружинин не всё в английской литературе и любит одинаково. Всего милее ему была Англия торийская (то есть консервативная), о лексикографе Джонсоне он говорит с гораздо большим увлечением, чем о Байроне, пред гением которого, конечно, преклонялся, но презрение которого к английскому лицемерию отнюдь его не восхищает". Кстати сказать, перед Байроном далеко не все в Англии преклоняются; вообще он глубоко не английское явление. Стоит прочитать хотя бы то, что пишет Бертран Рассел в своей "Истории западной философии", в главе "Байрон и романтизм". Бурные гении - как-то не по вкусу англичанам. Должно быть, его страсти убедили их в отсутствии у Байрона чувства юмора. Человек растрепанный частенько смешноват. Дружинин, как положено англоману, чувством юмора обладал. Во всяком случае в эпоху литературного безвременья - поздние годы Николая Первого - он с громадных успехом вел в тогдашних журналах юмористическую хронику. Был выдуман персонаж по имени Чернокнижников - носитель всякого рода бытовых неурядиц. Были у Дружинина и другие псевдоавторы, печатавшие такие стишки: В жару восторга моего Интересно, что эти стишки были приписаны некоему Капернаумову - фамилия персонажа, у которого снимает в Петербурге комнату Свидригайлов. Вот что остается порой от авторов, пользовавшихся при жизни известностью и позировавших рядом с будущими классиками. От Дружинина осталось, однако, кроме Капернаумова, кое-что еще. В 1847 году он напечатал повесть "Полинька Сакс" - хит того времени. Тут была взята тема, ставшая едва ли не стержневой в русской литературе: любовь втроем. Полинька - совсем юная жена солидного чиновника и в высшей степени добропорядочного человека Константина Александровича Сакса. Семейная жизнь не вызывает у нее сильных чувств. Но вот она влюбляется в молодого князя Галицкого. Наиболее интересно в этом треугольнике - поведение Сакса. Убедившись в невозможности семейного счастья с Полинькой, он самоустраняется - устраивает так, что любящие женятся. Это был сенсационный поворот темы; можно представить себе разговоры тогдашних дамочек да, пожалуй, и девушек. Венгеров пишет, что повесть Дружинина неоригинальна, - сюжет ее взят из "Жака" Жорж Санд. Там тоже треугольник: Жак (муж), жена его Фернанда и любовник Октав. У Жорж Санд еще круче: Жак кончает самоубийством, чтоб не мешать счастью любящих друг друга существ. Дружинин на такую крайнюю меру не решился, но этот его как бы компромисс стал типовым сюжетом русской литературы (даже литературного быта). Тут мы без труда узнаем ситуацию пресловутого "Что делать?". Видимо, по цензурным соображениям Венгеров не упоминает Чернышевского, но зато ссылается на повесть Герцена "Кто виноват?" - та самая любовь втроем. Пойдем еще дальше - и вспомним "Живой труп" Льва Толстого. Вспомним также, что сама Жорж Санд была культовой фигурой своего времени, в России особенно: какой некролог написал ей Достоевский в "Дневнике писателя"! Самоустранение мужчины от любовных обязательств - вот главная русская тема: тема слабости мужского начала в России, в самой русской психее. Герои русской литературы всегда уступают любимую женщину другому, выступают в роли так называемых "пробников", как написал Шкловский в знаменитом тексте: пробник - это непородистый жеребец на конных заводах, который горячит кобылу, прежде чем к ней подведут племенного производителя. Взять хотя бы Обломова и Штольца. Дружинин, кстати сказать, в одной из статей о русской литературе написал, что Обломов выше Штольца. Вот вам и англоман! Поскребите русского западника - и найдете славянофила. Таковы свойства русского сиволдая. Иван Толстой: В Праге проходит фестиваль искусств под открытым небом. Рассказ Елены Воронцовой. Елена Воронцова: В августе, когда классические театры - на каникулах, у уличных театров и путешествующих цирков - горячий сезон. В этом году в Праге уже второй раз собираются труппы из разных стран на фестиваль "музыки, цирка и пластического перформанса". Большинство спектаклей - без слов, в некоторых - говорят сразу на нескольких языках. Такой жанр, включающий в себя элементы пантомимы, танца и множество акробатических трюков - но не ограничивающийся всем этим - называют "новым цирком". О том, как и почему Прага проводит фестиваль "летняя Летна" говорит один из организаторов Иржи Седлак: Иржи Седлак: Фестиваль этот возник всего год назад, так что сейчас он проходит второй раз. Устраивает его администрация Праги 7, а инициатором были два чешских театральных деятеля, занимающихся уличным театром, театром пантомимы и цирком нового типа. Цель всего мероприятия - не только представить зрителям наши собственные, чешские театры, но и привезти иностранные труппы, прежде всего из Франции - ведь там, можно сказать, - Мекка нового цирка. Фестиваль "Летняя летна" - и для взрослых, и для детей. В этом году мы устраиваем намного больше детских представлений в первой половине дня, потому что в прошлый раз спрос намного превзошел предложение, не всем хватило мест. За две недели фестиваля почти каждый день пройдет по три детских представления. А вечерами будут выступать такие коллективы, как Театр Нового фронта, театр Континуа или цирк Барок. Елена Воронцова: По словам самих актеров, в момент создания труппы Театра Нового Фронта их интересовал экспериментальный театр, где у персонажа нет имени, нет личной истории, иногда даже нет лица. О своем языке общения со зрителем и о возможности определить свой жанр говорят Ирина Андреева и Алеш Янак: Ирина Андреева: Театр, при всей сложности своей, я считаю, что должен говорить простыми предложениями. Театр - не книга и не фильм, его невозможно пересмотреть 10 раз, хотя, конечно, как говорят люди, на некоторые наши спектакли нужно ходить несколько раз, чтобы понять, в чем мысль. Тем не менее, я думаю, что спектакль всегда должен быть направлен в одну точку. То есть все векторы, в конце концов, должны сходиться в одну точку, потому что излишняя сложность этому вредит. Алеш Янак: В некоторых спектаклях мы говорим. Для меня голос - это проявление человеческого существования, и поэтому я его беру как мелодию, даже если человек не понимает по-русски стихи Бродского, там сама мелодия стихотворения тоже действует. Я еще хотел сказать, что люди часто ходят на один и тот же спектакль, они его смотрят 3-5 раз. Это не из-за того, что они не понимают, они говорят, что там просто в один момент происходит столько, что человек должен это посмотреть несколько раз. В первый раз спектакль на зрителя действует, во второй раз он больше читает историю, на третий раз он уже слушает музыку, и так далее. Ирина Андреева: Нам самим определить свой жанр невероятно трудно. Первая причина заключается в том, что мы смотрим изнутри, а вторая в том, что он меняется, все меняется от спектакля к спектаклю. Мы стараемся развиваться и меняться. Мы более недовольны, когда мы повторяемся, когда мы делаем что-то, что мы уже делали раньше, нам становится стыдно. Так что наш жанр определить невероятно трудно. Алеш Янак: Актер - человек театра. Он такой взрослый ребенок. Тут ему интересно играться с машинкой, а потом ему скучновато, потому что он с ней играл долго, все уже знают его с этой машинкой. Он хочет что-то новое, находит себе провод и что-то делает с проводом. Пока нас это интересует - это красиво. А когда человек это делает... В некоторых театрах можно видеть очень большую калькуляцию. Нам это пока не нужно. Идея есть, и это самое главное. Елена Воронцова: "Гвоздем" фестивальной программы считается выступление французского цирка "Барок". Этот коллектив был сформирован во Франции в 1973-м году, и начинали они с представлений на улицах в барочных костюмах и в сопровождении струнного квартета. Теперь, в их спектакле под названием "Нинген", навеянном жизнью и творчеством писателя Юкио Мисимы, страх и смех современного цирка встречаются с тонкой лирикой японского танца, жонглирование и трюки под куполом перемежаются напряженными сценами в жанре буто. Иржи Седлак: Труппа цирка "Барок" принадлежит к лучшим современным французским коллективам. Его руководитель - шеф цирковой ассоциации во Франции. Они будут выступать в своём собственном шапито, куда могут войти 600 зрителей. Их представление совмещает в себе новый цирк с японской поэтикой. Там будет множество головоломных трюков, танцы на проволоке, актеры будут ходить вниз головой по потолку цирка, жонглировать и так далее. В конце фестиваля немецко-чешский коллектив "Доктор Шрек" представит свой "Кровавый кабинет". Актёры с экспрессивным черно-белым гримом при свете керосиновых ламп, бросающих длинные тени в глубину сцены, играют на двухэтажной сцене пьесу, сюжет которой навеян черно-белыми немыми фильмами ужасов 20-х годов. Кроме того, я бы выделил театр "Континуа" - один из лучших экспериментальных театров в нашей стране. Елена Воронцова: Театр "Континуа" выступит с пьесой "Годовые кольца" - о двух старых людях, которые встречают друг друга в доме престарелых. Эта пьеса - о неугасимом стремлении человека к свободе, к любви и к лету. Старость, хрупкость костей и замедленный ритм движения и мысли не останавливает героев, ищущих ответы на вечные вопросы бытия. Чех Сальви Сальваторе и француженка Селин Валле используют в этой инсценировке приемы воздушной акробатики, некоторые трюки исполняются на подвешенных к потолку полосах ткани. Рассказывает актриса театра "Континуа" Селин: Селин Валле: Процесс старения - это то, что занимало меня очень сильно, до одержимости. Я много размышляла об одиночестве старых людей, о том, как перестает слушаться тело, как родственники отвозят стариков в дом престарелых, где им остается только ждать смерти. Наш спектакль, тем не менее, оптимистичен. Это не только любовная история, в спектакле говорится и о буднях дома престарелых, о врачах и сестрах, о воспоминаниях из детства, о мечтах и проектах. Все это выражено мимикой, пластикой и с помощью воздушной акробатики - на трапеции или на полотнищах. Елена Воронцова: В этом спектакле мало слов. Два главных героя - старик и старуха, не говорят вообще. Два других персонажа, которых играют те же два актера, это доктор и медсестра. Они говорят автоматически, скорее выдают команды: "Лекарство!", "повернитесь!", "пульс!". В начале спектакля звучат записанные голоса, сухо читающие биографию и историю болезни главных героев. Сальви и Селин рассказывают о подготовке спектакля: Сальви Сальваторе: Наша задача была не изобразить карикатурно старого человека, хромого и горбатого. Мы должны были прочувствовать каждое движение стариков, вжиться в их ход мыслей, в их ритм. Поэтому мы провели много времени в доме престарелых в Праге, общались с людьми, рассказывали им, что мы хотим сыграть в своем спектакле. Любопытно, как многие представляют себе дом престарелых: будто люди там просто сидят на кроватях и ничего не делают - а это совсем не так! Например, там у них есть свой драмкружок, мы видели их представление... Селин Валле: Да, бытует представление, что, состарившись, человек уже ничего не может. А я знаю одну женщину, которой уже 90 лет - и она влюбилась! У нее была новая любовная связь - а это, как я заметила, даже немного табу - говорить о сексуальной жизни тех, кому уже больше 60-ти лет. А ведь это неверно! В доме престарелых, куда мы ходили, готовясь к спектаклю, была пара пожилых людей, которые познакомились там, в доме престарелых и поженились! Это просто чудесно видеть старых людей, которые живут нормальной жизнью. Елена Воронцова: В программе фестиваля также испано-чешский коллектив "Карромато", в его представлении "Цирко де Мадера" классические цироковые трюки исполняют деревянные львы и кони. Другие актеры играют вместе с марионетками, музыкальные инструменты превращаются в действующих лиц, используются фото- и кино- проекции и многое другое. Фестиваль "Летняя Летна" продлится в Праге до 4-го сентября. Иван Толстой: Бестселлер Питера Акройда "Лондон. Биография" вышел теперь и по-русски. Книгу читал Владимир Березин. Владимир Березин: Только что в Москве, в издательстве Ольги Морозовой, вышла книга Питера Акройда "Лондон: Биография". Тут есть три обстоятельства. Первое - что сейчас ни скажешь про Лондон, то либо про Олимпиаду, либо про кровавые дела в лондонской подземке. Но дело в том, что никаким взрывом не убьешь опасливое уважение русского человека к британской столице. Дело в том, и это во-вторых, что даже для образованного россиянина ощущение Лондона смутно. Оно распадается на романы Диккенса, на смену караулов у Букингемского дворца и то, что наши отечественные олигархи там, а не в Париже, стараются закупить недвижимость. Не говоря уже о том, что возвышенный художник стремится на Елисейские поля, а борец с режимом или олигарх бежит в Лондон. Надо сказать, что Акройд написал путеводитель особого рода. Именно по этой столичной британской культуре, которая так немного известна русскому человеку, а, с другой стороны, так важна для мировой цивилизации. Акройд, будто Гиляровский, будет водить вас по кварталам, далеким от сувенирных открыток. Это книга для умного путешественника, который будет разглядывать не только дома, но и историю домов. И которого будут кормить байками наряду с нормальными научными фактами. Этот мировой страноведческий бестселлер обречен на воровство сюжетов и множество цитат. Дальше нужно сказать следующее. Книга о Лондоне - это книга-биография. Акройд называет ее именно биографией. Это связано с тем, что она написана и построена примерно так же, как строится биография знаменитостей. Другое дело, что биография Лондона есть биография различных его частей, которые часто меняются между собой, взаимодействуют по-разному. Так вот, биография Лондона схожа с человеческой. Там много схожих событий. Как писали про одного русского персонажа, "темно и скромно происхождение нашего героя". Для Лондона это оставленное море местности, битые археологические миски и железо. Впрочем, задолго до римлян. Есть время юношеское, есть неостановимые гулянки, иногда он кажется 40-летним пожившим хищником, не потерявшим ни сил, ни желаний. Конечно, говорить о старении мирового города как-то не приходится. Однако сам Акройд аккуратно говорит об организме и теле. Вот он пишет: "Представление о Лондоне, как о человеческом теле необычно и поразительно. Его можно связать с символическими образами града Господня, мистического тела, члены которого люди, а голова - Иисус Христос". Лондон облекали также в форму вольно раскинутого руки юноши. Дальше Акройд пишет: "Переулки подобны капиллярам, а парки его легким". Но если отвлечься от метафор, то надо сказать, что все великие мировые города не монолитны. Никакой Москвы, как известно, нет. Есть с десяток совершенно разных городов с общими границами. Один город - Кремль, другой - город вокруг Кремля, третий город на Красной Пресне, еще один у шпиля университета, другой, на Соколе. Кстати, Акройд очень удачно отбрехивается от упреков в нелинейной хронологии. Потому что у мирового города нет хронологического описания, в нем все одновременно. Но, тем не менее, все по-разному. Это вообще очень напоминает человека, у которого сначала растут усы, и он с юношества ждет этого момента, потом, наконец, усы выросли, и вдруг гражданин облысел. Эти совершенно разные быстрые и мгновенные перемены в таком великом городе, как Лондон, Акройдом очень хорошо описаны. Надо сказать, что Акройд писатель не очень реалистический. Среди романов водятся у него истории о доме с гомункулусами, магические кристаллы и прочие радости. В отличие от него, наш Гиляровский довольно реалистический. Например, современные московские рестораторы сверяют по его страницам свои меню или воруют у него названия блюд. Современные московские экскурсоводы суют в уши своим подопечным длинные цитаты из Гиляровского. Поэтому у Акройда куда не сунешься, всюду загадки. В отличие от Гиляровского, Акройд перебирает ассортимент в магазинах Сохо, рассказывает какие-то загадочные истории про центр нотопечатания, а потом, честно признается: "Как и многого другого, в Лондоне не сохранилось ключа, позволяющего постичь его скрытые и таинственные перемены". При этом Акройд мимоходом бросает фразы, позволяющие понять, что он не только восхищается живым городом, это не только идеал, город этот жесток и страшен, а бывает и страшно кровожаден. "Подобно морю и виселице, Лондон не отказывает никому". Это тот самый случай, когда мировой бестселлер приходит в Россию в двух качествах - в виде прозаического текста и одновременно в виде путеводителя. Хотя, конечно, путеводитель этот сильно отличается от классических серий "Пти Фюте", который, действительно, можно засунуть в карман. Надо сказать, я не поленился и взвесил эту книгу на кухонных весах - она весит около килограмма. Что не дает возможности, легко помахивая ей, перемещаться по Лондону. Но, безусловно, это сильный соблазн засунуть такую книгу вместе с самим городом, рекой, аэропортами, его историей и жителями себе в сумку и отправиться в Шереметьево. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
